Вскоре навалились заботы.

Из горкома партии на имя Николая Тихоновича Ганцырева принесли повестку, срочно вызывающую адресата для беседы.

Николай побрился, причесался, надел выходной пиджак, сшитый матерью из неношеной суконной юбки. Нащупал во внутреннем кармане корочки партийного билета. Еще раз посмотрел в зеркало.

В прихожей горкома он показал часовому повестку и поднялся на второй этаж. Тесный коридорчик с редкими стульями у стен освещало солнце. За чуть приоткрытой дверью сухо щелкал ундервуд. В соседней комнате надсадно крутили телефонной ручкой — тррр… — и резкий фальцет кричал:

— Але, але, мастерские? Мастерские? — и снова продолжалась приглушенная трескотня звонка.

Он постучался в комнату, номер которой значился в повестке. От разложенных на конторке бумаг сразу же оторвался русоволосый, средних лет человек, одетый в черную суконную косоворотку, сверкнул стеклышками пенсне:

— Ганцырев? Садись, Николай Тихонович. На — закуривай, — подвинул он к Николаю жестяную коробочку с махоркой. — Не куришь? Молодец. Я тоже раньше не курил, а теперь, брат, только подавай.

Он оторвал от газеты ленточку и свернул аккуратную цигарку, чиркнул спичкой, втянул щеки и выпустил в потолок струю дыма:

— Так вот, Николай, бюро горкома решило направить тебя красным директором… Понимаешь, директором!.. На Шмелевский дрожже-пивоваренный завод… То есть бывший Шмелевой. Твоя задача — сплотить рабочих в крепкий, — он стиснул пальцы в кулак, — коллектив, вдохнуть душу живую в производство, приструнить саботажников. Заводишко небольшой. Вполне справишься.

Сжимая старую гимназическую фуражку, Николай слушал, молчал.

Горкомовец откинулся на спинку стула, поправил пенсне и уставился на него:

— Тебя что? Не устраивает назначение горкома?

Николай замялся:

— Как сказать… Я соображаю, смогу ли вложить живую душу в производство пива. Никогда не имел пристрастия к этому напитку и, вообще, я…

— И очень хорошо, очень хорошо, что не имел… Поэтому и посылаем тебя. Ты неправильно меня понял. Дущу-то большевика, понимаешь, в дело, в производство, в воспитание масс надо вложить, а не в пиво, не в градусах мочить, чудак!

Николай молчал, стараясь сообразить, зачем нужен красный директор на пивоваренном заводе. Да и вообще все это было для него так неожиданно.

— Ну? Понял, что к чему? — нетерпеливо спросил горкомовец.

— Нет, не понял, — с былым упрямством и прямотой ответил Николай. Получилось, кажется, по-мальчишески резко. — Не понимаю, как согласовать революцию и производство пива! Строительство светлого общества и борьбу за нового человека — с производством алкогольного напитка для пьяниц. И как может большевик заниматься производством дурмана, опиума для людей?

— Тю-тю-тю! — засмеялся горкомовец. — Ишь, как тебя заносит. Да ты что? Думаешь, что революция произошла, так уж, значит, сразу все люди от своих пороков и старых привычек избавились? Будут и наши люди выпивать, даже очень хорошие люди. А если не дадим пива — из зерна они самогонку выгонят, у спекулянтов купят. Сразу никто в святые не выходит. И одним замахом рай на земле не построишь. Тут борьба, брат ты мой, долгая предстоит. Надо мыслить диалектически. И торговать надо именно нам, а не спекулянтам… Этот пивной доход пойдет на строительство, на укрепление Республики. В конечном счете — на революцию. Вот даже так, можно сказать! И не должны мы этот доход отдавать спекулянтам, жулью всякому! Ну, дошло?

Николай смущенно молчал.

— Да пойми ты, чудак, что твоя задача добиться, чтобы не разворовывали там ничего. Это раз. Второе? Ты думаешь, что там, на пивном деле, не такие же рабочие, как в депо, скажем? Да тот же рабочий класс! И как же мы его оставим без нашего внимания?.. А Тихон Меркурьевич, твой папаша, разве плохой человек?

Николай залился краской до корней волос и пробормотал что-то глупое: «Нет, батька у меня что надо».

— Вот, вот! — горкомовец откинулся на спинку стула, посмотрел на Николая пристально и смешливо. — А ты мне, честное слово, нравишься, парень. И в выборе мы не ошиблись. Такой там и нужен.

