И вдруг за дверью зазвучал сильный женский голос:

Дверь распахнулась, и в проеме показалась Софья. Платка на ней уже не было, а были две косы, уложенные венком.

пел Елисей.

пела Софья.

Песня увлекла партизан. Они восхищенно глядели на эту пару.

— Браво!

— Бис!

— Повторить!

Нечипоренко тронул лады, и Елисей снова запел:

Но теперь уже подхватили все. Все, кроме Воро­нова. Он мучительно слушал песню и тут же вышел из сарая, как только она отзвенела. Леська пошел за ним.

— Вы что это, товарищ Воронов? Что с вами?

— Душно там.

— Разве? А по-моему, хорошо: пахнет сосной не хуже, чем здесь.

Воронов молча направился к пещере. Елисей за ним.

— Откуда Сошку знаешь?

— Работали вместе у немца Визау. А что?

— Слушай, студент. Я понимаю, как это бывает, когда вместе работаешь в поле. Но теперь ты про Сошку забудь: моя она теперь. Понятно? А я делиться не стану.

— Успокойтесь. Я на нее не претендую.

— Ты-то, может, и не, а она, понимаешь, да! Видел, как причесалась? При нас всегда ходила степкой-растрепкой. «Зачем, говорю, так ходишь, нечесаная?» — «А я, говорит, чесмышок утеряла». Чесмышок — это у них гребешок.

Весь вечер Воронов молчал. На заре, когда оба еще покоились на своих лежанках, пришла Софья, постучала в стекло.

— Зачем пришла? — сурово крикнул Воронов.

— Впусти сперва, не то медведь задерет.

Воронов встал и как был, в подштанниках, подошел к двери и отодвинул засов.

— Ну?

— Термоса смените надобно.

— Врешь! Термоса носит Нечипоренко.

— А у него нога распухши.

— Врешь, врешь!

Леська наскоро оделся под одеялом и вышел на по­лянку, оставив их наедине. Уже заметно светало. Моря не было — вместо него стоял дым, как на поле брани после артиллерийского обстрела.

Сначала из пещеры доносился тихий, но возбужден­ный разговор. Потом послышался горячий рык Воронова.

— Но почему же ты не хочешь быть мое-ю?

— А вот и не хочу!

— Студента хочешь?

— Тебя не спрошуся.

И вдруг прозвучала веская пощечина.

Софья выбежала из пещеры и, взглянув сквозь слезы на Елисея, понеслась вниз. Леська не помня себя кинул­ся в пещеру:

— Как вам не стыдно? Как вы смели? Это отврати­тельно! Бить женщину, которая не хочет быть вашей.

— До тебя небось хотела.

Леська осекся.

— Ты вот что, студент: завтра поедешь опять к Са­рычу и заберешь новый гурт. Голов пятьдесят — больше не потребуется. А когда пригонишь, тебя проводят к Черноусову. Там решат, как с тобой быть, — сказал Воро­нов. — Мне ты здесь не нужен. Еще на дуэль меня вызо­вешь.

Леська сбежал к сараю. Из него вышла Софья с рюк­заком за плечами и с дрючком в руке. Партизаны высы­пали гурьбой и остановились у двери.

— Ушла я, — сказала Софья, увидев Леську. — Нешто можно после этого? Я ему не баба... У меня ить тоже гордость... Партизанка!

— Куда же ты идешь?

— К Черноусову. Приходи туда, родимый! Тебе тоже опосля меня с Вороном не жити.

Она помахала рукой сначала Елисею, потом парти­занам и стала спускаться по тропинке.

— Обидел ее начальник, — тихо сказал Нечипорен­ко. — А какая хорошая была. Своя в доску и всегда с приветом.

— А бить партизана не дозволено, хотя бы он и жен­щина, — проворчал парень в тельняшке. — Это ежели так пойдет, мы все разбегимся.

— А при чому тут мы уси? — отозвался боец в синем башлыке, по-видимому кубанский казак. — Чоловик с жинкой посварылись, а мы тут неповинные.

Довод показался убедительным. Разговор оборвался, партизаны вернулись в сарай. Это был как бы комен­дантский взвод при Воронове, и бойцы робели пред командиром даже за глаза.

