Вот как вспоминал о своем первом прибытии в монастырь в середине прошлого века епископ Порфирий Успенский:
«…Горы освещены были так ярко и над ними дрожал такой ослепительный блеск, а по ним волновался такой белодымчатый жар, что казалось, они горели, но не сгорали. Любуясь этим явлением природы, я думал, что некий свет струится из земли, и что солнце движет его волнообразно… Даже в очах своих я чувствовал сугубый прилив света… Синайские отцы ожидали меня сего дня и потому водрузили знамя своей обители на самом видном месте… Я спустился с верблюда и пошел пешком, но как только миновал скиниеобразный холм и увидел святую обитель и окрестность ее, поражен был величием, красотою, размерами и волшебным освещением сего места… Я преклонил колена на святую землю и облобызал ее. Не знаю, что было горячее, — она ли, или лобзание моей веры. Незабвенная минута!
Когда я встал и пошел к монастырю по стропотной стезе, любуясь кипарисами, масличиями и гранатами в смежном с ним саду, оттуда увидели меня и начали звонить во все колокола и стрелять из пушек со стен. Оглушительное эхо раздавалось в горах приятно и страшно.
Властные старцы и дикей их о. Никодим, весь белый, как лунь, поджидали меня у подъема в монастырь… Мне со стены спустили толстую веревку с запетлеванном в ней поленом. Перекрестившись, я сел на него; и меня начали поднимать тихо. Возношусь, упираясь ногами в гранитную твердыню, и смотрю вверх. Надо мною как бы на воздухе висит деревянная будка с широким отверстием внизу ее, и в ней подъемная веревка ходит по блоку… но силы двигающей не видно. Когда меня подняли немного выше гребня стены и руками подтянули к ней, я стал тут и увидел… ворот с навитою подъемною веревкою… К нему приделаны деревянные ручки, коими арабы приводят в движение шестерню, ходя кругом ее. Тут встретил меня отец эконом с меньшею братиею и повел в соборную церковь… Душа моя исполнилась благоговения».
Небольшие легкие пушечки, палившие с крепостных стен в честь приезда патриархов и архиереев, и теперь стоят в помещении пресса для олив вместе с огромными древними кувшинами и каменными мельничными жерновами. Давно уже не стреляют из этих пушечек, как не возносят и паломников воротом вдоль стены. Но так же поднято над монастырем его старинное белое знамя с пурпурными инициалами А.Е. — Агиа Екатерина — и соединившим их крестом: под этим флагом в прежние века даже выходили в море принадлежащие монастырю суда.
Главные ворота заложены и теперь. Левее них в трехметровой толще стены проделан низкий проход, дважды — снаружи и изнутри — огражденный тяжелой окованной дверью.
А при свете дня над главными воротами можно видеть высеченные вязью арабских и греческих букв надписи, свидетельствующие о царственном происхождении монастыря: «С основания воздвигнут сей священный монастырь Синайской горы, где Бог говорил Моисею, смиренным царем ромеев Юстинианом на вечное поминовение его и супруги его Феодоры. Окончен после тридцатого года царствования его. И поставлен в нем игумен по имени Дула в лето от Адама 6021, от Христа же 527.»
Дивный вид на монастырь открывается с крутого скалистого склона горы святой Епистимии. Сверху он виден весь сразу, с галереями и крышами внутренних построек, с эвкалиптами за южной стеной, над новым монашеским корпусом, с темной зеленью пирамидальных кипарисов и тополей в осенней желтизне и купами фруктовых деревьев сада.
Чем выше восходишь по крутой каменистой тропе, тем меньше и чудесней кажется монастырь с его светлыми стенами и зеленью сада, лежащий на дне ущелья в тесном окружении растрескавшихся мрачных гор, таких громадных и мертвенных рядом с его живой застроенностью, заполненностью, живой неправильностью форм. Только на западе, за далеко нисходящим в долину садом, ущелье распахивается и впадает в долину Эль-Раха, библейский Рифидим. И как бы ни был велик монастырь в собственных размерениях, с горы видишь его крохотным оазисом духовной жизни, чудом угнездившимся посреди бескрайней пустыни.
