А «оратор» пьянел все больше. Озираясь по сторонам мутным взглядом, он нес всякий вздор, едва ворочая языком. Но никто из присутствующих его не остановил. Даже слова никто не сказал в осуждение! Все только криво усмехались да многозначительно перемигивались: посмотрим, мол, чем все это кончится?
Занятый своими мыслями, Ораков холодно смотрел на пьяного и не вникал в смысл ею крикливой, бессвязной речи. Из всей его болтовни ему запомнилось лишь несколько фраз: «Ничего изменять не надо. А если изменишь, то только навредишь». «Ну да. Зачем им перемены? Без них и проще, и легче. Лежи себе на кошме, пей зеленый чай да поплевывай в потолок. Интересно, чье мнение он выражает? Только ли свое? — пронеслось, в голове председателя. — «Впрочем, чего тут гадать? Сейчас все будет ясно».
Кончив речь, толстяк опустился рядом с осоловевшим товарищем. Наступившая тишина как бы пробудила Оракова от раздумий.
— Так… У вас всё? — обратился он к бригадиру. В знак согласия тот мотнул головой и что-то промычал. — Может, скажете еще что-нибудь? Пожалуйста! — ироническим тоном предложил Ораков и окинул взглядом собравшихся. В ответ — то же мотанье головой и невнятное мычанье. — Тогда послушайте меня. Нет, вы, — уточнил Бегенч, указывая на пьяных бригадиров. — Я вижу, что вы не совсем здоровы. Поэтому прошу встать и уйти. А завтра к девяти явиться сюда… Для объяснений.
Бригадиры, немного протрезвев, удивленно уставились друг на друга: «За что, дескать, такая немилость? Что мы плохого сделали?»
— Не заставляйте ждать, — строго предупредил председатель и взялся за трубку телефона. Это подействовало.
Первым поднялся сидевший ближе к выходу. Пошатываясь, он встал по стойке «смирно», резко повернулся налево, даже каблуками прищелкнул, и, выпятив грудь, прошел до самой двери по одной половице. Вот, мол, смотрите: трезв, как стеклышко… а этот самодур башлык гонит меня, невинного. Вслед за ним поднялся и его приятель — такой же тучный и одутловатый, только ростом ниже. Он был пьянее первого и едва держался на ногах. Его кидало из стороны в сторону, словно на корабле, застигнутой жестоким штормом. Продвигаясь к выходу под общий смех и хохот, он то валился на стену, то хватался за головы и плечи тех, кто сидел вдоль длинного стола, стоявшего посередине кабинета.
Когда бригадиры ушли, Ораков снова попросил членов правления высказать свое мнение.
Слово взял заведующий фермой молочного скота, известный на селе краснобай Таган Чорлиев, на редкость морщинистый, худой, безбородый старик. От фермы молочного скота, которой он заведовал, давно уже не было проку. Скот истощен, коровники развалились, удои… Иная коза больше давала молока, чем самая удойная из его коров. Но это Чорлиева не смущало. Когда его припирали к стене и упрекали за равнодушие и лень, он находил тысячи отговорок. И при новом башлыке решил блеснуть своим «красноречием».
— Когда пожара нет, зачем поднимать тревогу? — начал Чорлиев вкрадчиво. — Давайте разберемся, действительно ли наш колхоз в таком тяжелом положении, как заявил здесь уважаемый башлык. Это ложь, товарищи! Почтенный Мурадберды уже говорил, что, слава аллаху, никто у нас с голоду не умер. Живем зажиточно, в достатке. Спрашивается: надо ли что-либо изменять? Я думаю, не надо. Изменять — только время терять. Пусть остается все, как есть. Лучше все равно не будет. Да, да. Не будет!
«Да что они… сговорились, что ли? Одно и то же, слово — в слово!» — с горьким чувством думал председатель, когда и остальные высказывались в том же духе. И зря он так надеялся, выходит, на коллективный разум, на то, что ему подскажут с чего начать работу и как сделать колхоз процветающим, крепким.
Выслушав последнего оратора, Ораков поднялся и холодно произнес:
— Хорошо. Вы свободны.
На лицах собравшихся появилось недоумение, и с минуту никто не двинулся с места. «Как это? Ничего не сказать и: «Вы свободны»?
А что он должен был сказать? Может, кто-то рассчитывал на то, что председатель, возмущенный их пассивностью, нежеланием вести серьезный разговор, начнет горячиться и метать в их адрес громы и молнии? Может, этого они ожидали?
