Монахиня не настаивала больше и удалилась, весьма удивленная тоном, каким разговаривал с нею г-н N. Что касается последнего, то, будучи упрямым, как все преуспевающие глупцы, он нисколько не сомневался в своей непогрешимости и даже не подумал сдержать обещание, данное сестре Этьен. К чему искать ребенка, существующего лишь в извращенном воображении арестованной? Выкинув это из головы, он взял газету, поудобнее расположился в кресле и начал читать. Но политика не шла ему на ум: он думал о сестре Этьен. Не глупо ли прятать такую красотку под нелепым монашеским одеянием! Впрочем, ей все было к лицу…

Муки Анжелы дошли до такой степени, что она почти потеряла рассудок. Она никого не узнавала никого не слушала и кричала так пронзительно и жалобно, что в конце концов это становилось несносным. Проститутки, сначала жалевшие юную мать теперь готовы были ее исколотить. Вся эта история, по их мнению, слишком затянулась.

Амели допросили, и в камере ее не было. Но освобождена ли она? Пойдет ли на улицу Пуассонье? Олимпия и молодая работница из мастерской мадам Регины пытались уверить в этому Анжелу, но бедняжка предчувствовала несчастье: ничто не могло ее успокоить и заронить в душу хоть крупицу надежды. Анжела молилась, но Бог, как и люди, оставался глухим и бесчувственным к мольбам и горю девушки. А ведь ему так легко было помочь ей! Но поскольку никто не являлся, чтобы отпустить ее к Лизетте, Бог видимо, не хотел этого сделать. День близился к концу, темнота заползала в углы камеры. Анжела ничего не ела уже более суток, но голода не чувствовала. Ее сжигала лихорадка.

Наконец пришла надзирательница с доброй вестью — начальник послал узнать насчет девочки, которую безусловно, принесут к матери.

Анжела схватила руки своей покровительницы и рыдая, стала покрывать их поцелуями. Слезы хлынули у нее из глаз. Это принесло ей облегчение: она больше не стонала, не кричала, вся обратившись в слух. Ей принесут Лизетту! Малютка опять будет в ее объятиях! Наверно, бедная крошка захворала… Но ведь дети быстро поправляются, им нужен только материнский уход, материнское молоко… Милосердный Бог все-таки сжалился над нею, и Анжела горячо благодарила его.

Олимпия и Клара плакали вместе с ней. Наконец-то рассеются ужасные подозрения насчет судьбы ребенка! Надежда снова затеплилась в душе Анжелы. Но это продолжалось недолго. Время шло, и никто не приходил. Видно, монахиню обманули, или она сама, подобно другим, из жалости решила обмануть бедную мать.

Муки Анжелы возобновились с новой силой. Сердце ее разрывалось. С остановившимся взглядом, вся в жару от лихорадки, она сидела на краешке нар, бессильно уронив руки, и ждала. Если бы не сотрясавшая ее время от времени нервная дрожь, Анжелу можно было бы считать мертвой, такой зеленоватой бледностью покрылось ее лицо. Товарки по заключению, разделяя ее страхи и не зная, чем утешить, молчали, чувствуя всю глубину материнского горя.

Проникнуться чужой печалью, несомненно, лучший способ умерить собственную. Это испытала на себе миловидная и мягкосердечная мастерица из «Лилии долины» Клара Буссони, которая приняла столь живое участие в Анжеле, что совсем позабыла о своих невзгодах. А между тем у нее были все основания беспокоиться за себя.

Выйдя поздно ночью из мастерской, где она задержалась из-за срочного заказа, Клара увидела, как с бульвара во все стороны разбегаются женщины. Испугавшись, она бросилась вслед за ними и вместе с другими стала жертвой уличной облавы, наглядно свидетельствовавшей о том, что свободы личности у нас не существует.

Но, может быть, девушка оказала сопротивление агентам полиции нравов? Нет. Подумав, что это бесполезно и ей нечего бояться, раз она ни в чем не виновата, Клара повиновалась им. Увы, ей пришлось самой убедиться, что отсутствие вины далеко еще не гарантирует свободы и судьба задержанных целиком зависит от произвола полицейских чиновников.

