А в момент прибытия на место, каждый купец обязательно выходит из дома, неся хлеб, мясо, молоко и пьяный напиток, и идёт к своим кумирам… Приблизившись к большому изображению, простирается перед ним, кладёт принесённое и говорит: «О, господине! Я пришёл издалека, со мной девушек - столько-то и столько-то голов, соболей столько-то и столько-то шкур», пока не поименует всего, что он привёз из своего товара. Затем продолжает: «Этот подарок принёс я тебе, пошли мне купца с золотыми дирхэмами, который купил бы у меня всё, что желаю продать, и не торговался бы, не прекословил бы ни в чем».
После этого рус уходил».
И вот Еруслан сказал Асафу:
- Ты сегодня, отец, должен пойти к русским купцам поторговаться. Мы с Кузьмой тебя сопровождать будем. И Малику с собой возьмём.
- А её-то зачем?
- Надо.
- Молчу. Надо так надо.
А до этого хазарин выполнил ещё одну просьбу - узнал месторасположение и количество городской стражи на крепостных стенах в ночное время и у двух ворот, через которые вход и выход осуществлялся только в особых случаях…
Асафа в Саркеле уже хорошо признали как купца, поэтому без всяких проволочек с сопровождающими выпустили из крепости. Стоянку русских торговцев отыскали быстро, нашли старшину, и Кузьма уединился с ним. В конце разговора сказал:
- Поезжай к Диру, они хоронятся в плавнях по течению старицы, и передай, что всё разведано и к приходу их ворота будут открыты; стражу мы перебьём… Итак - через два дня в ночь… Запомни, не перепутай…
- Моя память надёжнее, если перед глазами будет вот это! - и старшина нацепил на пояс два кинжала и повторил: - Через два дня в ночь…
- Скажи купцам, - обратился к старшине Еруслан и подтолкнул Малику. - Пусть пока останется здесь эта женщина… Скоро в крепости заварится не бабье дело…
- Хорошо. Понимаю. Я помещу её отдельно от рабынь… Рядом станут находиться только те, которые будут за ней ухаживать.
- О, Аллах! - воскликнула Малика. - Во сне ли сие слышу или наяву?! Я как госпожа… благодарю тебя, Еруслан! - В порыве искреннего чувства обняла русского воина.
Бывший предводитель кметов от неловкости крякнул и смущённо посмотрел на Кузьму. Тому ничего не оставалось, как улыбнуться.
- Аллаха вспомнила… Сарацинка? - спросил всезнающий купеческий старшина.
- Угадал, - ответствовал Еруслан. - Но придёт время, и наших богов признает.
В этом месте, а может быть, и раньше, дотошный читатель уже задал вполне резонный вопрос: «Почему герои романа так свободно общаются между собой, не ощущая языковых барьеров?… Вот, скажем, Малика-сарацинка… Или Деларам - дочь печенежского боила… Говорят и понимают по-русски, по-хазарски, по-гречески…»
Отвечаю, и очень коротко.
Изучая материал того времени, я пришёл к убеждению, что живя между собой в тесном контакте, представляя собою водоворот общений, люди разных национальностей имели возможность сызмальства изучать другие, кроме родного, языки, чтобы выжить в этом конгломерате народностей. И тогда не существовало ни в Крыму, ни в его греческих колониях, ни на Дону, ни на Волге и даже Днепре единого государственного языка, потому как не было цельных по нынешним понятиям государств. Они только образовывались, приходя на смену другим, о чём говорилось ранее.
Но мы, кажется, отвлеклись…
Старшина, отправляясь к Диру, собрал своих купцов и велел им исполнять все указания Кузьмы и Еруслана. В первую же очередь они должны завтра, захватив товары, но оставив рабынь и часть людей, сами с вооружённой охраной пройти в крепость, на рыночной площади устроить торги и ждать особого распоряжения…
- А я скоро вернусь, но вместе с киевским князем Диром, - закончил глава купеческого братства.
- С Диром?! - вскричали торговцы, не веря своим ушам. - Вот это да!
- Я вам обо всем потом сообщу, - заверил их Кузьма.
Деларам в прозрачной накидке вместо одежды прохаживалась по сералю, взглядывая на вазу с финиковым вареньем. Подошла к любимой юнице, которую снова отдал ей в услужение Чернодлав, и потрепала по атласной щеке.
