— В Осваге, наверно, все известно. А неизвестно сей­час — будет известно завтра.

— Ты понимаешь, чего ты от меня требуешь?

— Понимаю. Но и ты понимаешь, что обязан это сде­лать. Прежде всего для самого себя.

— Как ты меня мучаешь!

— А ты меня! Связался черт с младенцем.

Вокруг Карсавиной снова восседало целое общество: Дуваны, атаман и Артемий Карпович, свалившийся на Леськину голову, как с крыши кирпич.

Атаман упоенно рассказывал о своей юности, ста­раясь говорить красивым голосом и обращаясь исклю­чительно к Алле Ярославне, а ее супруг перебегал рев­нивыми глазками с нее на атамана.

Леська был очень доволен, что не застал Карсавину одну. После той знаменитой ночи он не знал, как войти, что сказать. Но теперь он скромно уселся позади всех.

Сеня встал, подошел к самовару, налил стакан чаю и преподнес Елисею. Кроме товарища, никто не обращал на него внимания. В особенности Алла Ярославна.

— Был я тогда молоденьким юнкером, — рассказывал Богаевский. — Дортуары наши находились на втором этаже. И вот однажды за целый час до подъема я въехал туда на коне и — что бы вы думали? — начал брать барь­еры, а «барьерами» этими были кровати моих товарищей. Что там поднялось! Все вскочили, извините за выраже­ние, в дезабилье и забились в угол, а кто не успел, скор­чился на постели в три погибели и с ужасом подумал: зашибет его конь или не зашибет?

— И что же? — спросила Алла Ярославна, по-преж­нему не замечая Леськи. — Не растерзали вас юнкера?

— Ну зачем же? — зажурчал Богаевский. — Все-таки молодечество. А это у нас, военных, в цене.

Абамелек не выдержал. Ему тоже хотелось покрасо­ваться перед женой.

— Вот вы говорите «молодечество». А ведь его мож­но проявить не только в военном деле. Был я еще моло­дым доцентом и набросал реферат о «Скупом рыцаре». О скупых писали многие: Плавт, Шекспир, Мольер, Гольдони, даже Гофман. У них также звенели цехины и рейхсталлеры, создавая как бы поэзию стяжательства. Но я трактовал Пушкина иначе. О чем говорит он в «Скупом рыцаре»? О борьбе скупого отца и расточительного сына? Да, но это побочная линия. Главная — это рыцарь-ро­стовщик и ростовщик-еврей. Оба они, в сущности, при­равнены. Высокий титул барона ничем решительно не возвышается над низким званием жида. Я сказал бы даже, что он...

— Но самое трудное было впереди, — бесцеремонно перебил его Африкан Петрович. — Вверх-то я въехал. А как теперь вниз? Конь боится пропасти, скользит по лестнице, нейдет. Что делать? И вот представьте: все мои юнкера пришли на помощь. Общими усилиями передви­гали коню передние ноги со ступеньки на ступеньку. А вы говорите, дорогая, «растерзали»...

— Замечательно! — воскликнул Абамелек. — Но, из­вините, я еще не кончил. В своем реферате я обращался к режиссеру Мейерхольду с предложением поставить «Скупого рыцаря» так, чтобы какие-то строки из монолога ростовщика-барона вложить в уста ростовщика Со­ломона. Ну, хотя бы эти... После слов еврея:

вставить слова барона из сцены второй:

А во второй сцене барон произносит эти же строки, как ему и положено автором. Представляете эффект? А? Это вам не лошадь на втором этаже.

— Потрясающе! — воскликнул Дуван-Торцов. — И, конечно, только Мейерхольд посмел бы отважиться на такой ход.

Абамелек ликовал. Атаман сидел расстроенный и на­кручивал свой пышный ус на указательный палец.

Тут-то и решил выступить Елисей. Точным глазом боксера он увидел, что Богаевский «раскрылся». Атаман пойдет на все, если дать ему повод восстановить свой «ореол» в глазах Карсавиной. Чутье разведчика подска­зало Елисею, что действовать надо сейчас, сию минуту, и бить под самый вздох.

