- А теперь только ими можно сказать правду…

 Анна Андреевна всё же попросила не договаривать ходившей по Москве эпиграммы, кончавшейся неблагозвучным словом.

 - Как скажете! – хохотнул комедиант.

 - В русском языке столько красивых слов! – сказала Ахматова.

 Она умела находить смешные черты во многом, что иначе казалось бы, непереносимо страшным или неизгладимо скучным. Григорий сразу понял, что поэтесса могла быть язвительной или изысканно остроумной, но понимала и вкус грубой шутки. 

 - А вот это красиво! – высказалась она в ответ на остроумный анекдот.

 - Для Вас стараюсь… - расшаркался Рохлин.

 Разговор перекинулся на пушкиноведческие или иные филологические и общенаучные темы. Разговаривать в небольшой комнате для Ахматовой было легче и проще, причина заключалась в том, что Анна Андреевна плохо слышала. Поэтому общий гул застолья не нравился ей.

 - А вы как считаете? – с преувеличенным почтением спросил Григория какой-то солидный и важный гость.

 Он смутился и ответил что-то невразумительное. Гость снисходительно засмеялся: 

 - Вы какого происхождения будете? – ехидно спросил артист.

 - Рабоче-крестьянского… - разозлившись, ответил Григорий.

 - Понятно!

 - Артист Рохлин! – вслушавшись, велела Анна Андреевна. – Прекратите немедленно! 

 Тот послушался и начал нахваливать огромную индейку, которую он притащил и проставил в центре стола.

 - Индейка, - разглагольствовал он, - для еврейской семьи олицетворяет счастье!

 - А курочка?

 - Просто еда…

 Шелехов наслушавшись нахваливаний вкусовых качеств индейки, ткнул в неё вилкой надеясь оторвать косок грудки.

 - Не тычьте вилкой в еврейское счастье, – посоветовал Рохлин, - лучше ломайте его руками.

 - У вас это получается лучше! – загоготал солидный гость с характерными чертами лица.

 - И поломаю! – с угрозой в голосе сказал Григорий и демонстративно отломал ногу птицы.

 Вскоре Юлия и Григорий собрались уходить. Ахматова вышла их проводить. Коновалова желая сделать хозяйке приятное и загладить неловкость, указала рукой на потолок комнаты, где по штукатурке вились какие-то незатейливые лепные узоры:

 - Вот это настоящая петербургская квартира.

 - Да, - задумчиво согласилась Анна Андреевна, - ведь когда-то здесь жили петербургские извозчики.

 Однако такие эпизоды в их совместной жизни случались всё реже и реже.

 - Пошли они все к чёрту!  – ответил Григорий, когда жена попробовала агитировать его пойти на очередную вечеринку.

 - Ну как ты можешь так говорить?

 Шелехову было комфортнее общаться с безногим ветераном Иваном Митенковым, живущим в бывшей дворницкой их дома, чем с новыми друзьями жены.

 - Немецкие противотанковые представляли собой круглые железные банки. – Выпив двести грамм, бывший сапёр, учил бывшего пехотинца. - После разминирования их половинки деревенские жители использовали как крышки для чугунов.

 - Голь на выдумки хитра. – Вставил хозяйственный Григорий.

 - Наши мины имели деревянный корпус, поэтому обнаруживались они не миноискателем, а обыкновенным щупом, палкой с железной проволокой на конце.

 Противопехотные мины в виде деревянного пенала весили легче восьмикилограммовых противотанковых в прямоугольной деревянной коробке. Именно советскую противотанковую мину «нащупал» после Победы Иван. Поставив предохранитель в нерабочее положение, он пытался вывернуть по очереди каждый из четырёх взрывателей.

 - Они не поддавались, - вдохновенно рассказывал он, - так как дерево разбухло от сырости.

 Григорий уже не раз слышал эту историю и знал её наизусть.

 - Капитан минёров, увидев заминку, приказал мне отойти метров на пять, а сам ткнул щупом в мину. Раздался взрыв. От капитана ничего не осталось.

 - Не повезло…

 В этом месте повествования Ванька всегда замолкал, очевидно, переживал до сих пор. Ведь под Митенковым сдетонировал тол и ему оторвало обе ноги.

 - Как бритвой срезало!.. Представляешь? – живо интересовался он и рубанул рукой по воздуху.

