Грустное это было занятие, и я не стану подробно на нем останавливаться. Голова старика с одной стороны была проломлена от тяжелого удара. Когда мы обнаружили его, он был мертв уже несколько часов, однако врач не мог с уверенностью сказать, что послужило непосредственной причиной смерти: то, что он утонул или полученная им травма. Мы нашли разорванный и забрызганный грязью плащ Полли Мэзерс, висевший на зубчатом утесе, на полпути вниз по крутому склону. Глинистая тропинка над водоемом, ведущая к краю обрыва, была беспорядочно утоптана, – даже самому неподготовленному наблюдательно было ясно, что имела место ожесточенная борьба. Я изучал следы первым. Опустившись на колени и осветив землю, я увидел, затрепетав от ужаса и надежды, что ноги, принадлежавшие одному человеку, были босыми. В борьбе участвовал Моисей, и какой бы чудовищной ни была эта уверенность, она была куда лучше, чем то, другое подозрение.

– Преступление совершил Моисей! – крикнул я коронеру, указывая на отпечатки ног в глине.

Он подошел и наклонился, изучая следы.

– А… Моисей был тут, – медленно произнес он, – но был кто-то еще. Взгляните, вот отпечаток полковничьего ботинка, а рядом с ним след другого ботинка, – на целый дюйм шире.

Однако тропинка была настолько утоптана, что разобрать что-либо определенное было сложно. Вся наша компания прошла над этим самым местом меньше чем за час до трагедии. Что бы ни видели остальные, лично я не видел ничего, кроме бесспорного факта: Моисей там был.

В то время как мы собирались в обратный путь к выходу из пещеры, окрик одного из мужчин вновь привлек наше внимание к месту борьбы. Он держал в руке маленький, блестящий предмет, найденный им на тропинке, где был втоптан. Это был серебряный спичечный коробок, весь в грязи и вмятинах, с инициалами «Р.Ф.Г.». Я немедленно узнал его, – я сто раз видел, как Рэднор вынимал его из кармана. Взглянув на него теперь, мне показалось, что надежды мои рассеиваются, и прежнее отвратительное подозрение нахлынуло на меня с новой силой. Мужчины молча обменялись взглядом, и мне не нужно было спрашивать, о чем они думают. Ни слова не говоря, мы повернулись и пустились в обратный путь в деревню. Тело перенесли в гостиницу и стали ждать, когда коронер позволит забрать его домой, в «Четыре Пруда». Мне больше ничего не оставалось делать, с тяжелым сердцем я снова вскочил в седло и поехал на плантацию.

Едва я успел покинуть конюшенный двор, как в темноте за спиной я услыхал дробный стук копыт, и ко мне галопом подскакали Джим Мэттисон и двое его людей.

– Если вы направляетесь в «Четыре Пруда», мы поедем с вами, – проговорил он, примериваясь к шагу моей лошади, полисмены же отстали. – Могу сказать вам, – прибавил он, – что для Рэднора дело принимает неважный оборот. Мне жаль, но мой долг держать его под арестом, пока не появится какой-нибудь весьма веский контраргумент.

– Где Моисей-Кошачий-Глаз? – воскликнул я. – Почему вы не арестуете его?

Шериф сделал пренебрежительный жест.

– Чепуха. Вся округа знает Моисея-Кошачьего-Глаза. Он и мухи не обидит. Если он и находился на месте преступления, то чтобы помочь своему хозяину, а человек, убивший полковника Гейлорда, убил и его. Я знаю его всю жизнь и могу поклясться, что он не виновен.

– Вы всю жизнь знаете Рэднора, – возразил я горько.

– Да, – сказал он, – знаю… и Джефферсона Гейлорда тоже.

Я продолжал скакать молча. Не думаю, что в тот момент я ненавидел кого-либо сильнее, чем человека рядом с собой. Я знал, что он думает о Полли Мэзерс, и в его голосе мне почудилась торжествующая нотка.

– Всем известно, – продолжал он то ли сам с собой, то ли обращаясь ко мне, – что Рэднор иногда разговаривал с отцом в повышенном тоне; а сегодня, как мне сказали в гостинице, он вернулся один, не дождавшись остальных, и пока седлали его лошадь, выпил залпом два бокала бренди, словно это была вода. Все мужчины на веранде заметили, какое у него было бледное лицо и как он отругал мальчика-конюшего за медлительность. Было ясно: в пещере что-то произошло, а тут еще спичечный коробок, найденный на месте преступления… против него имеются довольно весомые косвенные улики.

