— Что ж, удвоим бдительность…

У каждого солдата есть свой «главный» бой. Если бы спросили меня: «Гарик, был ли у тебя такой?» — я бы рассказал о своем дежурстве 21 сентября. Пришлось нашему расчету помыкаться, отступая. Командира своего не уберегли. Остановились у Красной Горки.

Под утро форт открыл огонь по позициям немцев. Кинулись в аппаратную спасать приборы. Основные блоки вытащили из станции и держали их в руках, пока не кончилась пальба: тряска не позволяла оставлять их на месте, пришлось бы потом менять не одну лампу. Особо волновались за здоровенную, похожую на самовар лампу передающего генератора. Запасной нет, другой такой днем с огнем не отыщещь. Ее, пузатую, обхватил Вовик Щеглов, прижал к себе, словно дитя.

Но хоть и в неудобном мы были положении, а на душе радостно: дубасит наша тяжелая артиллерия по фрицам, не подпускает их к городу.

Когда нашел нас инженер батальона Осинин, то только присвистнул: «М-да, тут станция скоро в развалюху превратится». Приказал свертываться. Курс — на Большие Ижоры. Там ждет новый начальник установки.

Вообще Осинин нам, операторам, нравится. Дело хорошо знает и добрый. Добрый-то добрый, но если наметит что-то сделать — никаких послаблений!

Поэтому, когда в Больших Ижорах на высотке у Черной речки (удивляться приходится, сколько под Ленинградом рек с таким названием!) Осинин приказал нам станцию замаскировать, а вокруг нее отрыть окопы полного профиля, — лопаты замелькали тики-так. Покряхтываем, комья летят в разные стороны, ноют руки — надо спешить. Сколько раз я уже за это время взывал к маме: «Мамочка, родная, помоги мне выдержать, не смалодушничать, остаться человеком!»— молил я беспрестанно, и когда отступали, и когда попали под обстрел, но больше всего — когда вот так рыли землю, вгрызались в нее, сворачивали и разворачивали установку, маскировали… Какой это тяжелый труд — война!

Пот градом. Саднят кровоточащие ладони. «Давай, давай, парни!» — подзадориваем друг друга. Подтянули уже прямой провод от штаба ПВО Кронштадта — есть телефонная связь! С высоты весь залив перед глазами, стоят корабли Балтийского флота, прорвавшиеся с боями из Таллина. Не все дошли. Но и эта оставшаяся большая часть — могучая сила! То и дело орудия кораблей и фортов открывают огонь.

— Гарик! Иди быстрее сюда, — зовет меня Осинин.

Со вздохом облегчения бросаю лопату, выбираюсь из окопа и бегу к станции, у входа в которую стоит воентехник.

— Ну-ка, бери этот ящичек да тащи в фургон. Поставишь под крышку рундука, где сидишь, — приказывает он.

Хватаю фанерную коробку. Мать честная! Тя-а-жесть какая! А Осинин поясняет:

— Здесь противотанковые гранаты. В случае чего — «Редут» столкнем в речку и забросаем ими.

«Ну и дела, не очень-то приятно сидеть на гранатах. А если шальная пуля-дура бахнет или бомба рядышком плюхнется?»— думаю так, а Осинину бойко отвечаю:

— Будьте спокойны, товарищ воентехник первого ранга, у меня рука не дрогнет. Только, прежде чем станцию взрывать, парочку гранат в немцев запулю, пусть знают наших!

— Отставить! Никаких самовольных действий, — строго осадил меня Осинин. — Гранаты достанешь только по приказу. А так — забудь о них.

Но разве забудешь?.. Сижу я на своем месте старшего оператора, глаз не свожу с осциллографического отметчика и каждым нервом чувствую, как подо мной гранаты подрагивают в резонанс с вращением антенны. Черт бы их побрал!

Рядом оператор Владимир Щеглов окает в телефон и даже не догадывается ни о чем. Ну и пусть, много будет знать — скоро состарится…

День тихий и ясный, один из последних дней золотой осени. Станция работает стабильно: мы видим на 160–180 километров — что значит на высотке стоим! А воздушная обстановка напряженная — немцы ведут разведывательные полеты. Наблюдаем, передаем данные по радиостанции на главный пост в Ленинград.

