И Понт-Эстрад ушел, ворча: «Милостыня! Благотворительность! Я сумею лучше употребить эти деньги. Этот Артона — просто осел, хоть и очень умный, но все-таки осел. Я приду еще раз, когда его жена будет дома. Однако, черт возьми, что могло произойти между ним и маркизом Бергонном? Эту тайну необходимо выяснить. Быть может, мне удастся принести какую-нибудь пользу моей дорогой Валентине?»

Через четверть часа после ухода Понт-Эстрада г-жа Артона вошла в кабинет мужа. Это была брюнетка небольшого роста: ее миловидное лицо дышало умом и добротой. Она носила дешевую обувь, дешевые перчатки: накидка, тщательно выутюженная, но кое-где потертая, явно была ей узка: шляпку она донашивала уже третий год. Безденежье наложило отпечаток на весь ее облик. Сейчас она выглядела явно печальнее, чем обычно, ибо муж сказал:

— Мне кажется, милая Люси, ты от меня что-то скрываешь. Чур, пополам и радости, и огорчения!

— Если хочешь знать, мой друг, у меня больше нет ни одного урока, — ответила Люси со слезами на глазах. — Сегодня мне всюду отказали. Отныне из-за твоих убеждений все двери для меня закрыты.

— Ничего! Не Божий промысел, а людской откроет перед нами другие двери.

— Я беспокоюсь не за себя, — продолжала Люси. — Мы молоды и здоровы. Но моя сестра не привыкла нуждаться; каково ей будет теперь?

В это время на лестнице послышались шаги г-жи де ла Плань, свояченицы Артона. В сопровождении юноши лет пятнадцати — шестнадцати она вошла в кабинет.

Госпожа де ла Плань, в противоположность сестре, одевалась с большим изяществом. Это была сухая, нервная и чувствительная женщина; она именовала себя канониссой на том основании, что раньше жила в монастыре. Там она не имела возможность проявить свой властный характер, но теперь, живя у сестры, царила в ее доме, хотя и делала вид, будто приносит свои вкусы и интересы в жертву молодой чете. Это была одна из тех отменно ловких женщин, которые умеют вводить людей в заблуждение относительно своей истинной сущности и выдавать свой эгоизм за самопожертвование. У г-жи де ла Плань была небольшая рента, и предполагалось, что она вносит свою долю в общее хозяйство; но на самом деле три Четверти своих денег свояченица тратила на туалеты. Будучи себе на уме, она прикидывалась простодушной, хотя то и дело у нее вырывалось острое словцо. С виду приторно-ласковая и одновременно заносчивая, всегда играющая роль знатной дамы, она была неуживчива и вдобавок капризна, что делало ее просто невыносимой для тех, кто имел несчастье изо дня в день с нею соприкасаться.

Госпожа де ла Плань была легковерна, а когда дело шло об ее интересах, — весьма энергична. В расчете на чье-либо наследство она поддерживала связи с целой кучей родственников, постоянно писала им письма, тратя чуть не по пятидесяти франков в месяц на почтовые расходы и поездки в гости. Она вечно охотилась за каким-нибудь богатым, бездетным и титулованным родственником…

Бланш прервала чтение.

— Как странно! — воскликнула она. — Вероятно, госпожа де Вильсор не знает содержания романа, если советовала мне прочесть его. Ведь этот портрет и теперь еще очень на нее похож, хотя времени с тех пор прошло много.

Она снова взялась за тетрадь.

В этот вечер г-жа де ла Плань была чрезвычайно расстроена. Скрытый гнев бушевал в ее груди. Узнав, что Люси лишилась уроков музыки, она очень встревожилась. Конечно, материальные затруднения не замедлят сказаться…

Умея читать по лицу сестры, Люси почувствовала приближение бури. Предложив юноше стул, она с вязаньем в руках опустилась в кресло. Лжеканонисса представила молодого человека зятю и сестре:

— Вот ученик, о котором я вам говорила. Он желает брать уроки рисования и пения. Надеюсь, сударь, что у нас и у вашей супруги найдется для него свободное время.

