Один из первых русских паломников на Синай священноинок Варсонофий, в 1462 году отправившийся из Киева через Молдавию, Белгород, Константинополь, Крит, Родос и Кипр в Каир, а оттуда через пятнадцать дней прибывший с караваном верблюдов в Синайский монастырь, оставил такую запись: «А святая Купина близ кладезя, в долу, идеже есть церковь Соборная великая, стоит, и за престолом великия церкви, на том святом месте, идеже Пречистая Дева Мария стояла посреди Купины огня, держащи Господа Иисуса Христа, Сына Божия. И на том святом месте лежит камень, мрамор бел, окован круг медию, на нем же на меди выображены святии пророцы. И вверху того камени престол святый, на нем же служат святую литургию во вся субботы, с вечера же поют стихиры — похвала Огнеопальной Купине. И всякий человек входит в ту во святую церковь изувся сапоги; аще ли забытием ума внидет в церковь не изувся, да имает епитимью: три года босу ходити…»

И в другом месте, приводя библейский рассказ о видении Моисея, Варсонофий говорит: «И видев стоящу Пречистую Деву Марию среди Купины простертыми руками на высоту и держащу младенца в персех своих, Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия».

Как возник у русского инока этот образ, сливший в себе события Ветхого и Нового Заветов?

Другой паломник XVI века Паисий Агиапостолит, впоследствии митрополит Родосский, в стихотворном описании Синая говорит, что чудо Купины предвозвещало рождение от Благодатной: как не сгорала опаляемая Купина, но, освежаемая пламенем, осталась вечноцветущей, так сохранена девой и Пречистая Мария, когда совершилась в ней тайна воплощения Божия; хотя ученый грек, конечно, не утверждает, что Моисей уже видел Богородицу в божественном пламени.

И по толкованиям святых отцов Несгорающая Купина — прообраз Богородицы. Но зримый образ, воспроизводимый иноком Варсонофием, напоминает иконографию Неопалимой Купины с Пресвятой Девой в центре, а в поясном виде — икону Знамение. Паисий Агиапостолит упоминает, что в середине главного алтаря есть икона — «тайна Купины, неподражаемой красоты», — не эту ли икону или подобную ей видел раньше наш паломник?

В конце XIV века был и в Московском Благовещенском соборе «образ Пресвятой Богородицы Неопалимой Купины, на самом том камени написанный, идеже виде Моисей пророк Купину, огнем горящу и несгораему». Камень был принесен «из Синайской горы палестинскими старцами в дар великим князем Московским в лето 6398», то есть в 1390 году от Рождества Христова. Иконописцы воплотили в краски древний символ; символа к буквальному отождествлению его с ветхозаветным событием…

И еще более всеобъемлющее понимание этого пламенеющего прообраза предчувствовала я тогда в часовне или вспоминала, но вспомнила гораздо позже.

Отец Михаил с вечера предупредил, что вполне вероятна небольшая экспедиция в пустыню с моим участием. Время отъезда не обозначено точно, и я сижу под утренним солнцем напротив канцелярии и жду. По лестнице с верхней галереи спускается высокий монах и тоже присаживается на каменное ограждение рядом. На голове его плоская выгоревшая камилавка, в руках холщовый дорожный мешок. Отчасти для отца Илии и затеяна поездка: немногочисленная братия уговаривает его здесь остаться.

Он вырос в греческой семье в Америке, служил в торговом флоте, — мы вспоминаем вид на прекрасный залив Сан-Франциско с моста Голден Гейт, старые парусники у причалов и гонки парусных яхт с цветными спинакерами на голубой воде в воскресные утра… В пятьдесят лет офицер флота уехал на Афон, принял постриг и с тех пор десять лет живет в скиту. Светловолосый, с открытым лицом и просветленными голубыми глазами, отец Илия говорит радостно, и радостно его слушать.

— Монахи говорят: если ты долго прожил в миру, ты уже не способен на послушание в общежитии, — вот и решили поискать мне скит в пустыне.

Скорее всего, он сам уже никогда не захочет отказаться от уединения, из которого эту радость вынес.

— В пустыне вам не хватало бы моря?.. — предполагаю я.

