Из Керка мы вернулись на заре.

Солнце ещё не поднималось над Херсонесом, и лучи не играли весело на окнах домов и базилик - стекла лишь тускло отображали небесные красные полосы.

Константин выглядел уставшим, покачиваясь в седле. Но как он вдруг встрепенулся, когда из дверей лупанара вывалилась толпа гуляк, русоволосых, голубоглазых, явно не здешних - видно и по внешности, и по одеянию! На них были длиннополые синие кафтаны, перепоясанные матерчатыми поясами, на ногах одинаковые сафьяновые сапоги, но разных цветов.

- Глянь, Мировлад, - обратился к огромному красивому детине худощавый на вид человек, неся под мышкой музыкальный инструмент, отдалённо похожий на арфу, только размером поменьше раз в десять. - Грачи! Грачи и есть… - и показал на нас пальцем.

Сказал он на языке, сходном с языком жителей Славинии, только слова у этого человека выходили длиннее и напевнее.

Взглянул на Константина - он тоже понял, о чём говорил худощавый. Я подъехал к философу поближе и шепнул:

- По всему видать - русины, а вон то, что он держит, гуслями называется…

- Ишь, грачами назвал нас, - так же шёпотом заговорил Константин. - И впрямь для них мы грачи: черные на лицо, с черными волосами - греки-гречины, грачи и есть…

- Не возводи напраслину на себя, отец мой, ты волосами светлей, и глаза у тебя такого же цвета, как у них…

И тут обратился к нам на греческом крепкий, красивый детина:

- Вижу, отцы, некстати мы вам встретились? - и оперся внимательным дерзким взглядом в Константина.

- Отчего же, ранний человек… - улыбнулся философ. - Нам-то что… А как вам? С утра веселье - к вечеру похмелье.

- И не говори, отец, забот полон рот, а меня мои лешаки с панталыку сбили, утащили в лупанар… Не пошёл бы, да естество требует.

- Надо свои страсти в узде держать… - в поучительном тоне начал было Константин, да вовремя спохватился: разговаривает с язычником. - Откуда вы, добрые молодцы?

- С Борисфена мы. Знаешь такую реку, монах, хорошая река, рыбная… Правда, Мировлад?

- Замолчи, балабол. - Мировлад тянул кулаком в бок худощавого. - Да, отец, мы из Киева. Везём в Константинополь товары.

Мировлад, так ведь называют тебя?… Будем знакомы: при рождении меня нарекли Константином, моего товарища Леонтием, а это наши солдаты, - протянул руку купцу философ. - Хочу спросить, где вы остановились?

- Возле церкви святого Созонта, отец, - ответствовал красавец.

- Так это почти рядом с нашим становищем? - обрадовался Константин. - Позволь навестить тебя и поговорить, добрый молодец?

- Милости просим… К вечеру и приходите.

Были мы потом у Мировлада, и не только вечером, но и утром следующего дня, и снова вечером. Хорошим собеседником оказался Мировлад! И речь складна, и глаз у него на жизнь острый, и умом живым обладает. Задушевно текли у нас беседы. Мы всё больше слушали, потому что необходимость рассказывать о Византии отпала, когда узнали, что Мировлад в наших краях бывал не раз… Много интересного мы услышали от наблюдательного купца.

Вот, казалось бы, люди на земле разные, и по обличью, и по обычаям, и живут-то далеко друг от друга, а сколько общего между ними! Особенно в обустройстве их существования на земле.

Как и у нас, у русичей тоже есть богатые и бедные, труженики и ленивцы. И царедворцы свои - теремные люди: княжие мужи, боилы, нарочитая чадь - советники, воеводы, - это те, как сказал Мировлад, кто входит в старшую дружину.

Есть и молодшая дружина - гридни, отроки. Являются они телохранителями князя, его воинами, слугами, управителями в сёлах, гонцами, вирниками[75].

Не менее значительны, чем теремные, и в большом почёте на Руси «главы глав», или старейшины, союзов родов, а потом и отдельных родов. Они живут и главенствуют там, где обитают их люди, и дают ратников и походное снаряжение на большую войну.

С дружиной великий князь лишь ходит на полюдье, то есть на сбор ежегодной дани.

