У Манибандха закружилась голова. Вот она — первая ночь его царствования…
Женщина наливает вино в чашу — самое лучшее, ароматное, с багряным отливом, — вино, которое придает силу. Кажется, что в каждом глотке его таится свершение всех желаний, и хочется воскликнуть: пусть вечно бурлит пена пьянящей молодости!..
Все свирепей завывает ураган. Где-то поет воинская раковина. Издалека доносится шум сражения.
Распростертое повсюду покрывало ночи — черные локоны красавицы… Эта буря — ее вздохи… Великая гордость, ощущение безграничной власти… Жалкие черви смеют ему сопротивляться!.. Буря поет победную песню, и Манибандх слушает ее.
Чаша опять у губ… Глаза словно впивают очарование женской красоты… Восторг… Безудержная радость… Звенят украшения красавицы… А там земля пьет кровь… Там скрежещет оружие…
Любовь и победа, наслаждение и власть, женщина и мужчина, раб и царь…
Буря свирепо рычит…
Звонко стучит сердце. В жилах трепещет вместо крови огневое вино…
Мощный, сотрясающий небо клич:
— Слава царю Манибандху!
— Еще чашу, красавица!.. — кричит Манибандх. — Еще чашу!..
Звонкий женский смех…
…Чандра, Виллибхиттур и Нилуфар укрылись в своем домике. Тускло горела лампа. Иногда сквозь маленькое оконце врывался ветер и колебал пламя лампы.
— Племя дравидов сегодня в пасти у смерти… — сказал поэт.
— Сегодня рабы взывают о помощи… — откликнулась Чандра.
— Что нам до всего этого? — воскликнула Нилуфар. — Мы не грабим, не убиваем. Неужели и нас, мирно сидящих в этом доме, не минует гибель!..
— Нилуфар, что ты говоришь? — воскликнул поэт. — Сегодня мы должны решить — жить рабами или умереть за свободу!
Нилуфар порывисто схватила его за руку.
— Ты — вся моя жизнь! Я не пущу тебя! Я одна, поэт, вокруг ужасная тьма неведомой судьбы…
— Нилуфар! — нетерпеливо воскликнул Виллибхиттур. — Ты унижаешь себя. Что тебя лишило разума? Почему ты трепещешь?
Она протянула к нему руки.
— Умоляю, не отнимай у меня жизнь…
Вдруг рука поэта поднялась и ударила египтянку по щеке.
— Ты струсила! — воскликнул он. — Неужели можно жить в трусливом трепете бессилия? Мы родились и умрем в борьбе…
Нилуфар в оцепенении смотрела на него.
— Ты ударил меня?..
— Разве я совершил несправедливость, подняв руку на мертвеца?
— Так я мертва? — в отчаянии проговорила Нилуфар. — Ты оскорбил меня, поэт!
Где-то поблизости засвистел беспощадный бич — избивали раба.
— Ты слышишь? — спросил Виллибхиттур.
Нилуфар прислушалась. Виллибхиттур резко поднялся. Тусклое пламя лампы заколебалось, вспыхнуло и погасло.
Бич все свистел. С ужасом внимали они этим звукам. А вдалеке, в великом городе, бушевал океан воплей. Иногда доносился угрожающий клич войска. Казалось, стены древнего Мохенджо-Даро вот-вот с ревом ринутся в битву. В самом небе как будто заплясал злой дух убийства…
Нилуфар разрыдалась. Чандра ласково обняла ее за плечи.
— За это нужно мстить! — воскликнула Нилуфар.
Из уст обрадованных Чандры и поэта в одно время сорвалось:
— Мстить!
— Мстить! — отозвалась тьма.
За окном жалобно завывала буря.
Глава двадцатая
Незнакомый юноша говорил собравшимся вокруг него рабам:
— Слушайте меня со вниманием! То, что я скажу, трудно понять сразу.
Рабы уселись, окружив юношу плотным кольцом.
— В великом городе творится беззаконие. По улицам, как голодные псы, рыщут солдаты Манибандха, они грабят и убивают мирных людей. Женщины на глазах у всех подвергаются бесчестью…
— О чем ты говоришь? Господин волен делать с женщинами что хочет, — возразил один из рабов. — Кому до этого дело?