День прошел нудно. Елисей до такой степени возне­навидел Воронова, что не мог дождаться утра.

— Не дуйся, студент! — протянул при встрече Воро­нов. — Жизнь вещь не простая. Идеи новые, быт новый, а душонка старая, прежняя.

Леська молчал.

— Как я мог ударить Сошку, а? Такого человека, а?

А вот же ударил.

— Не обращайтесь ко мне! — грубо отрезал Ели­сей.— Хам! Начальника вы бы не посмели ударить? Вот то-то!

Воронов тяжело вздохнул.

— Ну ладно. Садись ужинать.

— Не буду я ужинать.

На заре к Елисею пришел Нечипоренко с винтовкой на ремне, за ним стояло еще трое вооруженных.

— Мы за барашком. Вы готовы?

— Готов. Готов.

Елисей вышел из пещеры и начал спускаться вниз. Шли они не тропами, а сквозь чащу: Смаил прекрасно знал все переходы.

На лужайке, у самого шоссе, ждала тройка гнедых. Нечипоренко прилег у пулемета, два бойца размести­лись по обе его стороны. Смаил взобрался на козлы и уселся рядом с Елисеем. Татарин свистнул — тройку по­несло.

Пока ехали, ни о чем не говорили. Елисей видел пред собой глаза Софьи, взгляд ее сквозь слезы и страшно страдал от бессилия. Будь на месте Воронова офицер, Леська знал бы, что делать, но избить начальника краснопартизанского отряда, который ведет борьбу с бело­гвардейцами, он не мог. Идеология не позволяла.

По дороге встречались татары на дрогах. Завидя та­чанку, они еще издали снимали шапку. Так же вели себя и одиночные пешеходы. Один из них бросил Бредихину на колени грузную кисть винограда. Леська вздрогнул: ему показалось — граната.

Тачанка неслась. Белогвардейцев нигде не было: шоссе считалось партизанским и называлось «Дорогой смерти».

У одного из поворотов вышли два оленя и спокойно стали разглядывать коней. Слава богу, живы. Один из бойцов рванул было винтовку, но Елисей пригрозил ему пальцем.

— Это ручные.

Тачанка исчезла в пыли, а Стасик и Славик продол­жали глядеть на дымную дорогу.

Вон показалась экономия Сарыча, Елисей велел оста­новиться.

— Ждите меня здесь — я пойду один. Тут возможна засада. Не думаю, чтобы Умер-бей не принял никаких мер: мы ведь угнали так мало овец — для каждого ясно, что партизаны придут за новыми.

Елисей знал, что у избушки сидит на цепи собака, по­этому старался так обойти забор, чтобы ветер дул на него. Пришлось идти довольно долго. Наконец он вы­брал подходящее место, перелез через ракушечную стену и тихонечко начал ползти к избушке. Овчарка была спу­щена, но спала и прозевала Леську, а когда заме­тила, то прежде всего учуяла сахарную кость, которую Леська выставил вперед. Пес успел только разок брех­нуть, но кость была уже у него, и зверь занялся делом.

В окно выглянул сторож.

— Чего тебе?

Сторож, конечно, Леську не узнал, но по тому, как отшатнулся, было ясно, что он все понял.

Леська вскочил на подоконник.

— От Умер-бея, — тихо сказал Леська.

— За овцами?

— Ага.

— Умер-бей перегнал их на другое место.

— Правду говоришь?

— Накажи меня бог!

Леська задумался и вдруг обернулся: за ним стоял Алим-бей с пистолетом.

— Ну, я же с самого начала знал, мерзавец, что ты большевик. Никодим! Обыщи его.

Никодим вышел из хаты и опытным жестом обшарил грудь и карманы Елисея.

— Ничего у него нет.

— Ты арестован, Бредихин.

К Алим-бею подошли четыре солдата с винтовками.

— Отведите его в дом.

Сарыч жил на европейский лад: столовая, через кото­рую провели Елисея, чернела мореным дубом. Огромный буфет, похожий на католический орган; стол, смахиваю­щий на рояль; могучие стулья с высокими резными спин­ками, напоминающие театральные троны. Впрочем, зе­леный плюшевый диван из другого реквизита нарушал стиль этой комнаты так же, как и Умер-бей в неизменном своем халате и тюбетейке.