— Слушай, Еремушкин: а как относительно партии? Примут меня наконец или нет?

— Но ведь я ж тебе объяснял, чудак. Тебе выгодно, чтобы ты нигде не значился в списках.

— Если б я хотел жить только выгодой, я бы не имел с тобой никакого дела. Это ты можешь понять?

— Понимаю. Хорошо. Ничего тебе определенно не скажу, а только скажу, что поставлю твой вопрос перед кем надо.

Новое посещение «Дюльбера» принесло Леське ра­дость.

Посреди комнаты на кровати возлежала Карсавина, а Дуваны расположились вокруг нее. В глубине свети­лась белым халатом сестра милосердия. Это была высо­кая строгая женщина, похожая на императрицу Алексан­дру Феодоровну.

В стороне у стены на маленьком столике сиял никели­рованный самовар и стаканы в подстаканниках. Каждый подходил к столику, наливал себе чаю и снова садился в свое кресло, держа стакан в руке и позванивая ложеч­кой. Звон был тихий, разнообразный и напоминал звон­ницу в далеком старинном городке.

Елисей ожидал, конечно, увидеть Аллу Ярославну в «Дюльбере», он и шел туда уверенный, что увидит ее, но когда увидел... Эти длинные брови... этот едва наме­чающийся милый второй подбородок...

— А! Вот не ожидала. Знакомьтесь: мой студент. Он часто огорчал меня в университете, но мы все же с ним друзья, не правда ли?

Карсавина протянула ему руку. Леська почтительно, даже благоговейно поцеловал ее пальцы.

— Садитесь, Леся, — сказала хозяйка. — Сенечка, на­пои гостя чаем. Сам он на это ни за что не решится.

Леське принесли чаю и вручили таблетку сахарина. Леська бросил его в стакан. Сахарин побежал по поверх­ности, дымясь, как обледенелый ледокол.

— А где ваш супруг? — спросил Леська.

— Артемий Карпыч? Уехал в Симферополь: у него сессия. А почему вы спросили? Он вам нравится?

Леська опустил глаза.

— Да.

— Чем же именно? — продолжала расспрашивать Карсавина, забавляясь его смущением.

— Фантазией. Это, по-моему, очень редкое качество в мире ученых.

— О, вы совсем не знаете ученых! — засмеялась Алла Ярославна. — Это такие гадалки...

Вскоре разговор перешел на военную тему.

— Деникин окончательно подорвал к себе доверие своими поражениями, — сказал Дуван-Торцов. — Сейчас он где-то под Новороссийском, а в это время в Севастополе идет борьба за власть. Говорят, что главнокомандующим будет барон Врангель.

— А что это изменит? — спросил Леська.

— По существу, ничего, но всякое новое имя — надежда.

— Именно поэтому, сказала Карсавина, — Антанта может усилить свою помощь.

— Помощь эта может быть только финансовой, — сказал Елисей. Всякая помощь войсками очень опас­на: войска легко опьяняются большевистской стихией.

— Откуда ты это знаешь? — нервно ринулся в раз­говор молчаливый Сеня.

— Я наблюдал в Севастополе французских моряков на демонстрации. Это меня многому научило.

Помолчали. Сестра вышла из своего угла и сказала:

— Больная утомлена. Я должна готовить ее ко сну.

Все встали и начали прощаться.

— А вы, молодой человек, останьтесь, — обратилась она к Елисею. — Я буду менять постель, и вы поможете мне поднять Аллу Ярославну.

— Я еще могу сама.

— Можете. Но я вам этого не позволю! — отчеканила императрица.

Вера Семеновна расцеловала Карсавину на сон гря­дущий, Дуван-Торцов со вкусом чмокнул ее в руку, Сеня удовлетворился рукопожатием.

Когда все ушли, Александра сказала:

— Вчера больную поднимал хозяин вместе с сыном и делали это так неловко, что вызвали у нее почечные колики. Сегодня мы сделаем иначе: Алла Ярославна бу­дет лежать совершенно ровно, а вы поднимете ее на вы­тянутых руках. Сможете?

— Надеюсь.

— Я тоже. Пока вы будете ее держать, я переменю простыни и взобью подушки.

Карсавина лежала, закрыв глаза.

— Отвернитесь! — приказала Леське сестра. — Я сей­час запеленаю Ярославну в простыню... Так. Отлично. Теперь, молодой человек, идите сюда. Приподымите ее, но так, чтобы она, бога ради, не прогнулась. Так... Так... Хорошо. Молодец.