- Хочешь варенья? - спросила вкрадчиво.
Девушка понимала, что это значит, и не на шутку перепугалась: у неё расширились глаза и завздымалась в волнении грудь.
- Не бойся, глупая… - сжалившись над нею, успокоила Деларам. - Варенье-то без приправы…
Пришёл Чернодлав, отослал служанку и справил свою похоть. Так же просто, как купцы это делают с рабынями. К тому же, Деларам выполняла свои обязанности без особой страсти, непроизвольно, ожидая с нетерпением того момента, когда шаман даст ей зелья, и она подмешает его в варенье…
Чернодлав подумал: теперь, когда печенежская дева его усилиями забыла на время Кузьму и Дира и отдаётся ему, надлежало возродить в ней прежние воспоминания, но внушить при этом по отношению к ним жуткую злобу, отчего она захочет мести, подобной той, на какую отважился в Киеве жрец Мамун.
На другой день шаман приступил к исполнению своего плана.
И тогда же киевские купцы раскинули на прилавках возле дома тудуна и солдатской казармы товары. Дюжие рынды стояли рядом и зорко наблюдали. Подходили женщины, мужчины и велиты тоже. Торговались, покупали, гомонили, шумели. Слегка переругивались, но все были веселы, и, казалось, ничто не предвещало опасности.
Кузьма и Еруслан, имея под началом своих восемнадцать человек да больше полусотни купеческих охранников, разбили их на четыре группы по семнадцать, - тех, кто должен снимать стражников у главных ворот, возглавил Кузьма, Еруслан - людей, кои будут биться на стене. Остальным надлежало идти к двум другим воротам, захватить их и стоять насмерть, не выпуская никого из крепости и не пропуская…
…Ночью перед наступлением третьего дня подошли по старице диеры Дира, зажгли на берегу условленный огонь.
- Пора! - подтолкнул в плечо Кузьму Еруслан, держа в правой руке обнажённый короткий меч, в левой - просмолённый факел. После того, как перебьют стражу на стене, он должен зажечь его и помахать, что означало бы призыв к действию.
Главные ворота освещались вделанными в грубые камни городской стены огнями. Трое стражников, опершись о длинные копья, дремали, смена спала в низеньком домике. Кузьма выслал десять человек к нему, а сам с остальными, тихо подкравшись, набросился на постовых; оглушив, а затем добив их, он побежал к сторожке, там уже доканчивали сменных, лежащих на лавках.
Еруслану пришлось труднее. Поднявшись на стену, он сразу вступил в схватку, а нёсших ночную службу оказалось больше, чем у ворот, поэтому завязался настоящий бой.
Еруслан сразился с широкоплечим, высоким хазарином, - последний обладал могучей силой, но изворотливость бывшего предводителя разбойников помогла ему уйти от прямого удара топором: после сильного замаха противника Еруслан поднырнул под него и воткнул акинак в живот хазарина. Охнув, тот выронил боевой топор и свалился на камни, корчась от боли. Пожалев, Еруслан добил врага.
После ожесточённой борьбы пространство над главными воротами очистили. Спасало теперь то, что проходы в стене отделялись каменными кладками, и сюда не мог никто проникнуть. А важно было обезопасить главный вход и выход и снизу, и сверху, что и сделано.
Еруслан помахал факелом и различил в не совсем тёмной ночи заколыхавшиеся фигуры; то пришли в движение воины Дира. Передал Кузьме, чтобы распахивали ворота и опускали мост через ров.
У двух других ворот тоже произошла не менее ожесточённая схватка, закончившаяся победой киевлян. Тогда они заперлись между железными дверьми, хитро закрыв и вход, и выход…
В крепости подняли тревогу, но она явно запоздала, так как большая часть войска киевского князя уже вошла в ворота. Кузьма сразу же повёл киевлян к рыночной площади, чтобы окружить казарму воинского гарнизона. Они пробивались с боем, потому что разведчики Чернодлава, ближе располагаясь к главному входу, вступили в сражение.
Дир бился вместе со всеми, несмотря на предупреждение Светозара не принимать участия в ночной вылазке, когда впотьмах да ещё из-за ограниченного пространства гридням трудно станет охранять князя. Поэтому воевода приказал поджечь несколько жилищ. Их камышовые крыши быстро запылали, хорошо осветив дерущихся…
