Когда ринпоче вернулся, был поздний вечер, но я по-прежнему трудился над основой фрески. Я умудрился скопировать уже весь рисунок и даже расчертил пол-листа на квадраты, чтобы потом увеличить изображение.

— Хорошо получается, Джимми. На стене будет того же размера?

— Нет, гораздо больше, просто мне легче увеличивать постепенно.

Я хотел работать понемногу каждый день, но на следующей неделе в Центр приезжал лама, и уйма времени ушла на то, чтобы навести по этому случаю порядок. Тут, конечно, и так страшно чисто, но мы еще раз все пропылесосили, протерли, начистили до блеска, и ламы освятили все комнаты, обкурив благовониями.

В субботу вечером наши ламы принимали гостя у себя, а в воскресенье он проводил церемонию в Центре. Тем же вечером он опять улетал в Париж. Кажется, у него там во Франции свой центр, и он жутко знаменит.

Вот это дело я никак не возьму в толк. Когда перед Рождеством я ходил на встречу с ламой Тонденом, то думал, он единственный в своем роде, поэтому гостит у всех и проводит свою особую церемонию. А на самом деле, похоже, в мире целые толпы этих монахов и лам, которые гастролируют повсюду как поп-звезды. А новый лама и впрямь будто был знаменитость – столько за ним таскалось народу. Большинство его спутников общались меж собой по-французски, а один парень в кожаном пиджаке и темных очках все время говорил по мобильному телефону. Лама был низенький, и каждому, кто с ним беседовал, приходилось нагибаться, так что казалось, будто все ему кланяются.

В Центре яблоку было негде упасть; собрались не только те, кто обычно приходит, но и те, кого я раньше не видел: многие приехали издалека, потому что это единственный визит ламы в Шотландию. Я пришел рано и сел в первом ряду, а когда обернулся, увидел Барбару. Я помахал ей рукой, и она улыбнулась в ответ.

Если честно, визит ламы меня малость разочаровал. Он сидел на возвышении в компании ринпоче и еще двух парней из своей команды. Поулыбался нам. Качаясь из стороны в сторону, глубоким голосом пропел свои тибетские молитвы. В комнату набилось столько народу, что была страшная духота и у меня слипались глаза. Я стал клевать носом и встряхивался каждый раз, когда он умолкал. После молитв лама чуток побеседовал с нами — он говорил по-французски, а переводил тот парень с мобильником. То ли в этом дело, то ли еще в чем-то, только было все как-то не так. Он говорил, что мы все просветленные, просто часто сами этого не понимаем, и надо, видите ли, только очнуться и осознать это. Чушь какая-то. Зачем тогда медитировать и пускаться во все тяжкие, если ты и так просветленное существо? Когда лама закончил речь, все встали в очередь, чтобы он ударил нас по плечу чем-то вроде палочки. Рядом со мной дымилось благовоние, и я чувствовал, что глаза щиплет и в горле першит. Пока стоял в очереди и ждал благословения, я старался вызвать в себе восторг по этому поводу и наполниться сознанием того, что я просветленный. Я закрыл глаза, глубоко вздохнул и попытался внушить себе, что сейчас случится нечто такое… И тут я оказался перед ламой: вот он бормочет надо мной какие-то слова, чем-то шлепает по плечу, тотчас меня хватают за руку и тянут вперед — и я уже в общем зале. Все так быстро закончилось, что я ничего не успел понять.

Потом ламу проводили в комнату ринпоче, а простой народ собрался на чаепитие в зале для медитаций. Барбара подошла ко мне. Мы обнялись. Когда она грудью уперлась в меня, мне стало жутко не по себе. Разумеется, она вообще меня не интересует, но я так давно не касался женщины, и потом я не мог забыть, что сказала Лиз. Я покраснел и прикусил губу.

— Рада тебя видеть, — сказала она. — Как ты?

— Ничего. А ты?

— Я что-то заскучала — в январе такое бывает. Но теперь вот получила заряд бодрости. – С легкой улыбкой она отпила чай и кивнула, глядя куда-то вдаль.

— Э-э, пожалуй.

— А тебе понравилось? — Она посмотрела мне в глаза, и я не смог выдержать ее взгляд.

— Не знаю, правда, я просто… На самом деле я ничего не понял.

— Ты о речи или о церемонии?