Фаран — рай каменистой Аравии
Во вторый год, во вторый месяц, в двадцатый день месяца, поднялось облако от скинии откровения;
И отправились сыны Израилевы по станам своим из пустыни Синайской, и остановилось облако в пустыне Фаран…
И последнее благословение Моисея, умирающего на горе Нево, с которой дано ему увидеть издали обетованную землю, начинается словами:
Господь пришел от Синая, открылся им от Сеира, воссиял от горы Фарана, и шел с тьмами святых…
Вади Фаран… совершившие путь через раскаленную пустыню, входили в это ущелье, как в райскую долину. Мы сидим в глубокой тени террасы, и ее каменный барьерчик обрамляет снизу чудесную панораму монастырского сада. Несколько высоких пальм с роскошными кронами украшают собой передний план; ниже — апельсиновое дерево в зелени ветвей и золотых шарах. Сад простирается вглубь долины, а с обеих сторон к нему нисходят багровые горы и смыкаются в перспективе…
Игумения — герондиса Геннадя — разговаривает с Владыкой; английского она не знает совсем, и я могу только видеть ее милое смуглое лицо и черные глаза с выражением ласковой и печальной кротости. Монахиня Себастия в низко повязанном платке ставит на садовый столик стаканы с грейпфрутовым соком. Три монахини сейчас в Греции или болеют, и сама мать Геннадия передвигается с палочкой: нужно ехать в Каир на лечение, но не на кого оставить монастырь.
Пока не стемнело, Владыка отпускает меня посмотреть руины древней церкви и резиденции епископа на высоком холме рядом: когда монастыря еще не было, с начала IV века до VI гора Синай и долины с келлиями отшельников входили в Фаранскую епископию.
Холм стоит посреди ровного каменистого поля, пересеченного дорогой. За ним почти отвесно поднимаются порфировые и гранитные горы, и в их сломах чернеют зевы пещер. В Саранской долине люди селились с доисторических времен, когда пещеры служили единственным убежищем: еще в прошлом веке здесь находили могильники каменного века с остатками захоронений. Природные пещеры сменились высеченными в скалах, потом хижинами из камня. В библейские времена этот оазис, самый зеленый и плодородный на всем полуострове, заселяли амаликитяне. Не одолев их, израильтяне не получили бы доступа к обильным источникам, финиковым пальмам, фруктовым садам и зелени пастбищ, и главное, к наиболее проходимым путям в обетованную землю. А уже в XI веке география Птолемея обозначает местечко Фаран с оседлым населением. И, как вокруг Синая, в окрестных пещерах селились отшельники, спасавшиеся в отдаленной земле от гонений.
Первое имя епископа Фаранского упомянуто в «Достопамятных сказаниях»: «Рассказывали об авве Нетре, ученике аввы Силуана: когда жил он в своей келлии в горе Синайской, он в известной мере исполнял требования своего тела; когда же сделался епископом в Фаране, — начал жить гораздо строже. Ученик его сказал ему: Авва! когда мы были в пустыне, ты не так строго жил. Старец отвечал ему: там была пустыня, безмолвие и бедность, и я поддерживал тело мое, дабы не изнемочь и не искать того, чего я не имел. Но здесь — мир; тут есть все удобства, если и случится заболеть, то есть кому помочь. Здесь боюсь я, как бы не погубить в себе монаха!»
Как меняется со временем представление обо «всех удобствах»…
Поднимаюсь по осыпающемуся склону к руинам базилики V–VI века и брожу в разрушенных стенах. Отчетливо прочитывается план древнего храма: приподнятая алтарная часть, три нефа и боковые приделы, нартекс, отделенный стеной. Все это вместе с остатками массивных гранитных колонн делает архитектуру здания похожей на Синайский храм, его прообраз, или, наоборот, уменьшенный и удешевленный проект. И невольно приходит на ум, что здешний строитель помнил об усеченной главе легата — так точно поставлена базилика на темени холма.
Еще в прошлом веке в пещерах вокруг него находили медные кресты, светильники и остатки монашеской утвари, старинные монеты. А ко времени сбора фиников сюда приходили караваны, бедуины разбивали походные палатки и жгли костры.