Я был слишком несчастен, чтобы придумать, что ответить и, поскольку у парня, наконец, хватило приличия замолчать, остаток пути мы скакали в тишине.

Несмотря на то, что до дома мы добрались далеко за полночь, в комнатах нижнего этажа еще горел свет. Довольно шумно мы подъехали к открытой галерее и спешились. Один из полисменов держал лошадей, а Мэттисон и второй полисмен последовали за мной в дом. Услыхав произведенный нами шум, Рэд лично вышел встречать нас у двери. Он уже был вполне спокоен и говорил в своей обычной манере.

– Привет, Арнольд! Ты нашел его, вечеринка закончилась?

Он нерешительно остановился, заметив остальных. Они вошли в холл и некоторое время смотрели на него, не говоря ни слова. Я пытался заговорить с ним, но слова, казалось, застряли у меня в горле.

– Рэд, случилось нечто… ужасное, – выговорил я с запинкой.

– В чем дело? – спросил он, и на лице его внезапно появилось тревожное выражение.

– Сожалею, Рэд, – отвечал Мэттисон, – но я должен арестовать тебя.

– Арестовать меня, за что? – спросил он, усмехнувшись.

– За убийство твоего отца.

Чтобы не упасть, Рэднор оперся рукой о стену, и при свете лампы было видно, как побелели его губы. При взгляде на его лицо я мог бы поклясться, что он не притворяется, и что новость для него была столь же шокирующей, сколь и для меня.

– Мой отец убит! – выдохнул он. – Что ты имеешь в виду?

– Его труп был обнаружен в пещере, и косвенные улики указывают на тебя.

Похоже, он был слишком потрясен, чтобы осознать эти слова, и Мэттисон произнес их дважды, прежде чем он понял.

– Ты хочешь сказать, что он мертв? – повторил Рэд. – А мы поссорились с ним вчера вечером и не помирились… а теперь уже слишком поздно.

– Должен предупредить тебя, – ответил шериф, – что все сказанное тобой может быть использовано против тебя.

– Я не виновен, – резко произнес Рэднор и без дальнейших слов приготовился идти. Мэттисон вытащил из кармана наручники, Рэднор посмотрел на них и залился краской.

– Не бойся. Я не собираюсь бежать, – сказал он. Пробормотав извинение, Мэттисон опустил их обратно в карман.

В сопровождении человека я вышел на конюшню и помог оседлать Дженни Лу. Меня все время не покидало ощущение, что я держу веревку, на которой его повесят. Когда мы вернулись, они с шерифом ожидали, стоя на открытой галерее. Рэд казался более невозмутимым, нежели все остальные, однако, пожимая ему руку, я заметил, что она была холодной, как лед.

– Я обо всем позабочусь, – сказал я, – и не волнуйся, мой мальчик. Мы вызволим тебя.

– «Не волнуйся!», – усмехнулся он, прыгая в седло. – Я не о себе беспокоюсь, ибо я не виновен. – Неожиданно он наклонился и изучающе всмотрелся в мое лицо, попавшее в полосу света из открытой двери. – Ты мне веришь? – спросил он быстро.

– Да, – воскликнул я, – верю! И более того, я докажу, что ты не виновен.

Ближайшие несколько дней были для меня кошмаром. Даже теперь я не в силах без содрогания думать о том ужасном времени напряженного ожидания и сомнений. После предварительного расследования коронер немедленно взялся за дело, и любая всплывшая улика, казалось, только подкрепляла доказательства против Рэднора.

Удивительно, с какой охотой общественное мнение бьет лежачего. Никто, похоже, не сомневался в виновности Рэда, неприязнь к нему разгоралась. Полковник Гейлорд был популярной личностью среди местного населения и, несмотря на свою вспыльчивость и довольно властное поведение, являлся общим любимцем. При известии о его смерти долину захлестнула волна ужаса и возмущения. От деревенских хулиганов я нередко слышал намеки на самосуд, и даже среди более консервативных слоев общее мнение сводилось к тому, что законная смертная казнь через повешение была бы слишком благородным концом для того, кто совершил столь бесчеловечное преступление.