— Да, — отозвался отец. — Тебе пришлось взрослеть быстрее, чем другим.

Джереми не ответил. Отпив кофе, он надолго погрузился в мрачную задумчивость, впадая в которую он становился похожим на Флору. У нее тоже бывали такие приступы беспричинной хандры, которые Карла всегда раздражали.

Поднявшись, Карл снова принялся расхаживать из угла в угол. Джереми некоторое время следил за ним исподлобья, потом спросил:

— Как твое бедро? Болит?

— Нет.

— Тогда почему ты все время морщишься?

— Мне по-прежнему кажется, что я упускаю что-то важное, и это меня беспокоит. Очень беспокоит.

— Но что это может быть?

Карл оскалился.

— Будь я проклят, если понимаю. Но дай мне срок, и я узна́ю.

Первым, кого Амелия увидела, когда утром спустилась в кухню, был Доусон. Повернувшись к ней спиной, он склонился над кухонным столом, пристально наблюдая за тем, как свежесваренный кофе из кофемашины тонкой струйкой стекает в кофейник.

— Медитируешь?.. — пошутила Амелия, поймав себя на мысли о том, что картина, которую она застала, почему-то не вызывает у нее никакого протеста. — Вообще-то эта штука работает очень медленно.

Услышав ее голос, Доусон обернулся и выпрямился.

— Я знаю. Это уже второй кофейник.

— Второй? — Амелия слегка удивилась. — Когда же ты встал?

— Несколько часов назад.

— Несколько часов? Ты что, совсем не спал?

— Ну, может быть минут двадцать-тридцать.

Она немного подумала.

— Я так и знала, что диван для тебя слишком короток. Напрасно ты не лег в комнате. Там, по крайней мере, есть нормальная кровать. — Вчера Амелия предложила ему занять комнату Стеф, но Доусон наотрез отказался.

— Диван здесь ни при чем, — хмуро признался Доусон.

— Опять кошмары? — догадалась она.

Его взгляд скользнул по ее фигуре, и там, куда он падал, Амелия ощутила что-то вроде легких мурашек.

— Нет. Должно быть, вчера я немного переволновался…

— Я тоже.

Он вопросительно изогнул бровь.

Амелия шагнула к буфету, чтобы достать кофейную чашку, но Доусон одним стремительным движением подошел сзади, зажав ее между собой и буфетной полкой. Отведя в сторону ее волосы, он уткнулся лицом ей в шею чуть ниже уха.

— Чем я заслужил такое? — прошептал он.

Его губы прижались к плечу Амелии, и она машинально наклонила голову, не давая ему развить успех.

— Что именно ты заслужил? — осведомилась она.

— Два у́тра подряд ты появляешься передо мной только что со сна — свежая и румяная, словно ты только что славно потрахалась или собираешься это сделать. А мне ужасно хочется быть тем мужчиной, благодаря которому на твоем лице появилась эта улыбка.

С этими словами он развернул ее лицом к себе и крепко обнял. Амелия не сопротивлялась. Одного этого движения оказалось достаточно, чтобы ей захотелось самой прильнуть к нему, почувствовать прикосновение его обнаженной груди к своей. В следующее мгновение их губы соединились в поцелуе, и Амелия услышала, как кто-то из них — возможно, она сама — издал хриплый стон, в котором смешались удовлетворение и голод. Несколько раз они ненадолго отрывались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха, а потом, лишь слегка изменив положение головы, возобновляли свой поцелуй. Какое-то время спустя Доусон слегка отодвинулся, так что его губы едва касались ее, но и эти легкие и чрезвычайно приятные прикосновения подействовали на Амелию как самое крепкое вино. Даже когда он колол ее своей щетиной, она не отстранялась, а напротив, сильнее наклоняла голову, стараясь дотянуться до него.

Его руки заскользили по ее спине, а с губ сорвался короткий звук, в котором было столько желания, что на мгновение Амелия даже замерла. Она уже забыла, как это бывает, а Доусон уже спустил с ее плеча бретельку топика и целовал в ямку над ключицей. Это было очень приятно, и Амелия едва не задохнулась от удовольствия. Что-то, однако, заставило ее опомниться. Чуть отстранившись, она наполовину произнесла, наполовину простонала:

— Д-доусон…

— Мм-м?..