— Я вполне понимаю всю прелесть реферата Артемия Карпыча, — сказал Елисей, — но все это из области эсте­тики, не больше. В наше суровое время не она решает проблему эпохи. Африкан Петрович рассказал нам ин­тересный анекдот из своей юности, но почему-то не хочет поделиться с нами думами о тех огромных задачах, ко­торые ему приходится решать сегодня.

— О чем вы говорите, молодой человек? — с надеж­дой спросил атаман.

— Я говорю о том, что сегодня вы, Африкан Петро­вич, человек истории. От того, как вы сейчас поступите, зависит судьба России.

Атаман покраснел от этих льстивых слов и мягко по­пытался их отвести:

— Ну, вы преувеличиваете...

— Нисколько! Вот почему ваш рассказ о коне нас не удовлетворил. Мы хотели бы услышать рассказ о коннице. Евпаторийцы взволнованы тем, что под городом на берегу моря разбит лагерь казаков. Евпаторийцы спра­шивают: неужели в такие острые дни лошадей привезли на морские купания?

— Да, действительно! — обрадованно подхватил Абамелек. — Создается впечатление, будто этот курорт пре­вращен в мирную казарму для такой боевой части, как донская кавалерия.

Атаман снова попал в центр внимания, откуда ему трудно было бы теперь выбраться, да он и не пытался этого сделать.

— Господа! — сказала Карсавина. — Мы требуем от Африкана Петровича чуть ли не выдачи военных тайн. Это некорректно. Переменим тему. Так что же, Артемий, было с Мейерхольдом? Как он отнесся к твоему пред­ложению?

«Милая... — подумал Елисей. — Как ты мне помога­ешь! Неужели сознательно?»

— Мейерхольд о нем даже не узнал.

— Но почему? Ты ведь мог послать ему свой реферат.

— Понимаешь... Не решился. Струсил.

— Но при чем тут военные тайны? — снова вступил в разговор Африкан Петрович. — Что именно вас интере­сует?

— Нас интересует, что именно вы намерены делать с казаками! — раздраженно ответил Дуван-Торцов. — С нас, обывателей, все время берут контрибуцию на со­держание этого войска, и я хотел бы знать, долго ли та­кое положение продлится.

— Теперь-то уж недолго.

— Но что, что предполагается? Только вчера с меня взяли пятнадцать тысяч рублей. Имею я право хотя бы на какой-нибудь намек?

Атаман смутился и развел руками.

— На базаре говорят, — сказал Леська с самой наив­ной интонацией, — что предполагается десант на Хорлы. Вот вам и военная тайна.

— Хорлы? — рассмеялся атаман. — Пусть говорят. Нам это выгодно.

— Почему?

— Потому что чепуха! К Хорлам есть только два подъездных пути с моря. Разве это может нас устроить? Да и пристань там всего в сто саженей. Хорлы!

Он снова расхохотался.

«Ура! — весело подумал Леська. —Он себя выдал. Если б не решили организовать десант именно в Каркинитском заливе, Африкан не знал бы так подробно какие-то захудалые Хорлы. Очевидно, в штабе изучали этот вариант и забраковали его. Остается Скадовск! Ничего другого».

Леська хотел тут же бежать к Еремушкину, но решил все же дождаться Шокарева.

Когда все, кроме Абамелека, ушли, Елисей спросил Карсавину:

— Я вам сегодня не нужен?

— Нет! — резко ответил Абамелек.

На улице Леську поджидал Еремушкин.

— Ну? Выяснил что-нибудь?

— Десант предполагается на Скадовск. Но, может быть, это только догадка.

— Ну-ну, расскажи, в чем дело!

Когда Елисей изложил ему мысли Андрона и реплику Богаевского, Еремушкин сказал:

— Это всерьез. Это очень всерьез.

И тут же засуетился.

— Айда! Иди к своему Шокареву, а я пойду доло­жить кому надо.

Леська отправился к Шокареву.

Володя по-прежнему ничего не знал о десанте, но зато снова сварил турецкий кофе в медной кастрюлечке с длинной ручкой. Они сидели теперь на диване в гостиной. И опять началось: «А помнишь?», «А помнишь?»