Прислушиваясь сквозь аккорды рояля к звукам, доносившимся извне, гувернантка различила еле уловимое постукивание в дверь. Она поспешно поднялась и вышла в коридор. Слуга, присланный с Почтовой улицы, передал ей письмо, стараясь на манер всех святош держаться возможно скромнее.

В этом зашифрованном послании говорилось, что человек, которого разыскивали, уже найден, и этим же вечером один верный слуга церкви сделает попытку приобрести то, что необходимо Бланш для охоты за миллионами. Однако лучше всего, если граф Гектор самолично явится к своим наставникам за указаниями и разъяснениями, тем более что его надо кое о чем предупредить.

Гувернантка порвала письмо и сожгла его. Она была так взволнована, что не находила себе места, и, отослав Валери к матери, заперлась в своей комнате под предлогом сильной головной боли. Ей хотелось спокойно обдумать дальнейшие действия, чтобы оказаться на высоте положения, — ведь сейчас решалась ее судьба. Ненависть к г-же Руссеран отошла на второй план перед новыми заботами, целиком поглотившими Бланш. Ей нужно было поделиться с кем-нибудь своими опасениями и надеждами; поэтому, не особенно полагаясь на брата, она все же послала за ним верного Одара, у которого после несчастного случая с хозяином появился досуг. Впрочем, поступая так, Бланш просто исполняла волю своих покровителей: надо было передать брату, что они желают его видеть.

Гектор де Мериа не выглядел сейчас тем опустившимся пьяницей, какого мы видели в комнате Олимпии. Теперь это был элегантно одетый дворянин, «красавчик», по выражению кокоток, настоящий денди, чьи манеры, одежда, словом, весь облик говорил об аристократическом происхождении. Однако нельзя сказать, что граф де Мериа являл собою обычный тип паразита. Нет, он был представителем тех сил прошлого, которые, чувствуя, что им грозит опасность навсегда исчезнуть со сцены, отчаянно цепляются за место в жизни, отбрасывающей их прочь. Гектор, бывший офицер полка карабинеров, награжденный несколькими орденами, извлекал доход из своих дворянских грамот, как другие — из своих имений. Он состоял членом административных советов двух или трех банков, щедро плативших ему, дабы его титулами и орденами прикрывать более или менее сомнительные финансовые махинации. Кроме того, полагая, что аристократ должен быть ярым защитником трона (более не существовавшего) и алтаря (которому недолго оставалось существовать), этот бывший офицер, оказавшийся не у дел — разве мог де Мериа служить республике? — разрешал католическим газетам числить его своим сотрудником и подписывать его именем провокационные статьи. Это обеспечивало ему карманные деньги.

Если бы не порочные наклонности Гектора, толкавшие его на безобразные и шумные кутежи, клерикалы давно провели бы его в палату или сенат. Он достаточно владел и казарменным слогом, и слогом проповедников; он даже читал публичные лекции, охотно посещавшиеся представителями высшего света; среди них можно было заметить и несколько белых блуз[57], создававших видимость участия народа в католической партии. Подобно многим другим, граф вполне годился для того, чтобы с парламентской трибуны глумиться над республиканцами и бросать вызов здравому смыслу. Но увы, у нега не было шансов победить на выборах, так как он вел себя слишком неосторожно, слишком много скандалил во всяких притонах.

Этот милый братец разорил свою сестру, питавшую к нему чисто материнские чувства, несмотря на то, что он был старше ее. Бланш на него не сердилась, понимая, что человек их касты не может удовлетвориться малым. К тому же ей не были известны все его грязные похождения. В отношении будущего она полностью надеялась на себя.

Гектор до сих пор рассчитывал, что какая-нибудь удачная финансовая афера поможет ему возместить сестре ее приданое. Но подходящий случай не представлялся, и он возложил надежды на Общество Иисуса[58], более солидное и щедрое, чем те, чьи кассы он помогал набивать деньгами разных простофиль. В ожидании, когда фортуна повернется к нему лицом, де Мериа не жалел для сестры посулов, расточая их с истинно патрицианской щедростью.

