— Далековато – не разорительно туда-сюда мотаться?

— Да я на оленях.

— И как тебе, нравится?

— В «Исландии»? Шутишь?

— Нет, я про учебу.

— Временами. Бывает, страшно увлекаюсь, а бывает, вообще не понимаю, зачем мне это нужно. Думаю: учу бред какой-то.

— Если долго думать, многое бредом покажется.

— Ты никогда не хотела пойти на философский?

Он слегка придвинулся ко мне, чтобы еще кто-то сел на диван, и я уловила запах его лосьона. Сладкий, с ноткой ванили.

— А тебе как, Лиз? Работа нравится?

— Да, пожалуй. Я в этой конторе уже давно, и многое делаю просто на автомате – а там, на самом деле, ума и не нужно. Вот утром пришел, и навел на рабочем столе порядок; или составляешь список дел, а потом галочкой отмечаешь то, что выполнил. Отвечаешь на звонки. Почти роль играешь. Я другой человек на работе, на самом деле. Как бы в образе надежной деловой секретарши. Даже говорю по-другому.

— Алло, Мадам Стограмм у аппарата, чем вас порадовать, ребята? — произнес он забавным, писклявым голосом, и осекся. — Прости, не хотел…

— Да ладно.

— Нет, ты же всерьез говорила. Плохая привычка – глумиться над всем подряд… Словом, ты говоришь, что на работе ты как бы в образе. Но, похоже, тебе это нравится.

— Да. А это легко. Дома я как на войне, на мне столько всего висит. Джимми, Энн Мари, по дому куча дел, и маме нездоровится – я каждый вечер ее навещаю. Хорошо быть там, где знаешь, что надо делать и не нужно думать обо всем сразу.

— Значит, ты не переживаешь оттого, что на работе на себя не похожа? А меня как раз поэтому тошнит от «Исландии»: ходишь в униформе, а на кассе тебя даже никто не видит, все несутся куда-то. Родная бабуля не узнает. Хотя это так, подработка - ерунда, в общем. Но я с ума бы сошел, если бы сидел там полный рабочий день.

— Наверно, я об этом в таком ключе и не думала. Быть собой. Быть собой можно очень по-разному… я одна на работе, другая дома, или в магазине, или где угодно.

— Говорю тебе, ты философ. — Тут у него зазвонил телефон. — Извини, тут ничего не слышно, — сказал он и вышел из комнаты.

Через несколько дней я столкнулась с ним на Байерс-Роуд в обеденный перерыв. Еле его узнала: он был в смешной шапочке, натянутой по самые уши – такие теперь носит молодежь.

— Привет! Какими судьбами?

— У меня перерыв — в банк заходила.

— Выпить кофе успеешь?

Я посмотрела на часы:

— Давай, только быстро.

Мы зашли в небольшое кафе в двух шагах от моей работы. Он сел напротив и снял шапочку. Только теперь я могла его толком увидеть - на вечеринке было слишком темно. Волосы кудрявые, довольно длинные – в наши дни молодых людей с такой прической не часто встретишь, все почему-то стригутся страшно коротко. Черты лица тонкие, почти женские. При свете дня он казался моложе.

— Я тут в первый раз, — сказал он, оглядываясь. — А думал, что знаю все кафе от Мэрихилла до Торнвуда.

— Я тут иногда обедаю. В это время в других местах народу битком, столика свободного не найдешь. Сегодня работаешь?

— Сидел в библиотеке. Посижу потом еще пару часиков, а в четыре у меня смена в «Исландии».

Принесли напитки, и я глотнула кофе из чашки – мне было немного не по себе. На вечеринке мы болтали, как старые знакомые, но почему-то теперь, в этом строгом костюме, я ощущала себя неловко.

Он сделал большой глоток из своей чашки с горячим шоколадом.

— Как тебе вечеринка?

— Ничего. Никки потом ушла с каким-то парнем, и мне стало капельку скучно, я почти никого толком не знала, так что в полпервого вызвала такси и поехала домой.

— А я раньше ушел - сразу, как мы поговорили. Никки твоя подруга?

— Наверно. Она у нас работает уже несколько месяцев, но мы как-то стали общаться совсем недавно. Она незадолго до Рождества рассталась со своим парнем, и я тоже сама по себе, так что…

— Встретились два одиночества.

— Да, хорошо, когда есть компания. Мы с Джимми уже столько вместе, что…

— К этому привыкаешь.