— Не знаю. — Я начинал терять терпение. Разве непонятно, что я не горю желанием что-либо обсуждать?

Она коснулась моей руки.

— Не хочешь говорить, и ладно.

Я разозлился еще больше.

— Как твои дела? Как Лиз?

— Мы расстались.

— Джимми, как жаль…

Я пожал плечами:

— Дело житейское, верно?

— Верно. Но все-таки.

Мы постояли минуту молча, не говоря ни слова, потом она вновь тронула меня за руку.

— Тебе не будет легче, если ты поделишься? — Я помотал головой. — Если надумаешь, просто позвони, хорошо?

Когда я пришел домой, Энн Мари сидела в гостиной.

— Мама уже ушла?

— Минуту назад. Она еще должна зайти за Никки. — Энн Мари помахала видеокассетой. — Вот, пап, взяла специально для тебя.

Я прочитал название. Обычно она берет для меня что-нибудь с Лесли Нильсеном .

— «Кундун»?

— Это история Далай Ламы — мистер Хендерсон сказал, что фильм хороший.

— Отлично, доча. Где попкорн? — Я был страшно тронут, что она подумала обо мне, и в любой другой день посмотрел бы фильм с удовольствием, но сегодня после церемонии и встречи с Барбарой мне почему-то совсем не хотелось смотреть что-то про буддизм.

Я уселся на диван. Энн Мари достала кассету из коробки и вставила в магнитофон.

— Но, пап, если фильм фиговый, я еще вот что взяла — «Голый пистолет 3 1/3». — Она принялась проматывать рекламу.

— Лиз, потрясно выглядишь.

— Спасибо.

— Проходи скорей, а то просквозит.

Я вошла в прихожую. Никки дотянулась рукой до моего уха.

— Классные серьги. Первый раз тебя такой вижу.

— Ну, мы же видимся только на работе. Мне кажется, подобный прикид наш старик Андерсон вряд ли одобрит.

— Не знаю - а может, зарплату повысит?

— Да уж, когда рак на горе свистнет.

Мы прошли в гостиную, и Никки села на диван.

— Что будешь пить?

— Джин с тоником, если можно.

Я села на диван, а Никки приготовила напитки. У нее дома я была в первый раз, и я удивлялась, до чего тут все по-девчачьи. Вот не знала, что ей нравятся вышитые подушечки и обои в цветочек.

Она протянула мне пачку «Бэнсон-энд-Хэджес».

— Будешь?

Какой-то миг я помедлила в нерешительности — я не курила с Нового года. Но ладно, черт с ним – первый раз выхожу в свет одна.

— Спасибо. — Я затянулась. — Ну что, рассказывай, куда мы идем.

— Рассказывать особенно нечего. Идем к другу моего брата. Я его толком не знаю. Мне кажется, Дерек просто меня пожалел – он знает, что я порвала с Мэттом.

— Мы с ними сначала встречаемся или сразу на вечеринку?

— Как хочешь. Они встречаются в кафе «Джинтис», но меня туда не тянет. Может, сначала двинем в «Кюль-де-Сак», а оттуда – в гости? Ты как?

— Я непротив. Давно не ходила по барам – мы с Тришей и Джоном, или с Энжи и Полом, все как-то ходим туда, где кормят.

— Значит, гуляем!

— Гуляем. Если честно, я даже жду этого вечера.

— Ну, бзынь.

— Итак, мы пьем …

— За сильных женщин!

Он даже не в моем вкусе. Невысокий, худой, темноволосый. Не знаю, как так вышло, но мы оказались рядом на одном диване и принялись болтать. Как обычно – кто чей знакомый, у кого какие дела, и, в конце концов, я рассказала ему про Джимми и Энн Мари.

— Боже, ты, наверно, лет в десять ее родила.

— Ну уж нет.

— Не могу поверить, что у тебя уже дочь двенадцати лет.

— И тем не менее. А ты чем занимаешься?

— Учусь. Пишу диссертацию.

— Ну, для студента ты староват – не обижайся только.

— Мне двадцать шесть… и я намерен пробыть студентом как можно дольше.

— Ну, почему бы не пожить за чужой счет. Мы тут горбатимся, платим налоги, зато вам есть на что пить и колоться.

— Именно. Хотя я тоже горбачусь. В «Исландии» работаю.