В чести и купцы, которых зовут рузариями: от них и доход, и разные заморские товары, и вести. Да и всякое, улыбнулся Мировлад, и мы поняли, что под этим всяким подразумеваются и такие вести, за которые в том государстве, где купцы побывали, им полагается топор или виселица. А у нас за соглядатайство иноземцев сжигают живыми на форуме Быка…

На самом низу - люди: смерды, ремесленники, землепашцы, - труженики, одним словом. Они как нижняя каменная кладка, на которой держатся стены дома, и потолок, и крыша - и всё это давит и давит на кладку своей тяжестью.

А над всем этим, в недосягаемой высоте, - сам князь Русский, Хакан-Рус, которого зовут архонтом, носящий на груди золотую цепь[76].

Сейчас на Руси, подливая в наши чаши густого вина, говорил Мировлад, два архонта - родные братья Аскольд и Дир, потомки основателей Киева Кия, Щека и Хорива и их сестры Лыбеди. Аскольд - муж зело красен, высок, белокур, разумен и степенен; Дир же - горяч, велеречив, храбр до безумия, волосами темнее брата, многое перенял от бабки своей - печенежки. Старший, Аскольд, любит молодшего, прощает ему многое, но никогда не подаёт виду, что, если он годами старше, значит, должен быть первым в делах государственных, - здесь они на равных, но челядь знает: житейская мудрость на стороне Аскольда.

Когда два брата только-только заступили на великое княжение, напали на Киев хазары и сказали: «Платите нам дань». На Высоком Совете юный Аскольд предложил бои лам дать по мечу. Отнесли их хазарам, а те - своему кагану: «Вот, повелитель!» Спросил грозно каган: «Откуда?» Они ответили: «Из лесу, что на горах над рекою Днепром». Позвал каган своего советника: «Почему такая странная дань?» Советник сказал: «Недобрая дань эта, повелитель. Твои воины доискались её оружием, острым только с одной стороны, то есть саблями, а у этих оружие обоюдоострое: станут они когда-нибудь собирать и с нас дань, и с иных земель».

Собирают дань теперь киевские князья и с древлян, и с дреговичей, что сидят между Припятью и Двиною, и с полочан с берегов реки Полоты, что впадает в Двину, да и хазары, не как раньше, остерегаются теперь ходить на полян…

- Так вас полянами зовут? - спросил Мировлада Константин.

- Да, отец, - с гордостью ответствовал купец. - Племена, что сидят по высокому правому берегу Днепра, и называются полянами, и город наш - Киев - тоже на правом, высоком берегу, на трёх горах, на тех, где поселились его первостроители: Кий на горе Боричёвой, Щек - на Щековице, Хорив - на Хоривице. Около Киева лес и бор велик, и очень хорошо ловится зверь.

- Повтори-ка ещё, Мировлад, имена трёх киевских князей, - просит Константин, и я вижу, как дрогнули у него руки, лежащие на коленях.

- Кий, Щек и Хорив, - повторил русич.

- А ты знаешь, Леонтий, - обратился ко мне философ, - что имя Кий встречал я в исторических трудах то ли Прокопия Кесарийского, то ли Агафия Миринейского, а может быть, и Феофилакта Симокатты, - не помню. Но кто-то из них писал, что этот киевский князь приезжал в Константинополь и встречался с императором Анастасием, или Юстинианом. И будто бы даже склоняли Кия к принятию христианства. Но старший из трёх братьев нашу веру не принял… А жаль.

- Да не печалься, отец, пусть каждый народ живёт так, как он хочет, - улыбнулся Мировлад.

- Ты не прав, Мировлад… - снова начал поучать философ, но я с улыбкой остановил его:

- Брат, давай далее послушаем Мировлада…

- Постойте, отцы, - вдруг сразу посерьёзнел купец. - А что, если сделаю вам отменный подарок, чтоб вы помнили и меня, и Русь нашу, которая, по вашему мнению, погрязла в диких грехах…

Мировлад полез в сундук и достал две книги с деревянными крышками, обшитыми телячьей кожей.

- Смотрю я, по-славянски говорить вы умеете… И вот вам «Псалтырь» и «Евангелие», резанные древнерусскими письменами. С греческого перевели наши книжники. И я люблю читать, поэтому вожу книги с собой.