— Мы не можем…

— Я знаю, — согласился он, но продолжал целовать ее ключицу, постепенно опускаясь все ниже к заветной выпуклости.

— Мы правда не можем… — повторила она замирающим голосом.

— Я знаю… — Его ладонь слегка прижала грудь Амелии, отчего выпуклость над вырезом топика стала больше, и он потерся о нее своей шершавой щекой, а потом поцеловал широко раскрытым ртом. Она уже давно чувствовала его нарастающее возбуждение, но сейчас Доусон прижался им к ее лону. Амелия невольно ахнула — таким сильным было нахлынувшее на нее желание.

— Доусон, я серьезно! Нет! Нельзя!..

Он замер, потом поднял голову и посмотрел на нее. От возбуждения его глаза слегка остекленели, и все же он сумел совладать с собой и медленно кивнул. Руки его безвольно упали, и он отступил на шаг. Так они и стояли, с трудом переводя дыхание и пристально глядя друг на друга.

— Боишься, что нас увидят… — Доусон жестом показал на большое кухонное окно. — Ну, полицейские, которые нас охраняют?

— Это тоже, но… — Амелия сглотнула. — Даже если бы там никого не было, я бы не стала… Дело не в них, а в детях. Пока они в доме… Я знаю, что это старомодно и ужасно несовременно и ты, наверное, будешь надо мной смеяться, но… Я пообещала себе, что не буду… В прошлый раз тоже ничего не было бы. Я знаю, что сумела бы справиться с собой до того, как дело зашло слишком далеко, так что… В общем, извини.

— Ничего, все нормально.

— Нет, не нормально. Абсолютно не нормально, я знаю, но… Я должна думать о детях, они у меня очень впечатлительные. Правда, ты очень им понравился, но я все равно не могу…

Приложив палец к ее губам, Доусон заставил Амелию замолчать, потом вернул на место бретельку топика и положил ладони ей на плечи.

— Я все понимаю, — сказал он серьезно.

— С твоей стороны это очень… очень…

— Порядочно? — предположил он с кривоватой усмешкой. — Можешь на меня положиться, Амелия. Мое слово — скала. Раз я обещал, то…

Она улыбнулась:

— Даже не представляю, как тебе удалось остановиться!..

Его улыбка поблекла. Доусон коротко вздохнул и убрал руки с ее плеч.

— Уж во всяком случае не из-за мальчиков.

— Нет?

Он покачал головой.

— Тогда почему?..

Доусон несколько мгновений смотрел в сторону, потом его обведенные темными тенями глаза снова впились в ее лицо.

— Потому что мне не хотелось тебя сломать.

Забрав из гостиной свои носки и ботинки, которые сиротливо валялись возле не полюбившегося ему дивана, Доусон отправился наверх с намерением воспользоваться одной из ванных комнат. К тому моменту, когда он принял душ и привел себя в порядок, Хантер и Грант уже встали. Звук их голосов привел Доусона в кухню, где вся семья, к которой присоединился и Хедли, сидела за столом и завтракала.

— Смотри, Доусон, пончики! — приветливо окликнул его Грант, показывая на центр стола, где действительно стояла большая белая коробка, полная румяных, хорошо поджаренных пончиков. — На!.. — добавил он и, выудив из коробки покрытый розовой глазурью и карамельной крошкой пончик, протянул его своему взрослому другу.

— Так не делают, Грант, — одернула сына Амелия. — Ты должен был предложить Доусону всю коробку, чтобы он сам выбрал пончик, который ему нравится.

Но Грант лишь покосился на мать и продолжал протягивать Доусону угощение. Он держал пончик довольно крепко, отчего глазурь и карамельная крошка почти осы́пались, но Доусон не отказался бы от него за все сокровища мира.

— Спасибо, Грант. Я как раз такой и хотел, — сказал он и, взяв пончик в руку, откусил огромный кусок. Свободный рукой он взъерошил мальчугану волосы.

— Это он привез, — объяснил Хантер, показывая на старого фэбээровца пальцем. — Его зовут дядя Хедли.