Даже Апап — человек, подобный горе, — не в силах бороться. Он — как слон, которого кто-то ведет, подгоняя ударами анкуша[11]. Удел этого могучего раба таскать для кого-то тяжелые тюки с товарами…

— Теперь недалеко, — взволнованно произнесла Нилуфар.

— Госпожа! — сказала Хэка. — Дальше нам не проехать. Придется идти пешком.

Сойдя с колесницы, они двинулись вперед по неровной дороге, тени насмешливо повторяли все их движения.

— Тихо, Хэка, тихо, ни звука… — вдруг шепотом сказала Нилуфар. — Я слышу голоса! Кажется, она…

Подкравшись к большому камню, женщины спрятались и прислушались. Совсем близко мужской голос произнес:

— Ты пришла, Вени!

— Виллибхиттур! — ответил голос танцовщицы, в нем звучали нежность, преданность, ласковый укор, — и это ранило сердце египтянки, подобно острию стрелы.

Нилуфар слушала, затаив дыхание.

Вдруг широкая грудь земли резко дрогнула. Люди задрожали от страха перед неизвестностью.

В эту ночь угрожающе бурлила стремнина великого Инда. Рассвирепевший ветер в дикой ярости, пресекая всякое живое дыхание, словно возвещал конец света; он поднял на берегу песчаные вихри, с воинственным кличем набросился на волны, вздымая их и сталкивая друг с другом… Оглушительный вой ветра, слившись с ревом волн, казалось, распространился далеко по всей вселенной.

Звери и птицы заметались от страха, издавая жалобные крики. Огромные деревья гнулись и трещали под напором урагана. Весь этот дикий шум был ужасен; казалось, тысячи горных пещер, подняв к небу свои зияющие жерла, ревели, как львы. «Я слуга великого бога! — грозила буря с воем и хохотом. — Мое имя — всеобщая гибель…»

На мгновение луна окрасилась в кровавый цвет. Вместо белого нежного сияния на земле заплясали кровавые, зловещие блики, словно облаченные в багровые покрывала злые духи. От великого гнева всемогущей Махамаи задрожала земля, и повсюду разостлалась тьма.

Внезапно налетевший ураган развязал узел волос на голове Вени. В страхе она упала на землю и вместе с поэтом следила, как ветер словно ударами плети гнал с неба огромные черные тучи, не пугаясь грозных окриков грома… Вскоре ураган стих. И опять на землю пролился спокойный молочный свет ночной волшебницы. Земля успокоилась. Так роженица, освободившись от жестоких мук, отдыхает, на постели в белых одеждах; глаза ее излучают свет любви.

— Вени! — ласково сказал Виллибхиттур. — Когда земля дрогнула впервые, ты в испуге прижалась к моей груди. А сегодня ты стала чужой! Сегодня еще ужасней забилось сердце матери-земли, потому что не вынесло оно низости людских пороков, не могло смириться с тем, как унижается любовь…

Слова поэта возмутили Вени. Сейчас он и ее назовет распутницей! Но она молчала, с трудом сдерживая гнев.

— Вени! — продолжал поэт. — Разве ты не помнишь, как мы, обойдя священное дерево Ахираджа, дали клятву никогда не разлучаться друг с другом? Для меня она священна, эта клятва! Виллибхиттур не забудет ее, он не клятвопреступник! Никогда он не нарушит волю богов!..

Разговор о чужих богах нисколько не занимал Нилуфар. Она только улыбнулась невежеству этих варваров, вспомнив всемогущего Озириса. Вдруг зазвучал голос Вени:

— Почему ты был так жесток ко мне, Виллибхиттур?

Виллибхиттур! Это слово, как будто пронизав камень, за которым пряталась Нилуфар, зазвенело в ее ушах. Что это — великое притворство? Или зов из глубины души любящей женщины, охваченной трепетом страсти и опьяненной лунным сиянием?

