Он направился в комнату Вени. Та безмятежно спала. Красота ее была ослепительна. Манибандх долго любовался танцовщицей, и постепенно неприязненное чувство к ней рассеялось. Одна рука ее лежала на животе, другая возле головы, ноги были чуть согнуты в коленях. Иногда по губам пробегала легкая улыбка. Должно быть, под перламутровыми веками загорались и гасли, как светильники, сладкие сны.

Полуобнаженная грудь мерно поднималась и опускалась. Нельзя было оторвать глаз от ее прекрасного, благоухающего тела. А эти разбросанные по подушке цветы. Как они чудесны!

Нет, Амен-Ра просто стар! Можно ли противостоять обаянию и красоте женщины?! Манибандх еще силен и духом и телом.

Старость! Она уже на пути к нему. Высокочтимый в порыве внезапного волнения вытянул перед собой руки и долго рассматривал их. Кто посмеет сказать, что они высохли, как у старика? В его гладких, упругих мышцах неизменно живет огромная сила.

Он не старик! В нем еще много нерастраченных сил.

Но молодость уже ушла и не вернется. Как безжалостна судьба! Вот закружился в воздухе сухой лист, зеленых его собратьев завтра ждет то же, и они, глядя на падающий лист, содрогаются от страха. Желтый листок еще долго смотрит вверх, на ветви, потом его уносит ветер, и он стонет от боли под ногами прохожих.

Но оттого, что умер один человек, жизнь не прекращается. Если Манибандх умрет, многое ли изменится в этом мире?..

Манибандх слышал однажды, как дворцовая рабыня пела жалобную песню о своем маленьком сыне, покинувшем ее безвозвратно:

«Когда-нибудь ты стал бы взрослым и сильным, мои малыш! Я вскормила бы тебя своей грудью! И господин не продал бы тебя. Он снизошел бы к моим мольбам, мои слезы смягчили бы его сердце, мы стояли бы перед господином — ты и я, как корова со своим теленком.

О мой малыш! Ты ушел туда, откуда никто не возвращается. И пусть мои слезы растопят все золото господина, ты все равно не вернешься. И в судный день рабов опять разберут господа…»

Не было хвалы господину в этой песне, но все же она понравилась Манибандху. Сколько жалости и боли было в этом плаче! Почему мать всегда любит свое дитя?

Ныне Манибандху многое подвластно. Он, бывший раб, может завладеть всем на свете. Но есть ли на земле ласковые, добрые руки, которые всегда готовы раскрыть для него свои объятия, в каком бы презренном виде он ни предстал?

Самое дорогое на земле — любовь…

Манибандх внезапно ощутил смертельную усталость… Эти тревожные дни подточили его силы. Отчего он так одинок? Разве не стремился он упрочить свое существование в этом зыбком и изменчивом мире, ища единственной и неповторимой привязанности к женщине? Но все тщетно… Всю жизнь Манибандха одолевали сомнения, которые лишали его твердости духа и вели по пути мимолетных наслаждений. Разве близость крови такая уж великая ценность для смертного? Законная жена — любит ли она по-настоящему? Или только исполняет свой долг, обретая в муже надежное прибежище?

Манибандх давно пресытился и славой, и богатством, и женскими ласками. Он жаждет теперь истинной любви, почему же она не приходит? Разве для него она уже невозможна?

Что ж, если ему недоступен поцелуй искренней любви, Манибандх бросится в водоворот жизни, чтобы в неустанном действии утолить жажду, сжигающую кровь! Он подчинит себе весь мир!

Он сел. Положив руки на подлокотники, уронил голову на грудь и погрузился в глубокое раздумье.

Ему нужен шум, людское волнение. И чтобы в этом неумолчном гомоне звучало его имя: «Великий Манибандх! Высокочтимый Манибандх!» И тот, кто не может его любить, пусть склонит перед ним голову, — одинокая гордость Манибандха будет удовлетворена.

Так прошло немало времени. В комнату неслышно вошла Вени.

— Высокочтимый!

Манибандх ее не услышал. Он весь ушел в свои мечты Кто-то тяжело дышит, стонет… это сам фараон, подобно рабу, упав у его ног, дрожит от страха…

Вени, подойдя близко, сказала:

— Высокочтимый, старый…

— Старый? — пробудился Манибандх. — Кто назвал меня старым?

Узнав Вени, он смягчился.

— Красавица, я стар?

Брови сошлись у него от недоумения, на губах играла насмешливая улыбка.

— Нет, я хотела сказать, что даже старый жрец не уходит так в свои мысли, как вы, высокочтимый.

