Я понимала, о чем она говорит. Нередко у них в гостях я видела, как Гарприт валяется на диване - пульт в одной руке, бутылка «Бэк» в другой, - и казалось, что даже стихийное бедствие не сдвинет его с места. И невозможно было поверить, что в ту ночь в караоке-клубе был тот же Гарприт. Будто кот, подстерегающий добычу: не тело, а сгусток энергии, каждый ус и каждая шерстинка дрожат от напряжения. Да, если Гарприт начнет верховодить, мы даже пикнуть не сможем.

— Ниша, а придешь ко мне на этой неделе? Как-нибудь вечером. И мы что-нибудь придумаем, подготовимся к встрече с Гарпритом. У меня есть одна идея.

— Здорово. А когда?

— В среду - идет? Можешь с нами поужинать.

Я поставила Нише тибетские песнопения. Она только слушала – и молчала. Я решила, что ей не понравилось, и тут она сказала: «Круто», - и широченная улыбка расплылась по лицу.

И я улыбнулась. Все. Мы нашли то, что нужно.

Разумеется, это было далеко не все - а только начало. У нас были главные темы – тибетские песнопения и «Salve Regina», - но для записи этого мало. В конце концов, мы потратили уйму времени, и часто мне казалось, что мы топчемся на месте. Самое странное, с того самого первого дня мне казалось, что вся песня у меня в голове, и я слышу, как она должна звучать; но как сон, который забываешь, едва просыпаешься, она все время от меня ускользала.

И к тому же нам с Нишей не хватало музыкального образования. Петь мы могли, но не играли ни на одном инструменте. И наверно, нам было бы легче, если бы мы сразу попросили Гарприта о помощи, но Ниша была решительно против.

— Нельзя с ним связываться, пока мы сами толком не выяснили, чего хотим. Иначе запись не будет нашей.

Я понимала, что она права, но легче от этого не становилось. Вот мы сидим у меня в комнате, и что у нас? Только тибетская музыка на диске и церковный гимн на латыни у меня в голове, а до той поры, когда запись нужно отослать на передачу, оставалось меньше двух месяцев.

— В таком случае, как же мы справимся?

Ниша перебрала мои диски и вынула альбом Фэт Бой Слима.

— Какой тут лучший трек?

— «Right Here, Right Now».

— Хорошо, давай выясним, как он построен.

Мы послушали его один раз, а потом еще – пять или шесть десятков раз.

— Начало – ключевая музыкальная фраза, повторяется несколько раз, потом голос, пару раз повторяет слова, потом опять музыка. Значит…

— Можно с тибетской музыки начать, а потом добавить вокал. — Ниша стала петь «Salve», пробуя то выше, то ниже. — Нет, не получается, но мысль улавливаешь?

— Да. Потом снова тибет, а дальше сама песня.

Так мы обсуждали, пытались выстроить схему, думали, какие добавить слои. Трудность была в том, что мы не могли все это послушать. Мы могли поставить альбом с тибетской музыкой и спеть поверх свою мелодию, но записать, как это звучало, нам было не на чем. А порой что-то начинало получаться, но мы не могли потом вспомнить, как это у нас вышло.

К девяти часам, когда за Нишей зашел Гарприт, мы вконец измучились.

— По крайней мере, начало положено, — сказала Ниша. — До завтра.

— Ну что, - сказала Ниша, - у папы спросила?

— У папы?

— Да, ему же легче с ламами договориться.

Мы стояли на крыльце и ждали звонка. Я не понимала, о чем толковала Ниша, и в школе мне вовсе не хотелось говорить про лам – вдруг нас кто-то услышит.

— Ты о чем это?

Она помахала руками у меня перед лицом:

— Эй, с добрым утром! Попросить их, чтобы спели на нашем диске.

— Я думала, мы возьмем дорожку с того альбома, который я дарила папе.

— Нельзя, авторские права нарушим. А получить разрешение страшно сложно, на это уйдет сто лет. Гораздо проще попросить их спеть. Нам-то много и не надо — Гарприт возьмет один отрывок и закольцует его. Пусть займется делом. А мы над чем-то другим поработаем.

— Ладно.

Прозвенел звонок, и все ринулись в школу на уроки. На втором этаже, когда мы расходились по классам, Ниша сказала:

— В любом случае, если ламы согласятся, музыка получится тибетско-шотландская.

