— Если надо перекусить - пожалуйста, все рядом, — сказал папа.

Центр располагался на третьем этаже. Папа открыл ярко-желтую дверь, и мы вошли в коридор – довольно темный, хотя стены там белые. Напротив двери на стене висел плакат с Буддой - рука поднята, как бы в жесте благословения.

Папа подвел меня к нише в стене – там были крючки для одежды и стойка для обуви, почти как в спортивных залах. Он расшнуровал мартинсы и поставил их на стойку. Забавно, он только мартинсы носит – даже купил себе пару зеленого цвета. У всех наших папы носят кроссовки, но мой папа терпеть их не может. Будто так и остался жить в том времени, когда был панк-рокером.

Он посмотрел на меня.

— Доча, обувь надо снять. В уличной тут нельзя.

Я поставила ботинки на стойку возле папиных, и мы прошли по коридору на кухню. У одной стены была раковина и шкаф со столешницей, на нем помещались только чайник и микроволновка; в углу ютился столик, под ним – две табуретки. Все было чистенькое, но капельку убогое, и когда папа открыл дверцы шкафа, я увидела кучу тарелок и чашек самых разных мастей.

Он включил чайник и поставил на стол две чашки: одну с ободочком из розовых цветов, другую с красно-черными полосками и картинкой из комикса «Dennis The Menace». Он опустил пакетик чая в чашку с цветочками и повернулся ко мне:

— Одного на двоих нам хватит?

Потом вышел в прихожую и вернулся с пакетом молока.

— Холодильник за дверью, сюда не помещается.

— Да, тесновато у вас. Как вы умудряетесь тут готовить?

— А здесь почти не готовят. Разве только чай. И я вот, если не ужинаю с тобой и с мамой, разогреваю что-нибудь в микроволновке.

— А как же ламы? Я понимаю, они просветленные и все такое, но вряд ли они воздухом питаются.

Папа налил кипяток в чашку и надавил на пакетик ложкой.

— Кроме ринпоче никто тут не ночует. Они живут рядом, минут десять пешком. Они дома едят, и ринпоче к ним уходит.

— То есть, вы с ним одни тут живете?

— Тут обычно полно народу. Ламы тут молятся и проводят занятия по медитации. И еще разный народ медитирует или просто в гости заходит. Мы одни остаемся только ближе к ночи. Он из комнаты почти не выходит.

Он приготовил чай и протянул мне пачку диетического печенья.

— Пап, спасибо.

— Попьем чайку, и покажу тебе комнату для молитв.

Оказалось, это просто большое помещение. В одном конце - невысокий помост с огромной статуей Будды, а перед ним – фонарики и подставка для благовоний. Белые стены, гладкий деревянный пол. В церкви столько всего, а здесь как-то пусто. Я не знала, как себя вести. Надо перекреститься? Я глядела вокруг и пыталась понять, что папа здесь нашел, что его так увлекло, когда он пришел сюда в первый раз – но так и не поняла.

Папа указал на груду подушек и пенок в углу.

— Когда медитируешь, на них можно сесть. Ламам это не нужно, но на Западе мало кто может сидеть, скрестив ноги, подолгу и безо всяких подушек.

— Понятно.

— Я тут стену буду расписывать. По ночам все лежал и думал, что стена какая-то голая, и капельку цвета не помешает. Решил скопировать что-нибудь - ну, разобью на квадраты, потом нарисую. Конечно, времени уйдет порядочно, но будет здорово. Ринпоче идею одобрил.

— Папа, ты тут спишь?

— Ну да. Вон там в углу, в спальнике. Сперва я ночевал в другой комнате, но после занятий приходилось все время стулья передвигать, чтобы где-то устроиться, поэтому я спросил у ринпоче, можно ли перебраться сюда. Тут здорово, будто впитываешь всю эту атмосферу.

— А я и не знала. — Я думала, у папы в Центре своя комната, а он тут, оказывается, почти как бродяга.

Мы снова вышли в прихожую.

— В конце коридора комната ламы, рядом с ней ванная. А здесь проходят беседы разные, встречи, занятия йогой – все, что угодно.

Он толкнул дверь, и мы вошли в большую комнату, где было много стульев: часть расставлена по кругу, остальные – стопками у стены. Возле окна - письменный стол, на нем статуя Будды. На стенах - плакаты, большинство с Буддой, а один с хитроумными круговыми узорами.

— Мандала?

