Я никогда не понимал этого поспешного всеобщего верования в вину парня, но всегда подозревал, что шериф сделал не все, что было в его силах, дабы утихомирить враждебность. Тем не менее именно прошлое в большей степени вновь заявляло о себе. Хотя биография Рэднора была не настолько черной, как ее приукрашивали, она все-таки была и не такой белой, какой ей бы следовало быть. Люди качали головами, повторяли истории о том, каким дикарем он был в детстве и что они всегда предвидели конец подобный этому. Слухи о его ссорах с отцом рассказывались и пересказывались до тех пор, пока не были преувеличены до неузнаваемости. Вновь припомнили давнишние сплетни про Джеффа, и общее мнение свелось к тому, что братья Гейлорд – законченные выродки. Близкие друзья Рэда стойко поддерживали его, но они составляли постыдно ничтожное меньшинство по сравнению с жадной до сенсаций общественностью.

Я навестил Рэднора в Кеннисбергской тюрьме в то утро, когда хоронили дядю, и увидел, что он почти пал духом. У него было время подумать о прошлом, и, если учесть, что его отец лежал в «Четырех Прудах» мертвым, размышления его были не из приятных. Теперь, когда было слишком поздно, его, судя по всему, снедало раскаяние из-за своего поведения со стариком, и он постоянно раздумывал о том, что в тот вечер накануне убийства не захотел положить конец их ссоре. В этом состоянии раскаяния он безжалостно обвинял себя в вещах, которых, как я уверен, никогда не совершал. Я знал, что тюремный надзиратель подслушивает снаружи каждое слово, и стал невыразимо нервничать, боясь, как бы он не сказал чего-то, что могло быть представлено как обвинительное признание. Казалось, он нисколько не сознавал опасность своего положения, он был всецело охвачен ужасом из-за смерти отца. Однако, когда я уходил, он вдруг сжал мне руку, со слезами на глазах.

– Скажи, Арнольд, люди действительно считают меня виновным?

Я знал, что под словом «люди» он подразумевает Полли Мэзерс, но со дня трагедии у меня не было возможности поговорить с ней наедине.

– Я не разговаривал ни с кем, кроме шерифа, – ответил я.

– Мэттисон был бы рад это доказать, – горько произнес Рэднор, повернулся спиной и уставился в окно, забранное железной решеткой, а я вышел и тюремщик закрыл дверь и запер ее.

В тот день во время похорон я едва мог оторвать взгляд от лица Полли Мэзерс. Судя по всему, она так сильно изменилась со дня пикника, что я с трудом мог узнать в ней прежнюю особу; казалось невероятным, чтобы за три дня в красивой, здоровой, энергичной девушке могли произойти подобные изменения. Вся ее девичья живость исчезла, она была бледна и безжизненна, под глазами залегли темные круги, а веки покраснели от слез. По окончании церемонии я приблизился к ней, пока она, в своем черном платье, стояла в стороне от остальных, на окраине небольшого фамильного кладбища. Она приветствовала меня дрожащей улыбкой, затем, когда она вновь перевела взгляд на груду земли, которую двое мужчин уже забрасывали лопатами в могилу, глаза ее вдруг наполнились слезами.

– Я любила его, как родного отца, – заплакала она, – и я виновата в том, что он мертв. Я заставила его пойти!

– Нет, Полли, вы не виноваты, – промолвил я решительно. – Случилось то, чего никто не мог ни предвидеть, ни предотвратить.

Она помешкала мгновение, пытаясь совладать со своим голосом, потом умоляюще заглянула мне в лицо.

– Рэднор не виновен, – скажите, что вы верите в это.

– Я уверен в его невиновности, – отвечал я.

– В таком случае вы можете снять с него подозрение, – вы же адвокат. Я знаю, вы можете его оправдать!

– Можете быть уверены, Полли, я сделаю все от меня зависящее.

– Ненавижу Джима Мэттисона! – воскликнула она с прежним пылом. – Он заявляет под присягой, что Рэд виновен и что он докажет его вину. Возможно, Рэд и совершил глупости, но человек он хороший; он лучше, чем Джим Мэттисон мог когда-либо помыслить.

