Но я ощутила, что он надеется - все еще надеется, что в эти недели, быть может, у меня будет выкидыш, и он станет свободен.

Я поднялась.

— Ну что, сыграем в гольф?

— В гольф?

— Мы же отдыхать приехали.

На поле для гольфа никого почти не было, там резвились только двое мальчишек. Дэвид ударил первым, и мяч пролетел дальше лунки фута на четыре. Я встала, взяла клюшку обеими руками, посмотрела на лунку, слегка размахнулась, и мяч, описав ровную дугу, приземлился в паре дюймов от цели.

Дэвид поднял вверх большой палец:

— Класс.

Настал его черед. Сначала мяч, пролетев мимо лунки, упал слишком далеко, а потом он бил так осторожно, что достиг цели только через три удара.

Легким ударом я закатила свой мяч в лунку.

— Два — пять.

— Ладно тебе, мы же не на счет? Я играть вообще не умею.

— Без счета неинтересно.

— Я разойдусь еще, вот увидишь.

Но остальная игра прошла в том же духе: я загоняла мяч в лунку за два-три хода, а у него мяч либо улетал куда-то ввысь и приземлялся слишком далеко, либо он бил слишком слабо, и мяч еле катился, не достигая цели.

Так здорово, когда в гольфе игра идет - когда чувствуешь, что клюшка работает сама по себе, словно без твоего участия, - ты просто прицеливаешься. Мы почти не говорили - только Дэвид, когда сильно мазал, бормотал «Боже» или «черт», - и в итоге я перестала вести счет и сосредоточилась на ударах. Наконец, на 14-ой поляне у меня получилось: мячик медленно и ровно прокатился по траве и попал прямо в лунку.

— Похоже, мне пора сдаваться.

— Нетушки, доигрывай.

— Чтоб опозориться по полной программе.

Потом мы пошли в кафе и сели за столиком у окна. Дэвид заглянул в меню.

— Мороженое будешь? Я хочу большую порцию чего-нибудь навороченного - «Триумф Никербокера» , например.

— Это я вряд ли я осилю. Мне просто шарик пломбира.

— Не похоже, чтобы ты ела за двоих.

На обратном пути в поезде была духота, которая словно копилась весь день – жар шел и от солнца, и от нагретого вагона. Юбка на мне помялась, спереди темнело пятно от травы. Дэвид обнял меня одной рукой.

— День был чудесный.

— Да, и правда.

— Давай еще куда-нибудь выберемся.

— Это вряд ли.

Я посмотрела в окно. Блеск солнечной дорожки на темно-синем море.

— Тебе будет некогда – надо готовиться к отъезду.

— Я же не говорил, что все решил, что я уеду.

— Ты уедешь.

— А ребенок?

— А что ребенок? Ты уедешь в Америку, тебя тут не будет.

— Я не хочу тебя бросать.

— А ты и не бросаешь. У тебя большие перспективы. Здесь тебе делать нечего. Надо ехать. А мне тоже кое с чем надо разобраться.

Когда я вернулась, Джимми был на кухне, ставил в духовку запеканку.

— Зашел тебя навестить, но Энн Мари сказала, что тебя нет. Она в гостях у Ниши. Вот, подумал: сделаю что-то полезное.

— Спасибо.

— Тебе нужны силы.

— Пожалуй.

Я взяла чайник, пустила холодную воду.

— Будешь чаю?

— Буду, спасибо.

Мы сели в кухне за столом, перед нами две одинаковые чашки. Пьем чай, слушаем, как тикают часы. Будто и не менялось ничего. Хотя Джимми тут больше не живет, все, как прежде. Но теперь так больше не будет – во мне растет ребенок, и скоро все изменится.

— Джимми, когда мы скажем Энн Мари?

— А что мы скажем Энн Мари? Этот парень, он будет жить с тобой? Или ты к нему переедешь?

— Нет. Никто никуда не переедет. Мы с ним сегодня виделись. В последний раз.

Его лицо потемнело, осунулось – казалось, оно вытесано из дерева.

— Это как – в последний раз? Так нельзя – ты же мать его ребенка.

— Да, я мать его ребенка. Он меня не бросал. Я сама сказала, что больше не хочу его видеть.