Алла Ярославна по-прежнему лежала с закрытыми глазами. А Леська? Он держал в руках такую драгоцен­ность, которую не с чем было сравнить.

— Ну, вот и все. Кладите ее обратно. Вы слышите? Обратно, я говорю. Осторожно... Осторожно... Так. Хо­рошо. Прекрасно. А теперь уходите: мы будем спать.

— Благодарю вас, Бредихин, — сказала Карсавина слабым голосом (она, наверно, и вправду очень устала).

Леська поцеловал ей руку и ушел.

Три дня Елисей не навещал Аллу Ярославну: боялся ей надоесть, а может быть, подсознательно хитрил, на­деясь, что она по нем заскучает. Но каждый вечер при­ходил он к «Дюльберу», ложился на прибрежный песок и неотрывно глядел на балконную дверь и окна «Тамариной комнаты».

На четвертый Елисей снова постучался к Алле Яро­славне.

— Где это вы пропадали, молодой человек? — с шут­ливой строгостью набросилась на Елисея сестра. — Мы его ждем, ждем, а он себе где-то разгуливает!

— Неужели... вы меня... ждали?

— А как же? А кто будет подымать Ярославну? Чатыр-Даг? Все эти дни работали трое: сам Дуван, его сын плюс Вера Семеновна. Но, конечно, никакого сравнения!

— Пожалуйста. Я всегда рад быть полезным...

— Вот и приходите.

— Ежедневно?

— Ну, хотя бы через день.

Карсавина взглянула на Леську смущенно и чуть-чуть улыбнулась одними углами губ.

— Ну, что у вас хорошего? — спросила Леську Але­ксандра. — У нас пока ничего. Надеемся через недельку встать и ездить в майнакскую грязелечебницу. А теперь отвернитесь. Пока вы здесь, я буду менять постель.

Она опять запеленала Карсавину и отдала ее Леське.

Елисей бережно, но гораздо смелее, чем в прошлый раз, приподнял больную, огорченно думая о том, что сейчас придетеся ее опустить.

— Так. Прекрасно. Спасибо вам. Теперь можете идти домой,

— Ну, что вы с ним так? — засмеялась Карсавина. — Он ведь все-таки не носильщик.

— А зачем он так поздно приходит? Вам пора спать, и никаких разговоров. Вы же знаете мой характер?

— Простите меня, — сказала Леське Алла Ярославна. — Она такая строгая. Я ее боюсь. Приходите завтра пораньше.

Елисей пришел пораньше. Но и этот день был неудач­ным,

Больная стонала до крика... На спиртовке кипятился шприц. Сестра готовилась сделать ей укол пантопона.

— Если часто вводить в организм пантопон, человек может стать морфинистом, — сказал Елисей.

— Что вы такое кушаете, что вы такой умный? — едко просила Александра.

Леська обиженно замолчал.

— Отвернитесь.

Пауза.

— Теперь можно. Но только тшш... Ни звука... Она сейчас заснет.

На следующий день сестры не было, и у постели си­дела Вера Семеновна.

— Здравствуйте, Леся! — сказала она. — Выйдите, пожалуйста, на балкон: мы хотим с Аллочкой немного поплакать.

Елисей вышел на балкон.

О чем им плакать, Леська хорошо знал: Дуван-Тор­цов охладел к своей жене, и она обливала Карсавину слезами от шести до восьми. После этого шла ужинать.

Елисей сел на угол балконных перил и видел близ­кую воду. Месяц был огромен, как в Турции, и море ка­залось белым, — древнее эллинское море, которое он так любил, шепелявое чудовище, иногда такое домашнее, родное, а сейчас еще роднее, потому что оно притянуло к себе Карсавину. Как хорошо называет ее сестра: «Яро­славна»...

Его позвали в комнату. Веры Семеновны уже не было, была сестра, но почему-то очень торжественная, в бе­лом переднике с красным крестом.

— Подумайте, молодой человек, какой ужас: меня мобилизовали, и я теперь буду работать в военном гос­питале.

— Что же в этом ужасного?

— А кто же станет обслуживать Ярославну? Где вы сейчас найдете не то что акушерку-фельдшерицу, как я, а хотя бы санитарку, сиделку, няню?

— Надо будет поискать.

— Да, да. Пожалуйста. Мы вас очень просим.

Когда Елисей уходил, в коридоре поджидал его Сеня.

— Елисей! Мама хочет с тобой поговорить. Пойдем.