— Кто курящий? — спросил солдат. — Могу угостить махорочкой.

— Постой, у меня папиросы есть, «Роза», — Тимоня стал шарить в своих карманах.

— Спасибо. Я к полукрупке привык, — Щепин виртуозно свернул из газетного обрывка «козью ножку».

— Вот, ребята, какое дело. Недели через две меня, наверное, выпишут отсюда. Кость срослась, но прихрамывать буду. Если не уволят по чистой, так должны дать отпуск. Не найдется ли временно в ваших мастерских работа? Не знаете?

— Нам слесаря нужны, — уверенно сказал Агафангел. — Только тебе у нас, пожалуй, после Питера не понравится. Грязно, зимой — холодина, и вообще…

— Питер хорош, слов нет. Хорошие там у меня товарищи были. Может, кто и остался. Но раз попал в Вятку, хочется малость пожить здесь, — Щепин закутался табачным облачком. — А вы все на возрасте, ребята. Не таскали вас еще к воинскому начальнику?

— От шинели не сбежишь, — за всех ответил Донька. — Похлебаем и мы из солдатского котелка.

— Да‑а… Прольется еще немало крови и слез… А где мне, ребята, разыскать вас, когда выпишусь?

— Ты после комиссии прямо к нам на квартиру, — сказал Тимоня. — Разместимся как-нибудь. Живем от работы недалеко. — Он назвал адрес, — до мастерских — рукой подать.

— Да, да, конечно, разместимся, — сказал Вечка.

Щепин благодарно пожал им руки.

— Что ж, нагряну… Спасибо, братцы. Смотрите, хлопот не доставлю. Не бабник, не пьяница.

— А может ко мне? — вмешался Федос. — У меня удобнее. Будете жить в отдельной комнате. Библиотека!

— Ой, уж больно шикарно выйдет. Ты что, из богатой семьи?

Федос замялся:

— Отец у меня… да он помер. Осталась квартира.

— Где живешь? — спросил Щепин.

Федос объяснил.

— Не подойдет, пожалуй, дружище. Я в углу Сорвачевых временно пригреюсь. А за радушие спасибо. И в гости к тебе приду, непременно приду.

В тот же день под вечер у Федоса на квартире Донька неожиданно заявил, что он не станет больше плясать «барыню» в лазаретах.

— Стыдно мне, здоровяку, перед калеками ногами дрыгать.

Колька согласился с Донькой:

— У меня тоже было такое состояние, даже в тот момент, когда безногие и хромые откровенно хлопали нам. Такое время теперь — довольно забавничать.

Женя стала с жаром доказывать, что концерты в лазаретах очень нужны:

— Вы только посмотрели бы, как глаза у раненых оживились. Надо, надо продолжать.

Но Донька и Колька уперлись на своем, как их ни упрашивали.

В тот вечер конкордисты разошлись не очень довольные друг другом.

В ближайшее воскресенье около полудня появился на ковырзинском дворе Щепин с Тимофеем и Вечкой.

Военная форма, тонкие усики преобразили Щепина. Затянутый солдатским ремнем с начищенной медной бляхой, он казался бравым, лишь хромота выдавала, что солдатик — инвалид.

— Ух ты! — воскликнул Колька, здороваясь со Щепиным. — Если б у вас из-под козырька еще казачий чуб, были бы как знаменитый Кузьма Крючков.

Щепин поморщился:

— Какой там Кузьма. Не хочу быть Кузьмой. Думал, демобилизуют после ранения, да нет, сунули в хозяйственную команду вашего 106 пехотного батальона. Что делать будем, братцы, дальше? Куда двинемся? У меня увольнительная до вечерней поверки.

— К Федосу пойдемте, он ждет, — ответил Колька.

Когда шли по Московской, Щепин часто останавливался, с прищуркой смотрел на солнце, на дома, всматривался в лица прохожих и улыбался. Дышал он глубоко, всей грудью, словно с наслаждением, и с радостью пил чистый, студеный воздух.

— Эх, братцы-ребятцы, — сказал он, обняв Кольку и Вечку за плечи. — Хорошо, что мы с вами встретились. И такое у меня сейчас чувство, что вот здесь, в вашей Вятке, снова я жизнь начинаю.

Почему-то смотреть на Щепина, быть рядом с ним Кольке было очень приятно. В солдате была и простота, и подкупающее прямодушие и угадывалась какая-то загадка.