Он недолго подумал:

— Когда я пришел на Афон, я сказал одному старцу: «Какой из вашей келлии вид на море!» Старец ответил:

«А я никогда не смотрю в окно».

— Эта притча как раз для меня: я потому и не стяжала ничего внутри, что все смотрю в окно — на мир и море.

— Значит, вы еще не выполнили свое земное задание… Это от меня уже нечего было ждать.

Приятно разговаривать с человеком духовным: как бы явно он ни был выше тебя, он сделает вид, что его достоинства — это немощи, а твои недостатки — залог будущих добродетелей.

Выехали впятером. За рулем отец Михаил, несмотря на жару, скрывший густые рано поседевшие волосы под вязаной шапочкой куполком. Рядом Владыка в том же подряснике, с кинокамерой и фотоаппаратом. На заднем сидении отец Илия и мы с Арсенией — монахиней из Тарфы, которую мы должны посетить. За монастырским садом свернули по шоссе в широкую долину. Горы то грядой стоят поодаль, то приближаются, прорисовываясь в прозрачной ясности жаркого ноябрьского утра до мелких складок и трещин. Изредка попадаются селения бедуинов или стада коз. Монахи и Арсения перебрасываются фразами на английском или греческом, а я во все глаза смотрю в окно.

Один из холмов у дороги завершается церковью. Холм служит основанием для каменного храма, органически из него проросшего и осенившего долину крестом:

так ставят часовни в Грузии и Армении, и в этом завершении мир получает верховное оправдание.

Владыка говорит, что это церковь Святого Креста, а рядом с ней монастырь строит дом, чтобы кто-нибудь мог поселиться.

В одном селении отец Михаил вышел и вскоре вернулся с немолодым проводником-бедуином, разместившимся в кузове.

По наезженной колее пересекаем песчаную долину с сизыми кустиками колючек. За ней машина долго спускается по извивам дороги, уже едва различимой, или, надрываясь, взбирается круто вверх.

Оставив машину, идем по расщелине между почти черными горами, покрытыми то будто осыпями шлака от гигантской плавильной печи, то острыми пластинками, похожими на осколки чугуна. Подняв такой осколок, Владыка замечает, что судя по отливу, в этих породах много железа, и что во времена фараонов на западной стороне Синая были горные рудники, где добывали руду, бирюзу, драгоценные камни, выпиливали гранитные плиты для построек фараонов.

Спустившись между мертвыми горами, попадаем на дно черного котла — не хватает только адского пламени. Кажется, что оно уже отгорело здесь и выжгло все живое — ни деревце, ни травинка не пробиваются сквозь осыпи, хрустящие под ногами.

Выбрались из котловины — впереди бедуин в белой накидке, за ним мы растянувшейся цепочкой — и вдруг все неузнаваемо изменилось. Вокруг поднимаются пологие горы, столь же безжизненные, но светлые и словно сплавленные и отекшие остывающей породой. А напротив, на плоской макушке горы появилось несколько прямоугольных строений.

Они сложены из тесаных плотно пригнанных камней без связующего состава и похожи на маленькие крепости с округлым лазом вместо двери. Согнувшись в три погибели, можно пролезть внутрь и увидеть те же голые камни, иногда балки потолочного перекрытия, явно более позднего происхождения. В одном из домиков крыша настелена из камыша, сохранились каменный очаг, плоский круглый камень для размола зерна, остатки плетеной циновки. В другом оказалось узкое окошко, и странно смотреть в него и знать, что кто-то, кого уже тысячи лет нет на свете, вот так же стоял здесь и видел эту долину и эти горы.

Отец Михаил, выбравшись из лаза и стряхнув густую пыль с подрясника, говорит, что строения относятся к легендарным временам набатеев, заселявших Каменистую Аравию на севере, о которых упоминали Иосиф Флавий, Овидий, Плутарх. Их главный город Петра лежал между Иерихоном и Синаем, и через него шли торговые пути в Египет, Сирию, Палестину, тянулись караваны с восточными пряностями, ладаном и смирной, золотом и драгоценными камнями. Через аравийскую пустыню царица Савская на горбах верблюдов везла дары Соломону, чтобы приобщиться к его премудрости, — что мы можем сделать даром. Даже и теперь караваны проходят по тем же дорогам, с теми же пряностями и, может быть, тем же опиумом.