Все утро я ни о чем другом не могла думать. Папу спрашивать не хотелось, не хотелось во что-то его посвящать. Я даже не могла понять, почему – он же не станет, как Гарприт, пытаться командовать. Но он задаст кучу вопросов, вообразит невесть что. А я хотела рассказать ему потом, когда все уже будет готово.

Но выхода не было, и вечером я решилась.

— Пап, - сказала я, - Гарприт хотел бы записать молитвы лам.

— Он хочет стать буддистом?

— Пап, у тебя все мысли в одну сторону. Нет, ему просто нужны сэмплы для одной записи. Можешь у них спросить? Он мог бы записать их прямо в Центре.

— Хорошо, доча, это запросто.

С тех пор мы с Нишей почти каждую свободную минуту посвящали работе. Если мы не пели или не перебирали диски в поисках идей, то говорили или думали о записи. Ниша была ужасно серьезной. Я никогда ее раньше такой не видела. Обычно мы с ней всегда смеялись и дурачились, но теперь мы общались иначе. Было здорово – на самом деле, ничего увлекательней со мной в жизни не случалось, – но при этом трудились мы на износ. Надо было сильно сосредоточиться, чтобы все, что придумали, удержать в голове. Но мы не отступали, даже когда уставали страшно и все нам надоедало. У Ниши железная воля.

И это дело помогало отвлечься от мыслей о бабушке. На самом деле, мне очень ее не хватало. Так было странно, что ее больше нет рядом – я так привыкла, что могу когда угодно зайти к ней в гости. И она всегда была мне рада. Даже если мама с папой не ладили или в школе случались какие-то неприятности, я знала, что есть бабушка, что она всегда меня примет, поставит чайник, угостит шоколадным печеньем. И вдруг ее больше нет.

Поговорить об этом я могла только с Нишей.

— Так странно, что о ней никто не вспоминает – будто ее и вовсе не было на свете. У нас даже фотографии ее нигде нет.

У них в гостиной под портретами гуру висело большое фото отца.

— Мама даже не хочет менять табличку на дверях с его именем – говорит, он по-прежнему в доме хозяин.

— А в бабушкиной квартире уже кто-то другой живет. Мама на прошлой неделе там убралась и отдала ключи.

— Наверно, так положено.

— Ну да, я просто хотела помочь, но она все сделала сама. А папа сказал: «Не для тебя, доча, эта работа». Но я думаю, что мне стало бы капельку легче.

Он снимал комнату в квартире на Уилтон Стрит, неподалеку от Куин-Маргарет-Драйв. Большинство зданий в том районе почистили и привели в порядок, но этому дому не повезло. На крыльце из трещин пробивалась трава; в подъезде воняло кошками, а домофона не было и в помине. Я поднялась на последний этаж. На двери висела бумажка с пятью фамилиями, в том числе с фамилией Дэвида.

Я позвонила в звонок - у меня свело живот. Сквозь рифленое дверное стекло я видела, как он приближается, слышала его шаги. Он открыл дверь и широко мне улыбнулся, и я на миг потеряла дар речи. Он вымыл голову, и влажные завитки его волос обрамляли лицо, от чего он казался еще моложе. На нем были старенькие джинсы и просторная футболка. А я долго выбирала, что одеть, и теперь мне было неловко – я-то при параде, в короткой юбке и туфлях на тонком каблуке.

— Ну, проходи.

— Привет.

Он притянул меня к себе, и я уловила запах лосьона – снова тот аромат ванили. Только непохоже, чтобы он брился - щека была шершавой, - я едва коснулась ее губами. Странно, по сравнению с Джимми он казался таким беззащитным и хрупким.

— Идем на кухню.

Огромный коридор, а в нем – двери, двери. Мы прошли до конца и оказались в просторной кухне. Под окном раковина, рядом сушится гора посуды; в центре кухни деревянный стол, на нем куча газет, недопитые чашки с чаем и пепельница, забитая окурками. В воздухе легкий запах травки. На веревке висело белье, с него капало на пол. Не знаю, кто стирал, но выжать не потрудился. Я слушала капель и смотрела, как лужицы появлялись на куче газет, разложенных на полу - очевидно, чтобы впитать воду.