— Ты считаешь это своим поражением?
— Теперь не считаю. Если это поражение, то для женщины нет большей победы, чем оно.
Нилуфар смущенно спрятала лицо в подушку.
— Что за человек Амен-Ра? — вдруг спросил поэт.
Нилуфар вздрогнула — старый египтянин внушал ей ужас.
— Он жестокое чудовище! Я ненавижу его! Это он опоил каким-то зельем Манибандха и сделал его безумным…
Она умолкла. Потом горячо заговорила:
— Зачем они нам? Не надо о них вспоминать! Разве ты хочешь, чтобы чаша моего счастья расплескалась раньше, чем я поднесу ее к губам?
Виллибхиттур улыбнулся. Нилуфар все так же пристально смотрела на него.
Поэт взглянул на Чандру. Та спала. Поев, она некоторое время ждала хозяев, но потом подумала: ведь это муж и жена, они забыли о ней. Чандра улеглась прямо на камни. Сон мгновенно сморил ее, — впервые после стольких дней страданий ее накормили и приютили.
— Кажется, Чандра уснула, — сказал поэт. — Скоро рассвет. Что будет с нами, Нилуфар?
Оба помолчали.
— Разве ты не знаешь? — спросила Нилуфар.
— Я ничего не вижу впереди…
— И во сне была сплошная тьма. Лишь по временам луна освещала дорогу… Луна — это ты, наверное…
Нилуфар схватила поэта за руку и горячо заговорила:
— Давай убежим!
— Куда?
— Куда-нибудь! Мир велик…
Виллибхиттур задумался.
— Ты все еще любишь Вени? — в упор спросила Нилуфар.
— Разве любовь — сладострастие, Нилуфар? Первый порыв страсти люди часто принимают за люоовь.
— Меня продавали голой на рынках, с болью в голосе заговорила Нилуфар. — Сколько мужчин наслаждались моим телом, Виллибхиттур! Я ненавижу себя. А ты, ты презираешь меня?
Ее глаза наполнились слезами.
— Не тебя, Нилуфар! Тех, кто научил тебя презрению к себе.
— Ты божество!
— Человек забыл свое предназначение на этой земле. Корысть ослепила его, и он отталкивает от себя доброту и милосердие, считая их достоинствами богов. Не ты грешница, а тот, кто считает тебя таковой! Истинному человеку при взгляде на тебя становится тоскливо. Самого себя он презирает в это мгновение! Но тот, кто жалеет тебя, ничтожный спесивец и гордец! Разве виновен сын грешника, возросший на отцовской пище? Разве лучше убить его, чем указать истинную дорогу в жизни? Ведь он всего-навсего неразумный и несчастный младенец! Люди должны отобрать его от отца, чтобы тот не осквернял его душу…
Сердце Нилуфар переполнилось радостью.
— Виллибхиттур!
Поэт взял ее за плечи.
Луна заканчивала свой путь по небу.
Нилуфар залилась счастливым смехом.
— Спи Нилуфар! — ласково сказал поэт.
— Разке сегодня я смогу заснуть? Нет, всю ночь я буду смотреть на тебя… Вот так, не мигая… Жадными глазами… Молча…
Глава семнадцатая
Погрузившись в глубокое раздумье, угрюмо сидел Манибандх на своем роскошном ложе. Невидящий его взгляд был устремлен в землю, брови нахмурились. В памяти всплывали картины былого. Сколько ловушек расставляла ему судьба! Иногда перед мысленным взором высокочтимого возникали мрачные тени погубленных им людей, он вскидывал голову и тревожно оглядывался, но потом сникал, погружаясь в океан беспокойных мыслей…
Вот уж близок час, когда должен собраться совет ганы. Манибандх так и не решил, как вести себя перед лицом всей знати. «Будь что будет! Будь что будет!» Сжав кулаки, он поднялся и в волнении стал расхаживать по залу.
Одна из рабынь наблюдала за господином из-за колонны, но он не замечал ее. Он ничего не видел вокруг. Тревожные мысли терзали его душу.