Нет, этого не произошло. После того, как все ушли, Бегенч склонился над столом и стал просматривать какой-то справочник. Подождал, пока проветрится кабинет. Потом, выйдя на его середину, начал прохаживаться вдоль стола. Бегенчу хотелось разобраться, что же произошло на собрании и что скрывается за теми фактами, с которыми он только что столкнулся и которые произвели на него столь грустное впечатление?
Конечно, не надо быть особенно прозорливым, чтобы понять, что члены правления пришли не для того, чтобы оказывать председателю помощь или подавать нужные советы. У них была другая цель: накалить атмосферу собрания, взвинтить башлыку нервы и вызвать его на скандал. При этом весь «огонь» председательского гнева должны были принять на себя пьяные бригадиры — для этого они и напились. Прием этот не нов, но в арсенале «заговорщиков» он, видимо, считался самым эффективным. В самом деле, кого не возмутит присутствие пьяных на собрании? Вскипел было и Ораков, но вовремя понял, что это — провокация и сохранил самообладание. А если бы не сохранил, а если бы ударил по столу кулаком или хуже того — схватил бы пьяниц за шиворот? Тогда все было бы просто: жалоба, куда следует, объяснительное письмо в адрес директивного органа — и уход из колхоза.
Но прием этот не сработал.
Ораков остановился, постоял в задумчивости, и на лице его мелькнула слабая улыбка. «Итак, кто же победил? — спросил он мысленно себя и сам же ответил: «Ты!»
Да. Это была победа. Совсем маленькая, доставшаяся ему ценою огромного напряжения душевных сил, выдержки и стойкости.
Ораков снова принялся шагать по кабинету и с каждым шагом чувствовал, как легче и светлее становится на душе. Он понимал, конечно, что это чувство облегчения наступило от сознания только что одержанной победы и от того, что появилась ясность в представлении своего будущего и отношений с людьми. Кажется впервые в жизни он понял, как хорошо, когда эта ясность есть! Своих противников он видел в лицо. И хотя они потерпели поражение, он был уверен, что с этим они не смирятся. Не сложит оружия и он.
Было уже поздно. Убрав со стола бумаги, Ораков вышел из кабинета. Перед входом в правление, под высокими туями сидел колхозный сторож в чекмене из темно-рыжей верблюжьей шерсти. Это был бородатый солидный старик. Он сидел на скамейке и в полном одиночестве пил зеленый чай. Справа, на той же скамейке, стоял фарфоровый чайник, а слева, приставленный к стене, чернел старинный дробовик. Как только Ораков поравнялся со сторожем, на него повеяло ароматом весны, каким-то особенным запахом земли, распустившихся деревьев, скошенной травы. Этот запах доносил сюда ночной горный ветер. Слышался дружный стрекот сверчков. Где-то вдали вдохновенно, со свистом протрубил осел, лениво лаяла собака. Откуда-то из болотца доносились звонкие лягушиные трели… Эти трели были самыми приятными и самыми успокаивающими из всех ночных звуков на селе. Они как бы утверждали, что в мире — покой и согласие. И так будет долго. Может, вечно. Поэтому забудь про свои тревоги и внимай лишь сладостной ночной тишине, загадочно мерцающим звездам и бесконечному мирозданию. Вдыхая легкую прохладу, Ораков с минуту постоял возле сторожа, потом попрощался с ним и быстро пошел домой. На юге, подпирая небо, чернел Копетдаг. Кривые ухабистые улицы были плохо освещены и казались голыми. И невольно приходили в голову мысли о будущем села, о том, чтобы сделать эти улицы такими же, как в городе — прямыми, чистыми, ровными. И чтобы у каждого дома — небольшой сад, виноградник, огород. Ораков был уверен, что со временем так и будет.
А пока на очереди стояли другие дела — важные и неотложные: весенний сев, борьба за урожай, налаживание всех отраслей хозяйства.
Утром часов в девять кто-то нерешительно постучал в дверь председательского кабинета. Получив разрешение, в него вошли двое солидных мужчин. Ораков не сразу признал в них вчерашних ораторов — такая произошла с ними разительная перемена. На каждом был хорошо отглаженный костюм, свежая сорочка, галстук, новые туфли. Тщательно выбритые лица блестели. Члены правления прошли вперед и сели на вчерашние места. В это время Ораков с кем-то разговаривал по телефону. Ожидая, когда он закончит разговор, провинившиеся бригадиры вздыхали, покашливали и искоса поглядывали на башлыка. Наконец он положил трубку и строго взглянул на ранних посетителей. Встретившись глазами с председателем, они виновато опустили головы.