Сорвачевы обращались к нему по-свойски, как к своему брату-слесарю. А Колька так, как Сорвачевы, не мог. Простецкое обращение Сорвачевых к этому человеку его коробило, казалось неуместным.

Федос обрадовался гостям. Он провел их в кабинет, открыл дверцы книжных шкафов.

— Библиотека в вашем распоряжении. Вон на столике альбомы с открытками.

Щепин подошел к полкам, коснулся пальцами светло-серых корешков роскошного брокгауз-эфроновского издания Пушкина и Шекспира.

— Да, чудо-библиотека, творения величайших мировых писателей. А не попадалось ли тебе среди этого богатства что-нибудь из сочинений Маркса, Ильина, Плеханова, Бебеля, например, или Томаса Мора? Не смотрел? Пошарь на досуге.

Федос согласно кивнул головой, хотел что-то сказать Ивану, но раздался звонок, и он вышел в прихожую. Вскоре вернулся с Женей.

— А я вас узнала, хотя вы и в военном костюме, — сказала Женя, улыбаясь Щепину. — Вы тот самый… который в лазарете нам всех громче аплодировал.

— У вас не девичья память, — усмехнулся Щепин. — Но я уже, как видите, не лазаретный обитатель, а все тот же солдат.

— А как ваша нога?

— Нога зажила, прихрамываю. Поэтому и назначили в хозяйственную команду местного батальона.

— Ну и хватит вам воевать «за веру, царя и отечество».

— Ого! Вы мне нравитесь. Позвольте представиться — Иван Щепин, — он учтиво поклонился.

Девушка ответила низким поклоном с приседанием, как перед начальницей гимназии:

— Женя Чардымова.

Оба посмотрели друг на друга и громко расхохотались.

Ребята удивленно глазели на них.

— Репетируете что ли? — спросил только что вошедший в комнату Аркаша.

— Знакомимся, чудак.

— Вот полоумная. Я на минуту задержался во дворе, и ты уже пристала к молодцеватому солдатику с неотразимыми усиками?

— Аркаша, бессовестный, прикуси язык, или я… не знаю, что сделаю с тобой…

Аркаша смиренно прижал к груди крестом руки и наклонил голову. Женя спутала его прическу и оттолкнула:

— Иди к зеркалу и приведи свою шевелюру в порядок.

— Репетируетесь? — усмехнулся Щепин. — Бывает…

Женя прищурила глазки:

— А вы проницательны. Шутка все это. Мальчишество.

Щепин прошелся по комнате. Прислонился спиной к подоконнику, закурил. В створку окна потянулся сизый дымок.

— Друзья-товарищи… Прослышан я, что вы какое-то молодежное общество организовали…

— И кто же вам принес этот захватывающий слух? Сорока? — иронически усмехнувшись, спросила Женя.

— Женя, перестань! Какая ты… — пытался остановить ее Аркаша.

— Скажите, а вы страдаете слуховыми галлюцинациями? — продолжала Женя, прищурив глаза.

Щепин смотрел на Женю с веселой, доброй улыбкой:

— Так… Правильно. «Не всякому слуху верь и так далее»… Все понятно — необходимая конспирация… Однако братья Сорвачевы мне доверились. И вас я прошу, Женя, чтобы вы тоже мне доверяли. Поэтому я хочу просить принять меня в члены.

— А вы прежде о себе расскажите. Кто вы такой? — потребовала невозмутимо Женя.

— Женька! — одернул Аркаша свою подругу. — Опять ты!

— А чего же не рассказать? Расскажу, — не обидясь, ответил Щепин. — Родился я на рабочей окраине Питера. Отец на Путиловском заводе слесарем работал. Приходил поздно, усталый, неразговорчивый. Похлебает наскоро, что мать приготовила, и спать. Мамаша у богачей белье стирала. Уставала не меньше.

Окончил я трехклассное училище. Учился неплохо. Сверстники в лапту или в бабки играют, а я сестренку нянчу. В свободную же минуту книжку в руки — и куда-нибудь в закуток. Мечтал ученым быть, образованным.

Не бахвалясь, скажу — память у меня цепкая была. Думал, достану учебников, самостоятельно подготовлюсь за гимназию и — в университет. И представьте, начал ведь готовиться. Поверил я в свои силенки.

Но отцу расплющило на заводе пальцы правой руки. Уволили. Дали нищенское пособие. Мать часто болела. Понял я без намеков, что надо мне деньги зарабатывать. Положил в ящик учебники и — на отцовский завод, проситься в ученики. Рабочие приняли меня хорошо, учили слесарному делу и уму-разуму.