У ворот забил барабан. Пора ехать. Манибандх надел на руки золотые браслеты, унизанные сверкающими камнями; на шею набросил несколько нитей жемчуга и крупное золотое ожерелье с изумрудами и рубинами, расчесав гребнем волосы, собрал их в пучок и откинул назад. Затем повязал на голову тюрбан из тонкой материи и, оглядев себя в зеркале, вышел на улицу. Высокочтимый так быстро взошел на колесницу, что возничий даже не успел рассмотреть наряд господина. Взмах бичом — и вот колесница уже мчится по городу. Манибандх пренебрежительно смотрел на горожан, занятых своими мелочными, ничтожными делами.
Колесница остановилась перед домом совета. Манибандх, опираясь на плечи рабов, медленно и степенно сошел на землю. На собрание ганы прибыл самый уважаемый и самый богатый житель Мохенджо-Даро!
В зале совета уже горели светильники. Повсюду стояли глухонемые стражи с палицами в руках. У дверей замерли черные невольницы, держа наготове обнаженные мечи. Именитые люди города уже восседали на ложах. Увидев Манибандха, члены совета поднялись, выражая свое почтение к нему, — недавно они избрали его главным советником! Следом за Манибандхом вошел глава ганы. Все снова поднялись со своих мест.
Обычные мелкие дела о городских постройках, о торговле разрешены были очень скоро. Никто не вникал в них подробно, не задавал вопросов. Сегодня совету ганы предстояло решить то, что волновало всех горожан великого города: нужно ли менять давний обычай, установленный предками?
Наконец с места поднялся глава ганы. На лице его резко обозначились морщины — свидетели огромной житейской мудрости. Все затихли, боясь проронить слово.
На лицах людей было написано нетерпение. Рабы и рабыни, стоящие за колоннами, настороженно выпрямились. Лишь Манибандх казался равнодушным ко всему, он сидел не шевелясь, положив руки на колени.
— Граждане Мохенджо-Даро, члены единой семьи нашего славного города! — разнесся по залу суровый голос старца. — Высокочтимый Манибандх, главный советник ганы, предлагает принять в нашу гану египетских купцов. Он говорит, что это сулит большие выгоды нашей торговле. Наши северные соседи подпали под власть диких племен, которые грабят и убивают. Хараппа и страна дравидов больше не торгуют с нами. Я обращаюсь ко всему собранию с просьбой подумать, как нам поступить…
Глава ганы сел. Воцарилась тишина. Все сидели притихшие, не поднимая глаз. Только старый Вишалакша — рослый горожанин с густой бородой — с тревогой смотрел по сторонам. Манибандх был спокоен, словно ему было безразлично, что решит совет. «Да, — подумал Вишалакша, — вряд ли кто-нибудь осмелится выступить против…» Он решительно поднялся со своего места и сказал:
— Слово уважаемого главы ганы нерушимо! Но пусть почтенные члены совета выслушают меня. Кто может поручиться, что египетские купцы станут печься о благе нашей ганы, а не о славе своего фараона? Кто не знает, что за египетскими купцами движется бесчисленное войско, подчиняющее сопредельные страны? Подумайте, не посягнут ли они со временем на нашу свободу? Ведь у нас нет ни воинов, ни оружия, ни укреплений! Я, Вишалакша, член совета ганы, потомок древнего рода Акта, заклинаю вас: не делайте опрометчивого шага! Прислушайтесь к голосу своей мудрости! Воля одного человека — ничто перед честью и свободой великого города. Нам грозит нападение белокожих варваров! Они угрожают нам с севера, где нет крепостей. Высокочтимый Вишваджит говорит, что численность северных дикарей необычайно велика, — если они станут переходить Инд, река выйдет из берегов и затопит все вокруг…
Вишалакша замолчал и опустился на ложе. Его слова породили смятение в душах собравшихся. Вишалакша был уважаемым в городе человеком. Он преодолел немало жизненных бурь. Об этом свидетельствовали глубокие морщины на его лице и седые волосы, блестевшие в черной бороде.
Все шепотом начали совещаться между собой. Нет сомнений, Вишалакша мудрый человек. Но что он имел в виду, говоря о воле одного человека? И кто этот человек? Высокочтимый Манибандх? Но ведь Манибандх настолько благороден и честен, что готов принять в гану даже иноземных купцов. И почему Вишалакша так опасается северных дикарей? Вишваджит своими безумными речами взбудоражил весь город. Жалкие трусы дравиды до сих пор не могут опомниться от страха! Но разве от этого Мохенджо-Даро перестал быть великим городом?
