Совсем по-другому отношусь я сейчас к инженеру. Раньше героев себе представлял бравыми, удалыми. А теперь убедился, что тихие, неприметные, совсем не богатырского сложения люди могут быть смелыми и мужественными. Такие, как Купрявичюс. Или наш инженер. Мне подобные люди нравятся…
А инженер нет-нет да и устроит нам концерт: наловчился трубе подражать: «Ту-у… ту-ту-ур!..» Правда, если случается это в аппаратной станции, я сразу вздрагиваю: понял, мол, вас!
Чаще всего наш инженер наигрывает мелодию «Все выше, и выше, и выше…». Я Калашникову предложил позаимствовать этот мотив у летчиков для нашего марша, они не обидятся, мы им помогаем. Калашников поддержал меня и тут же выдал припев:
Все зорче, точнее и дальше
Бросают «Редуты» свой взгляд.
Мы знаем, за нашей спиною
Победу кует Ленинград…
Но с остальным текстом дело шло туго. Впрочем, строчки первого куплета вроде ничего получились:
Храня покой родного Ленинграда,
Стоит на страже семьдесят второй.
И ни мороз, ни лютая блокада
Не умертвили город дорогой…
…Незаметно пролетело мое дежурство. Слышу снаружи глухие голоса, заскрипела лесенка. Я обычно сообщаю своему сменщику о сложившейся обстановке, но Калашникову говорить ничего не приходится — он мастер. Коля сам шепотом мне рассказывает:
— Понимаешь, три строчки следующего куплета придумал, а четвертую никак не могу. Послушай: «Мы видим — враг поднялся с аэродрома и курс свой взял на город дорогой. Слова команд несутся в микрофоны…» А дальше?..
— Встречает гадов летчик молодой! — выпалил я, усмехаясь: все равно Калашникову не понравится.
— Гарик! Ты голова! Записываем!.. Прекрасный куплет получился!
Я вышел из станции, довольно улыбаясь. Свежо. Листва на березках пожелтела. С хорошим настроением иду к кухне… «Юнкерс»! Неожиданно вынырнул и ползет прямо на меня. Кричу что есть сил: «Во-оздух!»… Засвистели бомбы. Упал, вжался в землю. Подхлестывает какой-то азарт, хочется встать, закричать: «Все равно промажешь, сволочь!»
Раздались взрывы сзади. И тут меня охватил испуг: «Там же «Редут», радиостанция, землянки!»…
К счастью, все обошлось благополучно. Калашников и инженер вышли из аппаратной.
— Я же видел его, видел! — чертыхался Калашников. — Вел по маршруту, пока цель с «местниками» не слилась.
— Вполне возможно, — согласился инженер. — Впредь нам следует быть осмотрительней.
…Сразу же после этого случая я предложил Калашникову две строчки к следующему куплету марша: «Пусть рвутся рядом мины и снаряды, в свои машины мы идем как в бой…»
— Да ну, опять ты, Гарик…
— А что, не так? — перебил я Колю. Он подумал и согласился…
— …Командир, оказывается, это у тебя роман с Казаковой назревает, а не у Осинина?
— Тебе до этого какое дело, Михаил Филиппович? Или это тоже в твои комиссарские обязанности входит?
— Конечно. Моя наипервейшая забота — думать о моральном облике моего комбата. Как же ты жене свои ухаживания объяснишь?
— Я не собираюсь перед тобой отчитываться, товарищ батальонный комиссар! Как хочешь, так и понимай!
— Гм-м… Ладно, хотя и озадачил ты меня. Но коль я не авторитет для тебя по должности, то буду говорить с тобой как мужик с мужиком. Ты чего, старый перечник, к девушке пристал, проходу не даешь? Ведь ей во сто крат тяжелей живется средь мужской братии. А ты — командир, пользуешься тем, что она слова тебе поперек сказать не может!.. До слез дело…
— Да погоди ты! По-го-ди! Не забывай все-таки, что я комбат и старше тебя по званию.
— А перед совестью мы с тобой в каких званиях? В равных. Поэтому ответь: что дальше думаешь делать?
— Не знаю.
— Ты что, всерьез любишь?
— Не знаю… Может быть.
— Но ведь она…
Ты хочешь сказать — не любит меня? Пожаловалась?