Он вытащил из-под пресс-папье заполненный голубыми печатными строчками листок с фиолетовой печатью и протянул Ганцыреву.

— Держи мандат, а я брякну на завод… Алло, станция? Барышня… Извините, товарищ, соедините-ка с заводом Шмелевой. Алло! Управляющего, срочно. Начальник? Здорово! Да-да, я самый. Как у тебя дела? Как сажа бела? Не вешай носа. Наладится. Действуй по-большевистски. Вот в подмогу тебе горком посылает Ганцырева красным директором. Парень боевой, с образованием. Чего-чего? Ну, дорогой, на данном этапе партийный работник для вашего завода важнее технолога. Это — точка зрения бюро. Вытаскивайте в пивовары из низов, из старых опытных рабочих. Ладно, ладно. Все! Бывай здоров.

Он повесил телефонную трубку и улыбнулся Николаю:

— Прочитал документ? Желаю успеха. В случае чего — звони или заходи. А теперь шагай с богом.

Шмелевский дрожже-пивоваренный — двухэтажное кирпичное здание под красной крышей — стоял на бугре недалеко от станции Вятка I. Последнее время жизнь на предприятии замерла. Нечасто дымила высокая черная труба. У склада не видно возов с ячменем. Перестали молочницы носить с завода в ведрах дробину для своих буренок.

Николай шагнул в распахнутые ворота на пустынный двор, остановился у дверей конторы, прошел дальше и очутился на открытом муравчатом взгорке. Внизу, в кольце ощетинившейся осоки, блестело матовое стекло пруда. У колышка на ржавой цепи догнивала залитая водой старая лодка.

На противоположном берегу белели прямые стволы березовой рощи. В зыбком дыму молодой зелени качал грачиные гнезда вешний ветер.

Ганцырев спустился по тропинке к лодке, поднял камень и бросил его в дрему зеленоватой воды. Тотчас же за спиной услыхал:

— Эй, гражданин-товарищ, ты как сюда попал?

Николай оглянулся.

На взгорке стоял мужик с дубиной, в рыжем нараспашку армяке и солдатской фуражке.

— Как? Через ворота. А вы, дядя, не сторож будете?

Мужик рассердился:

— Какое тебе дело до моей должности? Это я тебя допросить могу, а не ты меня. Мне знать твою личность ни к чему. Давай вертайся и проваливай с богом. Нечего тебе тут на территории камнями швырять.

«И чего они все меня с богом посылают?» — усмехнулся Николай и спросил у сторожа, как пройти к управляющему заводом.

А вечером он веселый летел домой. Легко думалось о пережитом за день. Посмеялся над собой, что робел сразу войти в контору и представиться. Управляющий, с бабьим голосом, лысоватый мужчина водил красного директора по цехам, знакомил с рабочими. В разливочном цехе на Николая выпялилось десятка два смешливых женщин и девок. Кто-то из озорниц не постеснялся спросить, почему комиссар без револьвера? На шутку, вызвавшую смех, он ответил шуткой:

— Был револьвер, вот такой большой, да мать отобрала, — не на медведя, говорит, пошел.

А сторож, узнав, что парень, бросавший камень, важная персона, распахнул ворота и откозырял комиссару.

Дойдя до Морозовской, Николай подумал о Наташе: «Пойду, постучусь, поздороваюсь, будь что будет». С угла он увидел, как вышли из калитки ее родители и поплыли в противоположную сторону.

«Сегодня мне везет!» — обрадовался Николай и ускорил шаги. Перевел дух, отдышался и дернул ручку звонка.

— Я-я! — откликнулся он на знакомый голос.

Открылась дверь, и Николай увидел ее, удивленную, милую. Тесный халатик из пестрого ситчика обтягивал стройную девичью фигуру. Наташа явно растерялась, не двигалась с места, не сразу нашла на груди нужную пуговку.

— Входи, — уступая ему дорогу, проговорила она. — Дома никого.

Николай на цыпочках пошел за Наташей.

— Вот здесь я живу. Входи, входи.

В небольшой белой комнате с одним окном, задернутым тюлевой шторой, слабо пахло духами. У стены накрытая белым тканевым одеялом кровать, против нее в парусиновом чехле диванчик, в углу его — думка и потрепанный роман Чирикова «Изгнание».