– Полли, – произнес я с чувством горечи, – хотелось бы мне, чтобы вы осознали эту истину раньше. В глубине души Рэд отличнейший парень на свете, и его друзья не должны были позволить ему сбиться с пути.

Она отвела взгляд, не удостоив меня ответом, затем спустя мгновение обернулась и протянула мне руку.

– До свидания. Когда увидите его снова, передайте, пожалуйста, то, что я сказала.

Когда она отвернулась, я озадаченно посмотрел ей вслед. Я, наконец, убедился, что она любит Рэднора, и был в равной степени убежден, что он об этом не знает; ибо я знал, что, несмотря на его скорбь по поводу гибели отца и лежащее на нем подозрение, он был бы не настолько подавлен, если бы чувствовал, что она на его стороне. Почему это пришло к нему теперь, слишком поздно, чтобы принести облегчение, когда он так нуждался в этом раньше? На какое-то мгновение я ощутил к Полли ярость. Почему-то казалось, что будь она более прямодушной, несчастья удалось бы избежать. Потом, вспомнив ее бледное лицо и умоляющие глаза, я смягчился. Какой бы легкомысленной она ни была прежде, теперь она изменилась, – эта трагедия за одну ночь неким образом превратила ее в женщину. Когда Рэднор придет, в конце концов, и заявит на нее свои права, они, наверно, будут достойны друг друга.

Тем вечером я вернулся в пустой дом, сел и смело посмотрел фактам в лицо. До сих пор я был так занят необходимыми приготовлениями к похоронам и организацией розысков Моисея-Кошачьего-Глаза, что у меня почти не было времени придумать, не то чтобы составить какой-нибудь логический план действий. Рэднор был настолько потрясен ударом, что едва ли мог связно говорить, и на данный момент у меня с ним не было удовлетворительной беседы.

Сейчас же после смерти полковника я второпях просмотрел его личные бумаги, но не нашел и намека на разгадку. Среди старых писем было несколько от мужа Нэнни, написанные во времена ее болезни и смерти; они отдавали горечью. Мог ли этот человек совершить запоздалое отмщение за прошлые обиды, спросил я себя. Однако расследование показало полную несостоятельность этой теории. Он по-прежнему жил в маленькой канзасской деревушке, где она скончалась, снова женился и стал мирным трудолюбивым гражданином. На содержание жены и детей требовалась вся его нынешняя энергия, – полагаю, что краткий эпизод его первого брака почти стерся из его воспоминаний. Не было ни малейшей вероятности в том, что он в этом замешан.

Я снова тщательно и кропотливо просмотрел бумаги, однако не обнаружил чего-то, что могло бы пролить свет на тайну. В то время как я все еще занимался этим, от коронера пришло сообщение о том, что завтра в десять часов утра, в здании суда Кеннисберга начнется официальное следствие. Это не оставило мне возможности выработать какую-либо тактику, и мне ничего не оставалось делать, как пустить дело на самотек. И все же я надеялся, что в ходе следствия появится какая-нибудь улика, которая сделает возвращение Рэднора под стражу невозможным.

А пока, приходилось признать, доказательства против него казались сокрушительными. Мотив подкреплялся тем обстоятельством, что со смертью полковника он становился сам себе хозяином и богатым человеком. Общеизвестный факт их частых перебранок, в сочетании с агрессивностью и довольно мстительным характером Рэднора, был весьма веским аргументом не в его пользу. Кроме того, подозрительные обстоятельства того дня, когда произошла трагедия: то, что он не находился со всей компанией когда должно было совершиться преступление, предполагаемый след от его ботинок и найденный спичечный коробок, его последующее взволнованное состояние, – все указывало на него, как на преступника. Это была в высшей степени убедительная цепочка косвенных улик.

Учитывая выявленные факты, оставалась, похоже, всего одна альтернатива, а именно: преступление совершил Моисей-Кошачий-Глаз. Я твердо придерживался этого убеждения, однако, в отсутствие каких-либо дополнительных доказательств или вероятного мотива, я обнаружил, что немногие его разделяют. Отпечатки его босых ног решительно доказывали, что он, не важно в каком качестве, принимал активное участие в драке.