— Жрец! Разве он трудится, как я, красавица? Сегодня мне нужно осмотреть многие тюки товаров. Торговля растет, как сеть паука.

— Высокочтимый — паук?

Она проговорила эти слова не задумываясь, как шаловливый ребенок, но, поняв, что сказала дерзость, прикусила язык. Манибандх, заметив ее испуг, добродушно улыбнулся. Оба рассмеялись.

Простодушие дравидской танцовщицы восхитило Манибандха. Почему люди не говорят ему в глаза то, чего он сам ждет от них? Вени так проста и непосредственна, она всюду ведет себя с достоинством. А Нилуфар… Она всегда говорила с ним робко и боязливо, как рабыня.

Радостные голоса донеслись до каморки, где одиноко лежала Нилуфар. У них много причин для радости, горько думала египтянка. А она, что ей делать? Она сама несчастна и подвергает опасности других. Убить себя? Но неужели та самая Нилуфар, которую не испугали ни свирепые волны Инда, ни беспощадный ураган, так бесславно погибнет?

Однажды она придавила ногой опасного зверя. Сегодня он снова рычит над ее головой. Отступить? Признать себя побежденной? Нет! Разве в ее бровях нет прежней властной силы? Стоит лишь нахмурить их — и блеснут языками пламени вынутые из ножен мечи…

Как они смеются! Там, наверху… Вени… Манибандх…

Она спрятала голову в солому и заплакала. В это время вошла Хэка.

— Тише, Нилуфар, тише! Услышат!

Нилуфар подняла на нее глаза, полные слез. Она не имела права даже плакать.

Великий город был в ожидании праздника в честь змеиного бога Ахираджа. Со всех концов света съехались сюда со своими товарами иноземные купцы. С поклонами являлись они в гостеприимный дворец почтенного Амен-Ра. Купцы восхваляли могущество своих богов, а некоторые при этом не удерживались от насмешек над сомнительным величием чужих божеств. Не раз между гостями возникали долгие шумные споры.

Аравийские купцы поклонялись Луне. Египтяне же чтили Солнце, считая Луну его извечным врагом. Но разве в пустыне Солнце помогает людям, вопрошали аравитяне, разве оно является их благодетелем? Нет! Только Луна дарит свет и прохладу. Сама ночь, укрывающая путника, взлелеивается в ее молочном сиянии; и когда Луна отдыхает в раю, по земле начинают ползать ее враги змеи. Противники сходились лишь в одном: как бы ни враждовали между собой Солнце и Луна, оба они верховные божества.

Сколь богат Мохенджо-Даро золотом и драгоценными камнями, столь славен он и мудрецами! Но в спорах египтяне не уступали им, ибо полагали, что равных им нет на всей земле.

«Жители Мохенджо-Даро называют тучу-громовержца благосклонным кормильцем. Но нашей стране дожди не нужны, — говорили египтяне, — нашим полям дают влагу разливы Ха-Пи! Разве туча, — спрашивали они гордо, имеет определенный облик, как Ха-Пи? Божественная река покорна бегу колесницы года, она изменяется от месяца к месяцу, но всегда орошает землю. А облака на небе собираются лишь время от времени…»

Но нелегко было убедить горожан Мохенджо-Даро. Они упорно отстаивали превосходство своих богов. Кто сильнее в спорах, чьи вера и обычаи предпочтительнее, решить было трудно. И Амен-Ра предложил устроить диспут, пригласив иноземных гостей в свой пышный дворец.

Первым завел речь о богах Ашарат, виночерпий досточтимого Амен-Ра. Он рассказал предание о начале Египта. Сами египтяне называют свою страну Кеми, что значит — «черная земля». В далекие времена страной Кеми правили не люди, а боги, самым главным из них был Хешар, иначе — Озирис. Ему служили бог огня Птах, бог солнца Ра, бог воздуха Шу, бог войны Сэб, бог ветра Сети. Все жили счастливо. Природа не скупилась на дары. Ведь нужда приходит тогда, когда люди отдаляются от богов. И так боги правили землей тринадцать тысяч девятьсот лет. В каждый солнечный год бог Ха-Пи четырежды меняет свой цвет. Иногда в пору жатвы его жаждущий язык поднимается до самых верховий и забирает всю пищу людей. Разбившись на пять потоков, Ха-Пи уходит в океан, не оставляя ничего людям. Как объясняли древние мудрецы, это была дань за драгоценную черную землю, приносимую водой. Верховные боги передали Кеми младшим богам во главе с Менесом. Их правление продолжалось четыре тысячи лет. Убедившись, что люди не нарушают установленных обычаев, Менес передал власть в руки фараонов.