— Нет, вы не должны думать так! Пусть поработили ваше тело. Но вы не рабы душой. Если же и разум ваш попадет в сети рабства, никогда вам не быть свободными.
— Свободными? — воскликнул одноглазый раб. — Объясни же нам, что такое свобода! Разве можно изменить законы, управляющие миром?! Разве отныне не станет рабов и господ?!
Рабы засмеялись. Странные речи говорит этот юноша! Раб — это раб, а господин — это господин. Так велось из рода в род, испокон веку. Разве может все это перемениться?
Они ничего не могли взять в толк. Зато был повод для веселья. Смеялись и женщины. При чем тут честь и бесчестье? Разве тот, кто купил вещь, не волен делать с ней что хочет?!
— Ты, я вижу, враг высокочтимому Манибандху, — сказал долговязый раб. — Разве найдется в великом городе человек, способный сравниться с ним?! Лучше уж скажи, дружок, что сам мечтаешь сделаться нашим господином. Что ж, купи нас! Отдай Манибандху деньги, и мы станем твоими. Зачем шуметь из-за такой малости? Да только сумеешь ли ты найти всем нам занятие?
— Чтобы купить нас, нужны деньги! Деньги! — заговорил его сосед. — А у него, похоже, кроме слов, нет никаких богатств. Может, вместо платы он отдаст свои изнеженные ручки?
Шутка вызвала смех. Одноглазый тоже хихикал, приставив ладонь к уху. Кто-то закричал:
— Выходит, мы все станем свободными? Да этому никогда не бывать! Даже после смерти мы останемся при господине. Почему мы рабы? Потому что такая наша судьба! Как может человек изменить законы, созданные богами? Нет у нас ни матери, ни отца, все мы принадлежим господину. Не хочешь ли ты доказать, что мы знатного происхождения? У тебя в голове не все ладно. Да что с тебя взять, ты еще совсем мальчик. Но зачем смеяться над нами? Если ты знатен, разве это дает тебе право сыпать соль на наши раны?!
Поднялся шум. Все оживленно спорили, размахивая руками и указывая пальцем на юношу. Одноглазый кричал громче всех.
— Постойте! Разве он сказал что-нибудь дурное? — воскликнула одна из рабынь. — Он хочет лишь добра для всех. Зачем его бранить? Взгляните на него, боги наградили его щедро, но он пришел к вам — и от вас же терпит насмешки!
— Он красив, — подхватила другая рабыня. — Сейчас еще он молод! Дайте срок, и прекраснейшие из красавиц великого города будут расстилать перед ним ковры!
Хэка смотрела на Нилуфар, ожидая, что та скажет. Ведь она говорила подруге, что эти рабы глупы, как животные, они и думать не посмеют о своем благе, они не поверят тому, кто будет звать их к лучшей жизни. Для них бог лишь тот, кто попирает их ногами!
Но Нилуфар молчала. Ее все больше охватывала тревога. Что, если обо всем узнает Манибандх? Она тут же будет схвачена, и тогда…
«И тогда…» — это были страшные слова. Нилуфар вдруг почудилось, что ее окружают свирепые языки пламени, готовые сжечь и испепелить ее. Она беспомощно взглянула на Хэку. И тогда Хэка вдруг закричала резким, пронзительным голосом:
— Почему вы не слушаете? Если бы вы знали, кто проникся к вам таким сочувствием! Какие вы рабы, если не внимаете речам знатных людей? Ваше дело слушать. Я тоже рабыня. Разве я привела бы сюда того, кто задумал зло против вас?!
Хэка обвела толпу взглядом. Все успокоились. И ведь верно, подумали рабы, если этот юноша знатного происхождения, для чего же он пришел сюда? Разве он не мог позвать их в свой дворец? Глядя на его прекрасное лицо, можно подумать, что его не касались солнечные лучи. И вот он, лишенный украшений, стоит среди них, грязных рабов. Для чего? Да и Хэка… Должна же была она подумать о чем-нибудь, прежде чем привести его сюда?
Нилуфар снова выступила вперед. Но сомнения не покидали рабов. Один из них сказал:
— Хека! Ты хочешь, чтобы мы верили этому человеку. Но он внушает нам опасения. Мы смотрим на него, и нам кажется, что он сотворен из молока, что он нежней цветка. Но почему на нем нет украшений? Почему он сейчас среди рабов? Кто он? Кто этот неизвестный юноша?