Виллибхиттур! Душу поэта объял восторг. Это был голос, ради которого он готов прыгнуть в страшные волны Инда, забрести в самые дикие заросли; этот голос всегда будет властно звать его за собой, перекрывая мощный рев грозы и раскаты грома…

Вени смотрела на поэта увлажненными глазами; в единой фразе она словно выплеснула все, что накопилось у нее на сердце. Поэт вдохновенно заговорил:

— Бог создал в мире много прекрасного, но я поверил, что самое прекрасное то, что отражалось в моих глазах. Я гордился тобою, Вени! Страстные песни коялы[12], качающейся на ветвях, не восхищают так, как твоя красота! Лишь одна песня вела меня за собой, как ведет путника Полярная звезда. Эта песня — ты, Вени. Я люблю тебя! И потому не могу оскорбить любовь других…

Услышав эти слова, Нилуфар приникла головой к камню. Сердце ее забилось от радости, — словно счастье, раскрыв крылья над душой, осенило ее своей тенью. И это теперь, когда вокруг нее простирается ужасная мертвая пустыня и она бредет далеко-далеко — усталая, изнуренная зноем, тщетно взывающая о помощи.

— Вени! — продолжал Виллибхиттур, — Ты зажгла пламя первой любви во мне. Как перезвон колец на твоих ногах, звучали струны моей вúны[13] в вечерний час; когда над хижинами начинала расстилаться серая дымка сумерек. И каждый раз рвалась к губам моим мольба, но ты была холодна как лед. Даже мои песни не могли проникнуть в непроходимый лес твоей гордости. Теперь опять спадает зной. Вени, верни мне свежий туман рассвета, я хочу снова воспевать волнение страсти. И жар полудня сгинет от уносящих вдаль воспоминаний. Лишь одного я желаю — быть рядом с тобой. Я верю тебе и сейчас, потому что любовь моя искренна. В жизни много раз придется испытывать удары судьбы. И пусть сочится кровь из ран на моих ногах, я все равно иду вперед. А ты? Ты словно камень, Вени! Разве ты познала боль души моей? «Этот добрый и тихий поэт! — говорила обо мне ты. — Он прячет в душе боль веков!» И ты думаешь, эта боль никогда не вырвется?! Есть предел греху! И когда истощится мое терпение, ты увидишь, как моя песня взметнется огненным языком!

Вени испытывала невыносимую боль и горечь. Она взглянула на залитое лунным сиянием небо, потом на широкий разлив Инда и сказала:

— Виллибхиттур! Приди в мои объятья, и забудем все!

— Да, Вени! — растроганно ответил поэт. — Прижмись к моей груди крепко, навсегда, чтобы больше не разлучаться…

— Виллибхиттур… — нежно сказала Вени, обнимая его.

Вдруг позади кто-то захохотал. Они оглянулись. Женская фигура приблизилась к ним, они узнали Нилуфар. На губах египтянки играла зловещая улыбка, глаза светились недобрым огнем.

— Ты? — вырвалось у Вени.

— Да, я! — злорадно засмеялась Нилуфар. — Госпожой задумала стать, дерзкая танцовщица? Но как ты станешь ею, не исполнив приказа высокочтимого? Тебе не удастся убить Виллибхиттура! Если такая низкая тварь, как ты, сможет противостоять Нилуфар, то ей незачем жить!

Рука танцовщицы взлетела вверх, но в то же мгновение поднялась рука Нилуфар. При свете луны скрестились два кинжала, сверкнул холодный, жаждущий крови металл. Нилуфар шагнула вперед.

— Я вижу, ты храбра, танцовщица. Но тебя вынянчила мать, меня же выкормила волчица! Я подарю твою спесь ненасытным волнам Инда!

Вени отступила назад.

— Нилуфар! — крикнул поэт. — Что ты делаешь?

Египтянка засмеялась.

— Эта женщина мнит себя мудрой, как змея. Но я хочу видеть, как она будет умирать! Иначе зачем бы мне приходить?

— Неужели… неужели… это правда? — вскричал поэт дрогнувшим голосом.

— Да, это правда, — сказала Нилуфар твердо, не оборачиваясь. — Не приближайся, иначе эта змея ужалит тебя…

Вени все дальше отступала к камню, за которым укрылась Хэка.

— Я на куски изрежу твое тело и скормлю черепахам, низкая тварь! В твоих жилах течет не кровь, а грязь, клятвопреступница! И ты осмелилась поднять руку на Нилуфар! Ты думала, я испугаюсь тебя? — Продолжая наступать, египтянка с ненавистью кричала: — Жалкая девчонка! Госпожой захотела стать? Подожди, когда у купца вырастет сын!