— Нет, просто душу открыла. К Осинину ее сердце тянется. Да и он к ней, впрочем, неравнодушен.
— А что мне делать, Миша?
— Не знаю, Борис… На мальца-удальца своего чаще гляди, который с фотокарточки на твоем столе улыбается…
Глава XIII
Соловьев: — Извини, Михаил Михайлович, что так назойливо вызывал к аппарату. Но есть необходимость посоветоваться.
Лобастов: — Не тяни, Дмитрий Васильевич, что волнует?
Соловьев: — Второй и шестой «Редуты» работают с перебоями. Хромают и остальные РУС-2. Причина: износ генераторных ламп. На все наши заявки с Большой земли ни ответа ни привета. Что делать?
Лобастов: — Разберусь. Хотя, сам понимаешь, сейчас на повестке дня — Сталинград. Все в первую очередь отправляется туда. Но и вам, конечно, лампы нужны.
Соловьев: — Может, послать на электрозавод представителя радиобатальона, авось ускорит отправку?
Лобастов: — Не возражаю. Только учти, как мне известно, такие лампы — крайний дефицит. Производят их поштучно, по заказу для новых установок. Без согласования с управлением тыла вряд ли что выйдет.
Соловьев: — Время не терпит. Пока будем согласовывать, все станции замрут.
Лобастов: — Делай одновременно: отправляй человека и обговаривай вопрос с тыловиками. Я со своей стороны подключусь. Будь здоров!..
Неожиданная встреча
Октябрь 1942 года, Москва
Горелов проснулся от непривычных ощущений — он лежал на кровати, на накрахмаленной простыне — чудно после нар! Сколько же он проспал? За окнами еще темно и тихо. Слышно лишь, как посапывает лейтенант Уль-чев, который устроился в противоположном конце их гостиничного номера-люкса на точно таком же широченном ложе. Шик, не верится!.. А ведь они в Москве, и какой славный и волнующий день был у них!
Он приподнялся, щелкнул выключателем настольной лампы, стоявшей на тумбочке у кровати. Посмотрел на часы: до утра еще далеко. А ведь думал: только бы прилечь — высплюсь вволю.
Горелов погасил свет, но понял, что сон больше не придет. В голове начали раскручиваться события последней недели.
В тот час, когда его вызвал Бондаренко, Горелов и не предполагал, что ему предстоит такое необычное задание.
— Поедете в Москву на электрозавод, получите генераторные радиолампы. Лейтенант Ульчев обеспечит их доставку сюда. Он парень хваткий, справится, да и лично заинтересован — на его «шестерке» лампа нужна как воздух, — угрюмо сказал Бондаренко. — Командировочные предписания и продаттестаты возьмете у начальника штаба.
— А накладные?
— В том-то и дело, что никаких накладных у нас нет, — горько усмехнулся комбат. — Собирались Купрявичюса посылать как добытчика, у него связи были… Но не судьба. А вы все-таки с ним вместе работали до войны. Надеемся, что сможете использовать старые контакты со специалистами. Должны люди войти в наше положение.
— Но это же явная авантюра! — разволновался Горелов. — Кто же мне просто так лампы выдаст?
— Это приказ! — безапелляционно оборвал его Бондаренко. — Не выполните — пеняйте на себя!
Осинин, провожая начальника мастерской, попытался мягко объяснить суть предстоящего задания:
— Пойми, Эдуард, во что бы то ни стало надо выбить хотя бы пять колб и десяток ремкомплектов к ним. На заводе должны тебя помнить, по крайней мере, там наверняка слышали о таком инженере Горелове. И приедешь ты не со стороны, а из Ленинграда, из блокадного, борющегося. Кто же тебе откажет? Соловьев пообещал, что нашу просьбу поддержит техуправление наркомата…
Однако в пути Горелова не покидали сомнения. Он был мрачным, хмурым, как Ладожское озеро, по которому шли они с Ульчевым на утлом суденышке. Моросил холодный дождь, волны окатывали палубу, лейтенанта тошнило, а Горелову было невмоготу и от тесной рубки, в которой они пристроились, и от стонов Ульчева, и от штормовой качки, а больше всего от мучившего его вопроса: кого молить в Москве о помощи, к кому обратиться?