— Вот-вот.

— Значит, теперь ты на вечеринки ходок?

— Честно сказать, не знаю. Раньше я очень все это любила – нарядиться, пойти куда-нибудь. Обожала танцевать. Но я так давно уже не бывала одна, что даже не знаю. Понимаешь? Мы вот об этом говорили тогда – о том, кто ты есть. Я знаю, кто я на работе, с Энн Мари, и с мамой… Но Джимми ушел, и…

Я осеклась. Поняла, что разоткровенничалась – с человеком, которого толком не знала.

— Думаешь, вы помиритесь?

— Кто его знает? Я больше об этом не думаю. Меньше, чем год назад, мне казалось, что у меня вся жизнь расписана, что я знаю, куда иду. А теперь может случиться что угодно.

— Ух ты.

— Ужас.

— Как раз от этого дух захватывает.

Я глянула на часы:

— Убегаю… уже опоздала. — Я положила на стол два фунта. — И опять спасибо за разговор.

Он взял монетки со стола и положил мне на ладонь:

— Я же пригласил.

— Спасибо.

— В другой раз угостишь меня.

— Да, если как-нибудь снова увидимся.

— Давай на следующей неделе в это же время? Здесь же?

— Хорошо, давай.

— Значит, до четверга.

— Ладно, пока.

Полчаса спустя я сидела за рабочим столом, листала документы, и вдруг расплылась в улыбке. Он пригласил меня на кофе. Не сказать, что на свидание - но должно быть, ему захотелось со мной пообщаться. Должно быть, я ему понравилась - такому молоденькому студенту-философу.

Вечером Энн Мари хотела пройтись со мной по магазинам. Мы с ней встретились после работы, сели на метро и поехали в центр. Ей очень понравилась одна кофточка из «Гэпа», но она не могла выбрать цвет. И вот мы стоим перед зеркалом - она в розовой, я натянула голубую, и мы обе глядим на себя: дочь почти с меня ростом, и так похожа на Джимми, волосы такие же светлые, и глаза точь-в-точь, как у отца. И не знаю, то ли от того, что она так выросла, или потому что моего в ней ничего я не увидела, я вдруг ощутила, что вот-вот разревусь. Я отвернулась и начала стягивать кофточку, но Энн Мари заметила, что я плачу.

— Мам, ты чего?

— Ничего, доча.

— Ты из-за папы?

— Нет, нет, я так.

— Вот свинья.

— Энн Мари, не смей так говорить.

— А если это правда.

— Нет, не правда. Он просто… запутался.

— Ну и что? Мог бы путаться дома. Незачем уходить в этот Центр.

— Мне казалось, ты не переживаешь.

— Я и не переживаю.

— Он же любит тебя. И он по-прежнему твой папа.

— Ну да.

Она улыбнулась.

— Мам, а знаешь что?

— Что?

— Давай ты возьмешь розовую, а я голубую?

— Думаешь, мне этот цвет идет?

— Нет, но если ты возьмешь розовую, я буду брать ее у тебя поносить.

На другой день с работы я сразу отправилась к маме, потому что не заходила к ней во вторник. Конечно, я всего день у нее не была, но мне за нее неспокойно. Она так похудела. И сил у нее нет совсем. Врачи ничего не находят. Она все сдает анализы, но толку никакого. А она сама не своя. Сидит, вечерами телевизор только смотрит. А раньше гуляла с тетей Розой, в клуб ходила или в кино.

— Ты эту кофточку себе купила?

— Да.

— Цвет хороший. Тебе идет.

— А Энн Мари идет голубой.

— Вся в папу, и цвета ей те же идут.

Я смочила тряпочку полиролью и протерла верх телевизора, приподняв птичку из фарфора со сколотым крылом – давным-давно Энн Мари привезла ее из поездки куда-то с классом.

— А Джимми как поживает?

— Ничего.

— Вы с ним общаетесь?

Не оборачиваясь, я подняла с кофейного столика программу передач и журнал «Woman» и протерла его.

— Мы общаться не переставали.

— А что же вы разошлись? Он по-прежнему в Центре ночует?

— Да. Почти каждый вечер у нас бывает, видится с Энн Мари. Иногда она к нему ходит.

— Не пора ли вам помириться?

— Может, стоит спросить у Джимми?

— Я спрашиваю у тебя. Что между вами творится?