— Прочь с глаз! — заорал подполковник.

Леська бросился к следующей теплушке, но там у са­мого входа сидели казаки, свесив ноги наружу, и спо­койно лузгали семечки. Один из них тихонько играл на гармони. Леська взглянул на их лирические лица и по­бежал дальше. Но все уже было забито людьми, чемода­нами, кофрами, саквояжами, мешками, сундучками. На­конец он добрался до локомотива. Машинист высунулся из окна и, прищурясь, глядел на дикую сутолоку пер­рона.

— Ребята, подвезите.

— Куда тебе?

— В Евпаторию.

— Много тут и без тебя.

— Товарищи... — тихо сказал Леська. — Я не драпа­ющий. Я бегу из тюрьмы.

Машинист поглядел на студента зорким взглядом и так же тихо сказал:

— Влазь, но только с той стороны.

Леська обежал паровоз и остановился у чугунной ле­сенки. Вокруг никого не было. Кочегар, молодой парень в дырявой тельняшке и коричневой зюйдвестке, злобно на него зашипел:

— Вира! Чего замерз? Хотишь, чтоб увидели?

Леська взобрался на паровоз и присел на корточки.

Вскоре к паровозу подошел комендант.

— Ефимов! — обратился он к машинисту. — Давай

Евпаторию, но нигде не останавливайся: встречных не бу­дет.

Состав тронулся с места и медленно пошел, сначала шипя, потом сипя, чавкая и поддакивая:

— Эу-у!-у!-у!-ли!

Леська тихонько засмеялся.

— Вставай, приятель, ноги затекут.

Елисей встал и протянул Ефимову руку.

— Спасибо, товарищ Ефимов.

Он принялся глядеть в окно. Ветер подхватил его давно не стриженные волосы. Мимо пронеслись знаме­нитые симферопольские тополя. Вскоре пошли полу­станки. Отлетела в прошлое станция Княжевич. Леська не любил этой станции, которой из подхалимства дали имя таврического губернатора. А вот и Сарабуз.

Обычно маршрут Симферополь — Евпатория совер­шался в течение четырех часов, хотя между этими горо­дами пролегли всего-навсего шестьдесят верст. Но поезд Ефимова должен был пройти это расстояние в полтора часа. Вот уже миновали Саки. Море задышало Леське в лицо глубоким и прерывистым своим дыханием, а глав­ное — он едет домой! Домой из тюрьмы! Среди всей этой катастрофы он останется невредимым. Он будет жить на родине, а вся эта золотопогонная сволочь, которой так лихорадило Россию, уплывет на чужбину и поведет там жизнь подонков.

С вокзала Елисей направился в город вместе со всем белогвардейским сбродом. Невдалеке шагал подполков­ник в синих очках. Ничего, мы еще с тобой встретимся, ваш-сок-бродь! Подполковник, задыхаясь, нес два чемо­дана: черный с никелем и желтый из свиной кожи. По дороге открылся тюремный замок, ворота которого были распахнуты настежь. Ах, свобода! Как замечательно жить на свете!..

Когда дошли до Лазаревской, пришлось задержаться: подводы, экипажи, мажары, ландо, пролетки, телеги, мо­тоциклеты, легковые автомобили и грузовики, сшибаясь, сталкиваясь, цепляясь друг за друга колесами, мчались к двум пристаням, с которых катера перевозили на паро­ходы толстосумов, иереев и высокое начальство самых разных городов.

Леська добрался до пляжа у пристани «Российского общества пароходства и торговли». Она была запру­жена публикой. Два парохода не могли принять всех. Начался бой за место на катерах. Крик, ругань, исте­рика. Задние напирали на передних, передние срыва­лись в воду, плескались в ней, как крысы, или сразу то­нули. Никто никого не спасал. Леська увидел подпол­ковника с синими очками: тот ошалело глядел на толпу, сквозь которую не прорваться. Потом завизжал и ки­нулся с кулачками вперед, пытаясь пробить себе дорогу в жизнь, но его тут же отшвырнули штатские, которых он уже не мог расстрелять. Тогда подполковник, сбросив шинель, прыгнул в воду: он хотел добраться вплавь до катера, но для этого нужно было прежде всего снять са­поги с подковами... Чемоданы его остались на пристани. Какой-то грек ударил по желтому сапогом и отшвырнул его в море. Какой-то цыганенок подхватил черный с нике­лем и спокойно унес его к себе на Цыганскую слободку.

