— Света, фрицы к вам подлетают, поднимай мужиков! Оказывается, налет на город. Видно, понадеялись гансы проклятые, что бомбежка города спасет их от разгрома в районе шлиссельбургско-синявинского выступа. Только не вышла у них затея. Иванова вовремя предупредила. Мужики на зенитных батареях поставили мощное огневое заграждение, и ни один «ворон» к Ленинграду не прорвался. Похвалили за это и нас. Комбат объявил Ивановой благодарность. Заслужила! Правда, предупредил: кодировать в следующий раз донесения надо. Это и послужило поводом для нашего объяснения с Ивановой. Оно было поначалу бурным: мол, опять ты, Света, подвела меня под монастырь — откуда Бондаренко узнал, что я вас «будила» открытым текстом?! Не знала Иванова, что донесение о налете я также, как и она, прокричала дежурному главного поста. Мне и самой влетело… Потом наша беседа полилась ровно. Рассвет долгий, тихо в эфире, а мы шепчемся:
— Знаешь, Света, не могу я забыть лейтенанта-пехотинца.
— Побежишь к нему на передовую?
— Нет, Света, хватит дурью маяться. Наше место на «дозоре». А ему я напишу. Живым бы только остался.
— Слушай, а напиши ему в стихах. Мне недавно целую поэму подсунули. Без подписи, правда, но все равно приятно!
— Да я же никогда стихи не сочиняла.
— А ты попробуй. А хочешь, я за тебя настрочу?
— Думаешь, у тебя получится?
— Можешь не сомневаться!
— Даже не знаю, все-таки письмо от меня, а напишешь ты. Нехорошо как-то…
— Не понравится — сама перепишешь, прозой.
— Лады, уговорила ты меня, Светка. Только поторопись. Я хочу письмо отправить в момент прорыва блокады. Надеюсь, ты мне об этом сразу сообщишь?
— И не сомневайся!
— Эх, Света, тогда ты тоже обещала… Скажи, а почему все-таки телефонограмму о нашем побеге ты сразу вручила Соловьеву? Выслужиться хотела?
— Нет. Надеялась, что он внимание на меня обратит.
— Ты что, еще не рассталась с розовой мечтой?! Не маленькая девочка, соображать должна…
— Ладно, Иванова, хватит. Все прошло. У меня к полковнику не то чувство, которое ты имеешь в виду. Лучше скажи, ты такого Микитченко знаешь? Он все мне трезвонит, просит, чтобы и я ему письмо черкнула на «дозор». Не видела, какой он из себя?
— Видела, когда на «семерке» была. Пиши, Света, не прогадаешь.
— Нет. Я сначала для твоего старшего лейтенанта постараюсь…
Полковник Соловьев вбежал на главный пост осунувшийся, бледный. Всю неделю он сюда не заглядывал, находился на командном пункте, рядом с командующим армией. По его взволнованному виду мы сразу все поняли. Кто-то крикнул: «Ура!» Все дружно подхватили… Я бросилась к телефону:
— Иванова?! Готово твое письмо. Записывай… — я начала диктовать: — Метель надрывно в поле воет, тревожно обостряя слух. В заснеженном фургоне трое, небо города стерегут. Сигнал пульта горит лишь мгновенье, глаз не смыкает усталый солдат. «Береза»! Я — «Ель», прими донесение: цель… курс… время… квадрат!.. — Спрашиваю: — Пойдет так, Иванова, нравится?
— Да… Но нет ни слова о любви?
— Все там есть. Можешь посылать старшему лейтенанту!
— Но я ведь хотела…
— Какая же ты недогадливая, Иванова. Посылай немедленно! Время!
Из дневника старшины Михаила Гаркуши:
«18. Январь 1943 года.
Блокада прорвана! В городе ликование и радость. Никто не думает спать, хотя наступила ночь. Люди обнимаются, целуются, поют песни, танцуют… Мне тоже хочется пуститься в пляс!..