— Ну, здравствуй, Бланшетта! — воскликнул граф, входя. — Я ждал тебя и потому запоздал.

— Разве я принадлежу себе? Разве я могу отлучаться, когда вздумается? — сухо возразила сестра.

— Это верно. Но игра стоит свеч, и если бы ты хоть ненадолго отделалась от своей девчонки, мы сумели бы с большими удобствами поговорить о наших делах у меня.

— Да, но это невозможно, госпожа Руссеран чересчур требовательна. Чтобы выкроить минутку досуга, я вынуждена прикидываться больной.

— Вот досада! К счастью, это недолго продлится. Ты написала нашим друзьям?

— Ну конечно.

— Вовремя ли ты получишь рукопись?

— Не уверена, но надеюсь. Наши друзья столь же деятельны, сколь и могущественны.

— Я это знаю.

— Уж они-то не упустят случая. И теперь, когда ты принят в их лоно… если бы ты захотел…

— Давай, дорогая сестра, говорить не о том, что могло бы быть, а о том, что будет. Судьба привела нас к берегам Пактола[59], а ты все недовольна!

— Покамест мы еще не плывем по его водам.

— Будь спокойна, поплывем и вдоволь в них накупаемся.

— Твоя уверенность восхищает меня.

— У меня есть для нее основания. Завтра утром приезжает госпожа де Вильсор. Ее ждут к восьми часам. Постарайся освободиться, чтобы ее встретить. Она сообщит тебе все сведения, необходимые для осады и взятия крепости.

— Это очень любезно со стороны госпожи де Вильсор. Но какая ей корысть?

— У нее свой расчет, моя милая. У этой достойнейшей особы острые зубки и большое, пожалуй слишком большое, желание отхватить изрядный кусок пирога. Но невелика беда; обещай ей все, что она пожелает, а там видно будет. Только не давай никаких письменных заверений, ну а слова ни к чему не обязывают.

— Все эти советы излишни, дорогой мой Гектор. Я не только не хуже, но, пожалуй, лучше тебя знаю, что мне нужно делать. К тому же я во всем буду следовать указаниям наших друзей. Мне кажется, — добавила она небрежно, — что, учитывая серьезность предстоящего дела, тебе следовало бы лично испросить благословения преподобных отцов.

Гектор поморщился. Он побаивался иезуитов, требовавших от него беспрекословного повиновения и слишком скупо, как он находил, вознаграждавших за оказанные услуги. К тому же он сговорился весело провести этот день со своими приятелями, такими же повесами, как он сам. Уличные девки, острая пища, «капральский» табак, разнузданность страстей доставляли этим пресыщенным жизнью бездельникам сильные ощущения, которые они в своей глубокой испорченности именовали удовольствиями.

— Боюсь, что не смогу пойти, у меня сегодня совещание, — рискнул заметить Гектор.

Бланш пристально взглянула на брата.

— Это меня ты думаешь обмануть таким предлогом? — спросила она.

— Но уверяю тебя…

— Полно, я убеждена, что твои патроны вполне могут подождать. Ведь они видят тебя лишь в те дни, когда кассио тебе платит за купленное ими право выставлять твое имя и титулы в своих широковещательных проспектах. В другое время ты и носу не показываешь в их конторы. Я уже сказала, что тебе не мешало бы повидать наших друзей, а теперь без обиняков говорю, что это необходимо. Понял?

— Ладно, ладно, пойду, моя королева! Нет никакой возможности ни надуть тебя, ни, тем паче, устоять перед тобой… Но, шутки в сторону, Бланшетта, не можешь ли ты дать мне несколько золотых?

— Как, первого числа?

— Ну да, надо вернуть карточный долг, а я без гроша. В газетах платят десятого.

Спорить было не время. Бланш вынула из бюро красного дерева пятисотфранковый билет и протянула его Гектору.

— На, шалопай, — сказала она. — Если дело с Сен-Сиргом не выгорит, ты еще скажешь мне спасибо за то, что я приберегла для тебя клад, которым ты сейчас пренебрегаешь. А ведь будь Руссераны поскупее, я не смогла бы уделить тебе и эту небольшую сумму.