— Точно. А ты откуда знаешь?

— В школе учили. У нас же сейчас буддизм по религиоведению.

— Надо же, доча. Выходит, мы с тобой учим одно и то же! Наверно, это карма.

— А что это - «карма»?

— Думаю… ну, когда делаешь что-то, а тут раз – и что-то еще случается, как будто… это судьба. Как моя бабушка говорила: «Чему бывать, того не миновать». Наверное, это карма.

— А как же свобода воли? Мы же сами выбираем себе судьбу?

— Ну, да.

— А если мы сами выбираем, что тогда предопределено?

— Честно сказать, не знаю.

— Но я думала, ты буддист и во все это веришь.

— Не знаю, на самом деле. То есть, конечно, я всему учусь, но часто я не… ну, это слова просто, и все.

— Это как?

— Ну, слова для меня – не главное. Не слова, не какие-то мысли, а вот это все. Вот этот воздух, медитация, ламы - понимаешь?

Я посмотрела на стену за папиной спиной, на стойки убогих пластмассовых стульев и плакаты, прилепленные скотчем.

— Нет, пап, если честно - не понимаю.

Я закрыл за Энн Мари дверь и вернулся в комнату для медитаций. Увидел в окне, как она переходит дорогу и идет к автобусной остановке. Я надеялся, что она обернется и помашет мне рукой, но она все брела, опустив низко голову, надвинув капюшон, чтобы дождь не бил по лицу.

Когда она ушла, я не знал, куда себя девать. Чувствовал себя как выжатый лимон. Я так надеялся, что она придет, увидит Центр, может, откроет для себя что-то, тем более что они проходят буддизм. Но мне показалось, что ей было скучно.

Сегодня у нас страшно тихо. Обычно по субботам народу побольше, кто медитирует, кто роется в книгах; иногда ламы проводят занятия или беседы. Но сегодня все уехали на какую-то особую молитвенную церемонию за городом, и в Центре полная тишина.

Я побрел в кухню и снова поставил чайник. Вообще-то я не хотел больше чаю, но чем еще заняться? Телевизора нет, поговорить не с кем. Есть плейер, но уютного кресла, где можно расслабиться, нету — только спальник в комнате для медитаций, но туда почему-то меня совсем не тянуло.

Я взял чашку с чаем, прошел в другую комнату и сел за стол напротив мандалы на стене. Круги, в них еще круги, и в тех еще круги. Все по кругу. Символично. Я глотнул чаю — он казался кисловатым. То ли молоко прокисло, то ли во рту у меня была какая-то горечь. Поставил чашку на стол и подошел к окну. Тоска. Серые тучи надвигались с запада, закрывая все небо, и лишь у горизонта виднелся узкий просвет.

Не надо было отпускать Энн Мари вот так. Она сказала, что идет к Нише, — может, стоило позвонить ей, предложить девочкам сходить в кино или еще куда-нибудь. Или зайти к Джону, посмотреть футбол по телеку. Но Триша сейчас дома, вряд ли она мне обрадуется. Хотя все равно, зачем бежать от самого себя.

Ламы всегда советуют смотреть правде в глаза. Может, когда тебе скучно, когда все надоело, как раз самое время для медитации. Загляни внутрь себя, посмотри, что происходит, не пытайся уйти от проблем, отвлекаясь на другие дела. Но медитировать как раз мне ничуть не хотелось.

Я подошел к полке, взял книгу с красочными иллюстрациями и начал ее листать. Я хотел изобразить что-нибудь на стене, перерисовать из книжки, но не мог решить, что именно. Мандалы слишком хитроумные, хотя геометрические фигуры скопировать легко: я мог бы нарисовать мандалу попроще. Но больше всего мне хотелось нарисовать Будду, а это гораздо сложнее. Я вглядывался в иллюстрацию и старался представить, как это будет смотреться в увеличенном виде на стене. Может, с моей стороны глупо даже надеяться, что у меня получится, ведь я не художник. Я маляр и штукатур, и в школьные годы делал успехи в черчении, вот и все.

В магазинчике неподалеку от Центра продаются товары для художников; там я купил линованную кальку, пару хороших карандашей и ластик. Я развернул оберточную бумагу, вынул кальку и наложил на изображение Будды. Едва я начал вычерчивать контуры рисунка, как снова почувствовал себя хорошо. Я посмотрел в окно. В небе за пеленой серых туч проступало идеально круглое солнце.