Дион лежал на спине. Ожидание было томительным, но в сон не клонило. Приподняв край палатки, он посмотрел на звездное небо. Если судить по звездам, то полночь уже миновала — вон как запрокинулась навзничь Большая Кибитка на севере, трехзвездное дышло торчит почти вертикально. А сигнала все нет.

Еще днем к нему подошла Люкиска.

— Сегодня не спи, — сказала она. — Ольвиец пожелал встретиться с тобой. Когда трижды вскрикнет сова, выходи к Сиргису напротив Ракушечного острова. Да не вздумай надеть свое звенящее покрывало, а то Мегилловы лазутчики со всей степи сбегутся…

Сова ухнула три раза совсем неожиданно, когда к Диону уже начала подкрадываться сладкая дрема. Эллин неслышно выскользнул из-под полога и, где ползком, где перебежками, пригнувшись, двинулся к реке, а потом берегом вниз по течению, пока не зачернела впереди громада Ракушечного острова. Дион остановился. Но не успел он перевести дух, как на него навалились какие-то люди. Бывший эллинарх сопротивлялся молча и яростно. Но его одолели — силы были слишком неравными, — закутали голову мешком, кисло вонявшим кожами, и куда-то понесли.

Первой мыслью было, что его выследили Мегилловы соглядатаи и сейчас бросят к ногам разгневанного багатара. Потом краешком сознания скользнула другая, нехорошая мыслишка, что его предала Люкиска. Но по тому, как обращались с ним похитители — связали, но не били, не пинали и несли весьма осторожно, — Дион скоро убедился, что попал все-таки не в руки сторонников Мегиллы. Те уж постарались бы отбить ему печенки за побег — ведь именно так могли они расценить ночное путешествие аэда.

Дион почувствовал, что его опускают куда-то вниз по крутому склону. Затем его поставили на ноги, развязали, сняли с головы мешок, и он увидел в смутном лунном свете, падавшем на дно глубокого оврага, белые алебастровые лица окружавших его людей. Безносые плоские маски с жуткими прорезями для глаз делали их похожими на привидения. В руках они держали кинжалы.

— Эллин, ты искал нас. Зачем тебе нужна была эта встреча? — глухо проговорило одно привидение.

Теперь Диону стало ясно, кто эти люди и почему мешок на его голове вонял перекисшими кожами. Но, боги, для чего им понадобилась вся эта комедия?!

— Я искал мужей достойных, а попал в руки детей, которые любят игры в темноте, — ответил он с вызовом.

— А мы не шутим вовсе. Если ты пришел с недобрыми намерениями, тебе не уйти отсюда живым.

— От одного общего нашего знакомого я узнал, Менипп, о твоей тайной общине и хотел с твоей помощью бежать к сиракам. Доблестные дети Волка помогут всем нам вновь обрести свободу.

— Что ж, ты говоришь дельные слова, Дион. Только одной свободы нам мало. Каждый, кто вступает в нашу общину, дает клятву бороться за свободу всех, томящихся в неволе, где бы он их ни встретил.

— Твое предложение меня устраивает, Менипп. Я согласен бороться за уничтожение рабства и готов посвятить этому всю жизнь.

— Я верю, братья, в чистоту его намерений. Может ли кто из вас поручиться за него?

— Я ручаюсь головой за него! — звонко воскликнуло одно привидение. Дион узнал голос Люкиски.

— Клянись же, Дион, самым дорогим для тебя в жизни, что ты останешься верным общине до конца своих дней.

— С давних времен самой крепкой клятвой считалась клятва именем бога. Каким же божеством поклясться мне, если самое святое для меня — свобода, а боги не очень любят это слово?

— А мы и не хотим, чтобы ты клялся именем какого-нибудь бога. Среди нас есть почитатели многих богов, один даже почитает Иисуса. Христа и деву Марию, поэтому к твоему богу у других братьев не будет доверия.

— Клянусь вечным покоем моей матери быть заклятым врагом рабства, где бы оно мне ни встретилось!

— Я рад, стратег, что ты с нами. Настала пора действовать, — сказал Менипп. — Мегилла считает, что мир созрел для великой жатвы, и начинает действовать. Степной царек не так играет, как кажется. Он заставил Люкиску обучить его письму, у пленных римлян и эллинов по крохам собирает сведения об империи. Вот — и тебя придержал при себе. С Люкиской он откровенен, а тебе, видимо, еще не доверяет. Но и ты ему понадобишься в нужный момент. Сейчас он задумал поставить на колени сираков. Слезы, кровь и смерть понесут миру его конники. Мы должны помешать ему, Дион, предупредить сираков…

В лагерь возвращались под утро, по одному.

Одинокая фигура, облитая лунным сиянием, стоит на вершине холма, поросшего мелким кустарником. Над степью тихо, ветра нет. Только иногда дриады[65] Шевелят листвой, подсматривая, что делает в их царстве чужеземец в поющей накидке, — стоит ему шевельнуться, как тотчас же раздаются нежные, переливчатые голоса колокольчиков.

Дион зачарован красотой лунной ночи. Рассыпанные над его головой звезды сплетаются в сложные узоры, в них оживают древние легенды эллинов, и кажется ему, что это не накидка его звенит, а звезды переговариваются.

Вот Стрелец со своим знаменитым луком…

Вот Близнецы Диоскуры, прекрасные юноши в овальных морских шапках, защитники одиноких путников…

— О, Диоскуры, верные братья! Вам сверху видны все морские пути! Скажите, где сейчас плывет римская трирема с головой сирены на носу? Где милый мой сын Аполлоний? — вопрошает Дион.

Молчат братья Диоскуры, перемигиваясь о чем-то. Безмолвна небесная твердь. Мертва степь, в лунном свете лежащая кругом. Только неслышные духи ступают по траве, не сминая ее.

Но кто это в белом хитоне идет по степи? Юная нимфа? Кого она ищет под звездами? Вот она поднимается по склону холма и бледный лунный свет мотыльками слетает с ее сверкающих одежд. Безмолвная, она протягивает руки. Ближе… Ближе…

— Люкиска!

Поющая накидка со звоном соскальзывает с могучих плеч эллина. Руки Люкиски пахнут мятой и еще какой-то степной травкой. Губы Диона обжигают нежную кожу и шепчут, шепчут бессознательно великую благодарность богам:

— Ночное божество тайной страсти моей своими руками, без Гименея, протянуло мне напиток счастья, я пью его и никак не могу утолить жажду. О богини любви всех народов! Нигде не проявили вы свое могущество так, как в эту ночь на степном кургане под покрывалом Гекаты. Ни вой шакалов, ни звуки шагов ночной стражи, ни звон оружия не пугают нас, не могут разорвать объятий. Пусть этот пустынный холм станет храмом вашим, богини! А плащ, расстеленный на росной траве, — алтарем!..

Звенит кифара, издавая дребезжащие звуки. — Голос певца сегодня охрип. Да и слова не нравятся Мегилле. Только Люкиска рдеет от них, как распустившаяся роза.

Мегилла густо сопит, глаза его, сузившись до предела, напряженно следят за обоими. В его темном мозгу начинает шевелиться подозрение. Красноречивый взгляд Люкиски говорит Диону: «Не разгребай огонь ножом! Не раздражай гневающегося, уступи!»

Последние слова Диона полны отчаяния, тем не менее они успокаивают Мегиллу.