По радио передают сообщение: «Мы давно ждали этого дня. Мы всегда верили, что он будет…» На глаза наворачиваются слезы. Очень правильные, запоминающиеся слова разносятся из репродуктора: «Мы чернели и опухали от голода, валились от слабости с ног на истерзанных врагом улицах, и только вера в то, что день освобождения придет, поддерживала нас. И каждый из нас, глядя в лицо смерти, трудился во имя обороны, во имя жизни нашего города, и каждый знал, что день расплаты настанет, что наша армия прорвет мучительную блокаду…»
Как счастлив я, что тоже причастен к этому! Мой вклад в сегодняшнюю победу совсем мал. Но я честно делал то, что мне было поручено в радиобатальоне. И так может сказать, наверное, любой из нас. Все могут: «Мы сделали все, что от нас зависело, чтобы приблизить этот час!..»
Глава XV
«Что делать, время настолько сжато, что почти не вижу тебя. И не смог придумать ничего лучшего, чем уподобиться школьнику-юнцу, тайком сочиняющему любовную записку. Я представляю, конечно, смехотворность такого отчаянного шага. Казалось бы, куда проще перед выездом на «дозор» забежать к тебе в медпункт и попросить: «Доктор, послушайте мое сердце». Или просто сказать: «Здравствуй, мой славный друг!.. И — до свидания». А вот не могу, пишу.
До сих пор в глазах залитая лунным полусветом площадка перед штабным крыльцом, кружащиеся под баян пары, и мы с тобой. Помнишь, в день прорыва кольца блокады? Признаюсь, это был первый в моей жизни белый танец. Ты решилась пригласить меня. Спасибо. Следующий танец за мной. Уверен, он не за горами, погонят скоро фрицев по дороге в ад.
Нина, не сердись за это сочинение. Когда я уезжаю куда-нибудь, я всегда смотрю на твои окна. И возвращаясь, тоже смотрю. Правда, так ни разу тебя и не увидел. Ты хоть изредка вспоминаешь бедолагу-инженера?
С. О.».
«Сергей, милый. Очень хорошо, что ты написал. Очень хочется получать твои записки снова и снова. В них я узнаю доброго и чуткого человека, с которым произошла такая удивительная встреча в ту зиму. Помнишь?..
Напрасно ты не заглядываешь в медпункт. А почему меня обходишь стороной, особенно на глазах у комбата? Стесняешься? Ревнуешь? Но ведь я тебя пригласила на вальс, а не его. И с нетерпением буду ждать твоего приглашения. Я всегда помню военинженера, который наверняка нравится женщинам. Внимательней гляди на окна!
Н.».
«…Назови хотя бы одно из того положительного, что может во мне нравиться. Ты не ошибаешься, Нина?..
С. О.».
«…Хотя бы твои глаза. Нет, они у тебя ничем особенным не выделяются. Может, только чуть грустные, но они никогда не лгут…
Н.».
Важное решение
Басков переулок, штаб армии ПВО
Прорыв блокады не избавил город от вражеских налетов и бомбардировок. Ночью 26 января 1943 года дежурной сменой «Редута-6» в составе старшего лейтенанта Ульчева и братьев-сибиряков, которые отличились при задержании диверсанта Мухина, был обнаружен фашистский бомбардировщик, шедший курсом на Ленинград. Как только самолет пересек линию фронта, то его сбили зенитчики. Взятого в плен обер-лейтенанта доставили в отдел разведки армии ПВО.
Допросив летчика, полковник Соловьев доложил командующему: противник перебросил в район Пскова на аэродромы Кресты и Карамышево две группы пикирующих бомбардировщиков, которым приказано атаковать Ленинград и наши наступающие войска.
— Пленный показал, товарищ командующий, что немцы изменили тактику налетов. От бомбардировок по площадям они из-за малой эффективности отказались. Каждому экипажу теперь дается конкретная цель. У пленного имелась карта Ленинграда, в качестве объекта для бомбометания летчику был определен Финляндский вокзал, — закончил Соловьев.
— Но для того чтобы прицельно бомбить, нужна хорошая видимость, а бомбардировщик вылетел ночью. Как это понимать? — спросил генерал.
— У немцев есть приказ: для бомбардировок использовать ночь, летают они в ясную лунную погоду. Или в сумерках.
— Что ж, условия и для нас подходящие, — усмехнулся командующий. — Зенитчики доказали. Однако, Дмитрий Васильевич, надо усилить воздушную радиоразведку. Пора нам всерьез заняться наведением наших истребителей на самолеты противника в любое время суток, с помощью установок «Редут». Прикажите подполковнику Бондаренко представить свои соображения на этот счет, учтите мнение летчиков.