— Почему?

— Потому что не хочу. Давай сейчас не будем о нем, ладно? Как быть с Энн Мари? Думаю, нам надо ей вместе сказать.

— Тебе виднее.

— Джимми, для нее это страшное будет потрясение, и мы должны быть с ней рядом. Знаешь, что я подумала…

— Что?

— Мы с Энн Мари едем на море — коттедж был оплачен еще до того, как мама умерла, и… словом, поедешь с нами? Тогда мы и скажем – когда будем все вместе, и далеко отсюда.

Я держала в руке серебристый диск - осторожно, пальцами за край, - и смотрела, как он блестит в свете Нишиной лампы. Запись готова, завершена. И это целиком наше творение.

Конечно, без Гарприта мы бы не справились – он все смикшировал на компьютере и добавил кое-какие штрихи. Но на самом деле, он сделал то, что мы с Нишей придумали в ходе бесконечных обсуждений у меня дома. В начале, будто набегающие волны, звучат низкие, утробные голоса тибетских лам; затем: «salve», - вступает высокий голос Ниши, и я отзываюсь: «salve», - будто эхо где-то на горных склонах Тибета. Потом снова ламы, потом опять наши «salve», потом «Salve Regina» от начала до конца — я спела так чисто и правильно, как только могла. А на словах «ad te clamamus» вступала Ниша — она пела на пенджаби обрывочные фразы, ее голос уносился все выше, а фоном шли сэмплы индийских ударных, и все это безумие сначала нарастало, потом затихало постепенно, а «Salve Regina» становилась слышнее, и Ниша просто говорила: «Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься». Потом все затихало – только «salve, salve, salve» повторялось в конце, будто эхо.

— Просто класс, — улыбнулся Гарприт. — Вне конкуренции.

Мне не терпелось показать диск маме с папой, дать им послушать, но по дороге домой я задумалась: а что они скажут? Нас с Нишей волновало только одно – как бы его закончить, довести до ума, - и о том, как они это воспримут, я даже не думала. Но теперь я вспомнила, что папа сэмплированную музыку терпеть не может, так что ему, пожалуй, и не понравится; а мама, наверно, могла бы решить, что нехорошо так исполнять «Salve Regina», особенно после того, как я ее пела на бабушкиных похоронах.

Но им страшно понравилось. Хотя поначалу, мне кажется, они не знали, что и думать. Я наблюдала, как они слушали в первый раз: когда вступили ламы, у папы на лице появилась слабая улыбка, а когда я запела «Salve Regina», они переглянулись. Когда диск закончился, папа сказал:

— Потрясающе, доча.

А мама обняла меня и сказала:

— Молодцы.

— Энн Мари, поставь еще раз, — попросил папа.

— Да, сразу всего не уловишь, — сказала мама.

И мы послушали еще несколько раз. Я ждала, что они еще что-то скажут - как все вместе звучит, или впечатление какое производит, или еще что-то заметят, но мама только сказала:

— Великолепно. Прямо затягивает.

А папа добавил:

— Доча, победа у вас в кармане.

И я была страшно рада, что им понравилось. Но потом, у себя в комнате, я ощутила: что-то не так. Будто они чего-то не уловили. А мне, на самом деле хотелось, чтобы им не только понравилось, но чтобы они эту музыку поняли. А этого, похоже, не случилось.

Во вторник утром я должен был отвезти машину на техобслуживание. Даже если у тебя вся жизнь летит под откос, машиной заниматься надо. И кроме меня ей заняться некому - у Джона дочка родилась, у него теперь дел по горло.

Вчера мы с Энн Мари снова заходили к ним в гости — один я бы, наверно, не смог. Триша вся светится, Джон сияет, дом битком набит разными подарками для новорожденной. А в люльке маленький кулек с мятым от сна личиком.

Автомастерская находилась в переулке неподалеку от Бриджтон-Кросс. Мы с Джоном давно сюда ездим: Джо, ее владелец – наш друг еще со школы, и мы в группе вместе играли, когда были молодые да зеленые. Теперь он неплохо устроился: нанял двух механиков и обзавелся уютным домиком где-то в южной части города.

Джо выбрался из-под машины — руки у него были черны от масла.