По какому праву женщин подвергают аресту при одном лишь подозрении в проступках, которые они не могут совершить самостоятельно, в то время как сообщники пользуются полной безнаказанностью? В особенности возмутительно то, что в XIX веке, в условиях республиканского строя, именно тем мужчинам, чей нравственный уровень наиболее низок, предоставлена возможность арестовывать и держать в тюрьме любую женщину, какую им вздумается… Клара Буссони была далеко не первой жертвой грубейших ошибок и преступных действий агентов полиции нравов. Не поразительно ли, что после стольких злоупотреблений, от которых страдают не только виновные, но и ни в чем не повинные женщины, полиция нравов, это гнусное и аморальное учреждение, все еще находит защитников и палата ассигнует на нее средства?

К счастью или к несчастью, но молодая честная работница была одинока. Кроме хозяйки мастерской, никто не ожидал ее прихода, и продолжительность ареста начинала тревожить девушку. К тому же у нее были соседи по дому, уважавшие ее, а она дорожила этим… Что они подумают?

Клара Буссони принадлежала к тем чувствительным натурам, которые хотят быть безупречными не только в собственных глазах, но и в глазах окружающих. С приближением вечера ее обуял страх. Увы! Надо было примириться с мыслью, что и эту ночь она проведет в омерзительной камере, с уличными женщинами. Если хозяйка узнает о случившемся, она может ее уволить: ведь мадам Регина придавала столько значения внешней благопристойности и была так черства!

Итак, Клару Буссони весьма беспокоила собственная участь; но, будучи доброй и отзывчивой, она думала больше об Анжеле, чем о себе самой. Бедная Анжела! Как она страдала!

Первого апреля, когда после томительной ночи, проведенной в арестном доме, для Анжелы начался новый, еще более томительный день, когда Жак Бродар, в одиночке, с болью в сердце размышлял о трагической судьбе своей семьи, Огюст в сопровождении учителя возвращался в Париж.

Прежде чем отдать себя в руки правосудия, юноша хотел побывать дома. Леон-Поль не стал его отговаривать, зная, что нет ничего более тяжкого, чем тревога за судьбу близких, а боязнь, что с ними может приключиться несчастье, часто мучительнее самого несчастья. Он представлял себя на месте матери Огюста.

— Видишь ли, — говорил учитель, — когда человек уверен в неотвратимости какой-нибудь беды, то он либо находит силы бороться, либо покоряется неизбежности. Вот в чем настоящая мудрость.

Сейчас молодой Бродар подымался со своим другом по той самой улице Гоблен, по которой шел накануне его отец, сначала с такой радостью и надеждой, потом с тонкой, словно на Голгофу, и, наконец, в сопровождении двух жандармов, сгорая от стыда, под любопытными взглядами прохожих…

Мадлена, как ни велико было ее горе, продолжала вести хозяйство и все думала о том, что ей необходимо пойти к следователю и убедить его в невиновности мужа. До нее дошли слухи о причинах ареста Жака. Конечно, не он покушался на Руссерана, она могла это доказать. Но… тогда подозрение пало бы на сына, на ее дорого Огюста, чье отсутствие было слишком красноречиво. Куда ни кинь — всюду клин!

Она знала пылкую, увлекающуюся, но вместе с тем чуткую, впечатлительную и вдобавок прямодушную натуру сына, который легко мог поддаться вспышке справедливого гнева; но она знала также, что потом он будет горько раскаиваться. Огюст едва не убил человека, и теперь, когда к нему вернулось хладнокровие, это, должно быть, приводит его в ужас. Мадлена опасалась всего, даже того, что едва не случилось. И зловещие предположения, непрерывной чередой приходившие ей на ум, терзали ее. Голова болела, в мозгу словно перекатывались свинцовые шары.

Когда Мадлену хоть на миг оставляли мысли об Огюсте, о муже, о безработице и ее последствиях, ею овладевала острая тревога за старшую дочь. «Боже мой, Боже мой, — думала она, — почему я сама не пошла с Олимпией? Разве эта сумасбродка при всей своей доброте, в состоянии чем-нибудь помочь Анжеле? Такая дружба к хорошему не приведет!» И Мадлена корила себя за проявленную слабость и мягкосердечие. Из боязни обидеть падшую женщину она не уберегла от опасности собственную дочь. Господи, как это глупо!