 - Видел подобное…

 - В ленинградском госпитале подлечили меня и выперли на улицу. – Заканчивал свою печальную историю инвалид.

 - Зато жив! 

 Митенков соорудил ящик на четырёх подшипниках и занимался сбором милостыни, подставив для этого рваную морскую фуражку. Сердобольные прохожие быстро наполняли её рублями и трёшками.

 - Хватит на сегодня работать! – командовал он себе и катил в магазин.

 Отоварившись, Ванька напивался и с грохотом, гиканьем и свистом врезался в толпу, поворачиваясь на ходу то спиной, то боком вперёд. Происходило это действо на углу Невского проспекта и улицы Желябова, у старой аптеки.

 - Тоскливо мне и стыдно. – Кричал Иван и рвал на груди гимнастёрку.

 Григорий, зашедший случайно в аптеку услышал, как провизорша, красивая и молодая женщина, вызывала милицию, чтобы та убрала смутьяна.

 - Неужели Вам не дано понять, – не выдержал седовласый ветеран, - што Ваня положил свою молодую жизнь за то чтобы Вы не сгорели в гетто?

 - Почему это я должна была туда попасть?

 - Только потому, што Иван не пожалел своих ног, а те, кто был с ним, своих голов - вы зараз живёте! – с ожесточением сказал Шелехов. 

 Удивлённая женщина медленно положила телефонную трубку и долго смотрела в спину Григория, который привязав к тележке заснувшего инвалида верёвку, тянул её словно мальчик зимние санки.

Когда Дмитрия Ильича Сафонова спрашивали, что заставило его напряжённо учиться, и в итоге стать лётчиком-космонавтом СССР, он отвечал коротко: «Крахмал».

 Его мать Авдотья Яковлевна после смерти мужа приноровилась тереть картофель. Вместе с малолетней дочерью и с сыном Митей она открыла целое производство на дому. Крахмал поначалу продавали в Дмитровске, чтобы купить лапти и керосин. Затем мать начала возить его продавать в Харьков.

 - Мы такого отродясь не видывали. – Делилась она с детьми городскими впечатлениями. – Красота неимоверная!

 Пока Авдотья за неделю продавала 400 стаканов, Митя ещё 200 стаканов натирал и намывал к её возвращению. Из Харькова мать привозила на радость детям белые булочки и вафли.

 - Учись Митька! – говорила она младшему сыну, - тогда будешь жить в достатке…

 - Из колхоза меня всё равно не отпустят!

 - А ты учись.

 Школу-семилетку Митя Сафонов закончил на одни пятёрки. Сгоряча бросил учёбу – пошёл работать прицепщиком плуга на тракторе. Эта работа требовала сноровки и физической силы. На повороте, при въезде в лощинку, прицепщик крутил «баранку» руля, чтобы плуги поднимались или опускались.

 - Стойки на плугах чугунные, - поучали его бывалые трактористы, -причём самого низкого качества.

 - И что будет?

 - Если не рассчитал и опустил глубоко плуги – чугунные стойки ломаются словно спички...

 - Ты смотри!

 - Работа у тракториста хуже, чем у раба. – Сказал вечно кашляющий бригадир.

 Во время обеденного перерыва, когда уже опытный прицепщик сидел на завалинке и потягивал цигарку, пришла Наталья, дочь учителя Панина.

 - Чего ты, Митя, не хочешь учиться дальше? – спросила она.

 - А кто ж работать будет? - рассудительно ответил пацанёнок.

 - Век думаешь «баранку» крутить?

 - А всё лучше, - отбрил Митя, - чем языком молоть…

 - Лучше выучиться и стать человеком! - веско сказала девушка.

 По крестьянским понятиям считалось, что выучиться надо затем, чтобы не работать. Труд признавался только один – физический. Работа того же учителя или бригадира, раздающего наряды на работу – это не труд.

 - А может она и права! – подумал Митя и выбросил окурок.

 … Осенью 1947 года семнадцатилетний Дмитрий Сафонов уехал учиться в Задонский сельхозтехникум. Для пропитания в Задонске мать загодя заготовила ему картофельные сухари. Они вместе натёрли картошку, затем полученную массу смыли водой для получения крахмала. Перетёртый и высушенный картофельный жмых Авдотья смешала с гущей на муке и выпекла картофельный хлеб, который резала на куски и сушила в печи на сухари.