Выслушав мой бравый рапорт, Китов приоткрыл удивленно рот.

— Где вы были? Как попали в батальонный резерв?

— Из госпиталя, после ранения.

— Значит, в мое распоряжение?

— Так точно. Вы же вызвали меня.

— Вызвал…

Китов задумался.

— Есть место командира взвода в полку Сазонова, а если хотите — идите в другой полк командиром роты связи.

— Как найдете нужным, — ответил я.

— Останетесь у Сазонова.

Он взял трубку телефона.

— Дайте Антонова. — Подождал. — Антонов? К тебе придет сейчас Ольшанский, оформи его к Сазонову, на место Старцева. Старцев пусть помощником остается.

Старший лейтенант Антонов, командир дивизионной роты связи, высоченный силач, принял меня в своей землянке. Оценивающим взором осмотрел меня и, усадив напротив себя, стал вводить в курс дела.

…В команде тринадцать солдат. Два старых ездовых — лучшие связисты — опора командира взвода. Сержант Старцев полтора года был взводным. Парень оторви да брось — весь в татуировке. Во взводе много сержантов, на отделениях будут стоять Старцев и Ежов. Остальные — рядовыми. И еще что нужно учесть: полк Сазонова переходит севернее, новую линию дает Старцев, но просмотреть ее не мешает. Имущество надо принять по описи. Акт подать в роту.

Я ликовал и немного тревожился. Ликовал я оттого, что попал в связь, а тревожился из-за опасения не справиться с работой по наведению связи от полка в дивизию.

Вызванный Антоновым Старцев приехал верхом на сереньком мерине. Лихо спрыгнув с коня, он встал по стойке «смирно» и, выслушав ротного, сказал, деланно бодрясь:

— Вот хорошо. Я давно хотел, чтобы офицера прислали, трудно мне. Пусть другие расхлебывают, а Ваське что… скажут: нитку вон туда — ладно, сделал работу — отдыхай. — Белесыми глазами он измерил меня, нехотя улыбнулся, обнажив ряд стальных коронок. На меня он произвел впечатление тертого парня. Сейчас он лукаво прибеднялся, пытаясь скрыть уязвленное понижением в должности самолюбие.

«Ничего, как-нибудь сработаемся», — подумал я.

Мы шли в полк. Я расспрашивал сержанта о людях, о работе, о средствах связи. Старцев скупо отвечал и все хаял: провод, аппараты, условия работы. Хвалил только людей и лошадей: солдаты опытные, трудолюбивые, побывавшие не раз под огнем; кони сильные, сытые.

Взвод встретил меня неприветливо. Незнакомые мне солдаты отвечали сквозь зубы, глядели хмуро, всячески подчеркивали свое расположение к Старцеву, обращались к нему по каждому пустяку. Я был для них чужаком.

— Товарищ лейтенант, это не дело! — предостерегал Пылаев, которого мне разрешили взять с собой. — Изжить они хотят вас, со старым спелись.

— Брось, Коля, это кажется так, просто не привыкли еще.

От природы доверчивый, я и в помыслах не имел, чтобы ко мне могли относиться плохо без всякого на то основания.

Я собрал солдат, усадил вокруг себя и начал с ними знакомиться. Справа от меня уселся Старцев, за ним маленький худенький Ежов. Дальше на корточках сидели два ездовых, поглядывая на четверку лошадей, привязанных к деревьям. Два солдата сидели, обнявшись, как родные братья, склонив друг к другу головы; один из них огромный большеротый Егоров, взводный балагур и весельчак, посверкивая светлыми глазами простака, но каждым своим словом опровергая это, вполголоса сказал хитро посматривающему на меня приятелю:

— Вот, мил-друг, посовещаемся сейчас, и слышимость в линии громовой станет…

Весь взвод захохотал.

Старцев смеялся с таким видом, как будто говорил: «Ну что вы хотите ог моих орлов?! Любят они меня, а другого командира не станут признавать… Извините».

— Успокоились? — спросил я, оглядывая всех солдат.

— Да не с чего, лейтенант, особенно спокойным быть. Война! — съехидничал Ежов.

— Верно, война! — сказал я и, поднявшись, скомандовал:

— Встать!