Тон, каким были сказаны заключительные слова, таил в себе угрозу семейной ссоры. Но Артона не обратил на это внимания; он пристально посмотрел на пришедшего и, видимо, был крайне изумлен.

Мы уже отметили, что юноше, которого супругам Артона рекомендовали в качестве ученика, на вид было лет пятнадцать — шестнадцать; одеждой он напоминал окрестных молодых крестьян, что побогаче и учатся на священника. Но, кроме платья, ничего крестьянского в нем не было. Белизна лица, слегка тронутого румянцем, придавала ему аристократический вид. Большие серые, немного наивные глаза были необычайно красивы. Вопреки обычаю, принятому у людей его звания, он носил длинные волосы. Изящно очерченный рот, нос с едва заметной горбинкой, безукоризненный овал лица, высокий чистый лоб… Словом, писаный красавец.

— Как вас зовут? — спросил Артона.

— Гаспаром, — ответил юноша, довольно непринужденно поклонившись.

Люси вгляделась в него и от волнения уронила вязанье; лицо ее внезапно покрылось бледностью.

— Вас направили к нам родители? — спросила она.

— Нет, сударыня.

— Тогда, к сожалению, мы не можем…

— Как так? — воскликнула г-жа де ла Плань. — Что у вас за счеты с родителями этого молодого человека и с рош-брюнским мельником?

— Вы, по-видимому, сын Жана-Луи Алара? — спросила Люси. — В таком случае — дело другое…

— Я не сын его, а племянник и воспитанник, — ответил Гаспар, краснея. — Он мой опекун и платит за мое обучение, но разрешает мне самому выбирать себе учителей и…

— Я чрезвычайно занят, — прервал Артона, — моя жена тоже, и я думаю, что мы не сможем взять еще одного ученика.

— Не слушайте его, — вмешалась свояченица, — мой зять шутит!

— Может быть, вы боитесь, что вам трудно будет меня обтесать? — простодушно спросил молодой Гаспар. — На этот счет можете быть спокойны: я уже несколько раз получал награды на состязаниях певцов. А учитель рисования, господин Варишар, признался (право, он чересчур скромен), что ему больше нечему меня учить.

— Как бы то ни было, — прервал Артона, — мы с женой согласимся обучать вас лишь в том случае, если вы принесете письменное разрешение от ваших родных.

— Но, сударь, — взмолился Гаспар, — я хочу сделать им сюрприз!

— Уверены ли вы, что Жан-Луи Алар, рош-брюнский мельник, будет доволен таким сюрпризом?

Гаспар смешался.

— Сударь, — сказал он, краснея еще больше, — мне казалось… Дядя мой, правда, не принадлежит к числу ценителей искусства… но моя тетушка… если бы вы захотели…

— Мне очень неприятно огорчать вас, мой юный друг, но настаивать бесполезно, — произнес Артона нарочито твердым тоном, боясь выдать свое волнение.

Простившись, Гаспар вышел, и вовремя, так как г-жа де ла Плань задыхалась от ярости. Поведение зятя и сестры было для нее непостижимо, а все, чего «канонисса» не понимала, она считала глупостью. Но предоставим ей рассыпать цветы своего необузданного красноречия и займемся нашим новым знакомым.

Гаспар учился в иссуарском коллеже. Став бакалавром уже в пятнадцать лет, он собирался, когда позволит возраст, поступить в духовную семинарию. Так по крайней мере думали кумушки Сент-Антуанского квартала, проницательность которых общеизвестна. Мнение этих кумушек определило и мнение благочестивых дам. Иссуарская газета следующим образом изложила его в заметке, отражавшей успехи Гаспара:

Это было самое меньшее, чего ждали дамы из высшего общества Иссуара от юного левита[76], как они уже его прозвали. Жители города со свойственной им экспансивностью немало судачили о нем. Недоброжелатели, эти бараны из панургова стада (они везде найдутся), а вслед за ними и глупцы утверждали, будто за учение Гаспара платят клерикалы, с целью использовать в своих интересах его рано развившееся дарование.