Время — около четырнадцати часов. Заметил движение самолетов в районах Дно, Луга со стороны Новгорода. Их количество увеличивается. Почти одновременно наблюдаю подъем самолетов над Сиверской и Гатчиной. Вот это да! Видывал я много целей, но такое скопление в воздухе бомбардировщиков зрю впервые! Не запутаться бы…

— Вова, начинается работа. Передай на ГП — налет на Ленинград! — командую я. — Сейчас сосчитаю, сколько «ворон» летят…

Те, что взлетели с аэродромов Сиверской и Гатчины, кружат на месте, видно, поджидают идущих с юга. Прибросил количество: мать честная! Получается что-то более 200–250 самолетов. Щеглов передает данные на главный пост и в штаб ПВО Кронштадта.

Вот уже самолеты с Лужского аэроузла подлетели… В глазах зарябило. Что за чертовщина! Помехи? Зову Осинина. Тот что-то подкрутил, щелкнул переключателями — картинка прояснилась.

— Ну что, Гарик, порядок? Раскусили мы их затею, — довольно говорит Осинин.

— У меня такое впечатление, товарищ инженер, что там, в небе, происходит какое-то перестроение. Смотрите, массив самолетов двумя мощными колоннами смещается на север и северо-запад, — я показываю пальцем на экран, и вдруг меня осенило: — Ведь не на Ленинград летят, стервецы! Это налет на Кронштадт — на корабли!

— Очень может быть. Молодец, Гарик! — похвалил Осинин и приказал: — Передавай: идут на нас, идут на нас!

Смотрю на экран. Азимут — дальность, азимут — дальность… Опять перестроение. Теперь уже три колонны. Остается минут восемь — десять — и они здесь.

— Ну-ка, дай-ка мне, — выхватил я трубку у Щеглова, пользуясь тем, что Осинин возится у генераторного отсека. Нарушая режим переговоров (будь что будет!), я открытым текстом сказал дежурному офицеру КП ПВО Кронштадта:

— Товарищи моряки! Вас летят бомбить самолеты. Их так много, что трудно пересчитать, но не меньше трехсот! Заходят колоннами с трех сторон. Объявите воздушную тревогу! Незамедлительно!

Осинин неодобрительно покачал головой. Почти сразу же по побережью и с кораблей загудели тревожные сирены. «Ну наконец-то, — отлегло от сердца. — Подходите, фрицы, подходите!»

Заградительный огонь невиданной силы, эшелонированный по высоте, стальной завесой, прикрыл все подступы к кораблям и к крепости Кронштадт. Казалось, вверх стреляло все, что могло стрелять. Трассы зенитных снарядов исчертили небо, расцвели облачка от их разрывов, и скрылось солнце. Налетевшие, будто коршуны, бомбовозы с черными крестами натолкнулись на неодолимую преграду.

Мы стояли у своего «Редута», с волнением смотрели на развернувшееся сражение. «Юнкерсы» делали попытку за попыткой зайти на боевой курс, чтобы прицельно сбросить бомбы, но тщетно. Потеряв более десятка машин, фашисты стали метать бомбы беспорядочно, не причиняя особого вреда, и разворачиваться восвояси. Но не тут-то было — их встречали огнем наши «ястребки»…

Рядом с установкой врезался в землю осколок снаряда. Я вспомнил о гранатах и кинулся в аппаратную. За мной Щеглов. Как ни в чем не бывало он уселся на свое место, взял трубку телефона и выжидательно посмотрел на меня. Надо бы продолжать дежурство. «Сказать ему о гранатах или нет? А, ладно, помолчу; мне бы такую жизнь!» На экране плясали иголки отраженных импульсов: ура! — я видел, как драпали хваленые асы. Врассыпную!

Позвонили из штаба ПВО Кронштадта, начальство морское, наверное, Щеглов радостно заокал: «Спо-о-осибо-о-очки! Счас по-о-озову…» Кликнул Осинина. По разговору было понятно: нам объявили благодарность.

Сердце радостно забухало. Вот это да!

Осинин попросил нарисовать схему налета и рассказать о нем другим операторам:

— Немцы, они — педанты. Не раз повторяют все точь-в-точь.

И верно. В последующие два дня картина была аналогичной не только по времени, но и по маневру — даже заходили, сволочи, с тех же трех сторон. Но пострадал только линкор «Марат» — бомба попала в башню главного калибра… Наши зенитчики и летчики, вовремя предупрежденные «Редутом», аккуратненько сбивали черных «ворон». Насшибали прилично.