Солдаты стали подниматься с ленцой, словно после сна, подмигивая друг другу: «На этом, мол, далеко не уедешь…»

— В шеренгу по одному становись! Равняйсь! Смирно! Слушай мой приказ: паяцов, клоунов, шутов здесь не нужно. Нужны советские солдаты, сыны революционеров и сами революционеры. — Я помолчал немного, прошелся вдоль шеренги.

— Соображает!.. — громко шепнул кто-то. И опять приглушенный взрыв смеха.

— Кто заговорил в строю? Кто заговорил? — повторил я.

Все молчали. Солдаты, не шевелясь, следили за моими глазами.

— Сержант Ежов, соберите свои вещи и — марш в роту. Вы больше не нужны, — сказал я маленькому сержанту.

— Это не я, товарищ лейтенант, — взмолился Ежов. — Это Егоров, он всегда бахнет что-либо.

— Люди воюют, — сказал я, — а вы тут развлекаетесь. Расхлябались! Помните, что Ленин сказал? «Кто не поддерживает всеми силами порядок и дисциплину в Красной Армии, — тот предатель и изменник». Поняли? — И, разгораясь все больше и больше, начал рассказывать о последних боях, о герое Смищуке, о батальоне Оверчука.

Я видел, что слова попали в цель.

— Вы были, товарищ лейтенант, в батальоне Оверчука? — миролюбиво спросил Егоров.

— Да, — ответил я. — Так вот, поговорили и хватит. Оборона установилась надолго. Надо кабель заменить железным суррогатом, времянку делать.

После обеда принялись за работу. И когда солдаты увидели, что я умело провожу замену кабеля железным суррогатом, сам, сняв гимнастерку, работаю лопатой, топором, они почувствовали меня своим. Старцев старался показать свою беспристрастность, суетился, бегал, подносил колючую проволоку.

Новая линия превзошла все ожидания, слышимость по ней была превосходная. Солдаты поочередно подходили к телефону переброситься словцом с телефонистами соседних станций.

— Ну как, гремит? — заводили Егорова товарищи, а он широко улыбался.

— Я зря не скажу: говорил, что при лейтенанте греметь будет.

В июле погода держалась ясная, тихая; в полях вызревали хлеба. Сочные травы поднялись почти в человеческий рост. Из тылов подводили к передовой столбовые телефонно-телеграфные линии, улучшали дороги, прокладывали новые.

Штабы то и дело выезжали подальше в тыл разыгрывать наступательные бои. Связистам сутками приходилось разматывать и сматывать провода.

Отношения мои с солдатами взвода стали дружественными. Старцев старался показать, что он примирился со своим новым положением. Но нет-нет да и проглядывало в нем недовольство тем, что ему пришлось уступить мне должность взводного.

Однажды полк переходил на новое место. Мы повели линию заранее. Рассвет слабо пробивался сквозь туман.

Идти нужно было на запад через три леска и через три высоты. Мы пошли напрямик по азимуту, послав повозки в обход. У солдат не было уверенности, что я их веду по компасу и карте правильно. Старцев загадочно улыбался и как бы мимоходом бросал:

— Эх, и поплутаем сегодня! Дороги бы держаться нам: хороший она ориентир.

Связь навели. Настало утро. А штаба полка нет и нет.

Старцев, пряча недобрую усмешку в глазах, уверял, что линия уведена километров на семь в сторону. Я волновался. Но вот из-за горы вышла группа людей во главе с командиром полка Сазоновым.

— Штаб полка идет! — радостно крикнул Пылаев, а я бросился докладывать Сазонову о готовности связи.

После этого случая Старцев окончательно притих.

В начале июля меня вызвали в штаб дивизии. Поправился Ефремов и в честь возвратившегося из отпуска Романа Смищука, которому присвоили звание Героя Советского Союза, давал обед. Перед торжеством вручали ордена. Орден Красного Знамени получил Каверзин. Орден Отечественной войны первой степени начальник политотдела Воробьев прикрепил к моей гимнастерке.

Я стоял перед Воробьевым растерянный, с волнением поглядывая на орден с золотыми лучами. К моему удивлению, Китов с гордостью пояснил всем, что я его воспитанник.

После обеда дивизионный ансамбль самодеятельности дал концерт. Пела блондинка, солистка, театрально заламывая руки. Я подумал, что даже при самых благоприятных условиях ей не попасть в консерваторию…