Леська подошел к самой воде. На ней плавали камка, четырехпалые кожистые яйца морской чертовки и ке­ренки, керенки вперемешку с донскими колокольчиками. Никто их не выуживал, не вылавливал. Рядом с Леськой очутился маленький прапорщик. Безумным взором огля­дел он пристань, катер, пароходы на рейде, все понял, истошно крикнул: «Ах!» — и, рванув из кобуры револь­вер, сунул его в рот, как трубку. Трубка полыхнула ды­мом.

Леська стоял и потрясенно глядел на всю эту кар­тину. Он воочию видел Историю.

По дороге над самым пляжем медленно двигался вишневый автомобиль: в нем сидели Володя Шокарев и Муся Волкова. Леська помчался наперерез:

— Володя! Володя!

Автомобиль остановился.

— Елисей...

— Ты... Вы уезжаете?

— Как видишь.

— Зачем! Володя! Что тебя ждет за границей? Поду­май. Ну, деньги... Опять деньги... А родина? Подумай! Такого драпа еще не бывало. На этот раз это уже на­всегда.

— Негодяй! — завизжал вдруг Шокарев, и лицо его исказилось. — Ты меня замучил своими советами! Ты меня... Два года... Мерзавец! Тьфу!

Шокарев плюнул Елисею в лицо.

— Володя! — дико вскрикнула Муся.

Володя ткнул шофера в спину.

— Пошел!

Муся с отчаянием оглянулась на Елисея.

Леська вернулся к воде. Стараясь не глядеть на труп офицерика, он вымыл лицо и вытерся носовым платком.

Потом поднялся на дорогу и побрел к «Дюльберу». Он видел вишневый автомобиль, который остановился у входа на пристань, видел, как Шокарев спрыгнул на землю и помог сойти Мусе Волковой, как шофер понес их чемоданы к пляжу против греческой церкви, как из церкви вышли рыбаки и сдвинули в море лежавшую на берегу шлюпку, как подняли на руки Володю и Мусю, усадили их на банки и повезли к пароходу.

Только сейчас Елисей почувствовал, до какой степени устал. Волоча ноги, побрел он по Дувановской, мимо театра. Навстречу мчалась пролетка, заваленная крас­ными, зелеными, желтыми чемоданами. Леська узнал реквизит антрепренера Бельского. Да вот и он сам рядом со своей супругой.

— Леся! — закричал Семен Григорьевич на всю улицу. Пролетка остановилась.

— Прощай, Леся! Милый! Ты остаешься? Счастли­вый мальчик.

— Но ведь вы тоже можете быть такими же счастли­выми.

— Ах, какое уж тут счастье! Мы актеры, а больше­вики не признают никакой эстетики. Это власть низов, разгул черни. Что они понимают в искусстве?

— Вы называете эстетикой вашего дрессированного медведя? — хрипло спросил Леська. — Это его вы хотите спасти от большевизма?

— Сеня! По-моему, он говорит нам гадости! И во­обще, нам пора ехать. Прощайте, Леся.

— Некуда вам ехать. Вы увидите, что творится на пристани.

— А что там творится?

— Плавать умеете?

— Не понимаю.

— Подъедете — поймете.

— Сеня, поедем! Это совсем не тот Леся, которого мы так любили. Извозчик, погоняй!

Елисей направился дальше. Он дошел до конца улицы, оставил по левую руку шведский маяк, где когда-то гнездилась кордонная батарея, и свернул на дюльберовскую набережную.

Перед отелем стоял народ и молча глядел на балкон второго этажа. Здесь не было ни одного офицера, ни од­ного человека с чемоданом. Это была типичная евпато­рийская толпа: жестянщики, чувячники, комиссионеры, чебуречники, цирюльники, приказчики, рыбаки. Среди них — древние старухи с Греческой улицы. Увидев их, Леська понял, что произошло что-то очень серьезное. Он тоже взглянул на знакомый балкон, но ничего не уви­дел.

— Зачем стоите? — спросил он какого-то старичка, по-видимому бухгалтера.

— Понимаете? Все курортники разбежались, удрали и сами хозяева. Отель стоит совершенно пустой. Но в этом пустом отеле осталась одна-единственная больная женщина. Теперь сообразите: белые сегодня уйдут, завтра войдет передовой отряд красных. А вы знаете, что такое передовой отряд, когда он врывается в город? Они найдут женщину, одну в роскошной гостинице, и она не успеет им ничего объяснить.

Елисей отошел в сторону. Может быть, все произой­дет не так, как предсказывает бухгалтер. Но, может быть, и так?