Как буйно распустившиеся молодые цветы, прелестны красавицы Мохенджо-Даро. Головы их венчают высокие причудливые прически. Тугие груди рвутся из плена ярких, блестящих одежд. На талиях позвякивают узорчатые металлические пояски. Мелодичным звоном перекликаются при каждом движении продетые в уши кольца и серьги. Чарующи и коварны их большие, словно у газелей, глаза. Облик их надменен, как надменны роскошные дворцы Мохенджо-Даро.

А сколько у них развлечении и игр! Едва первые лучи солнца начинают играть на высоких кровлях, девушки уже на ногах. И только поздней ночью возвращаются они домой. Ежегодно из их числа выбирается царица красоты, вокруг которой кружится рой юных воздыхателей.

…Воздух дрожал от звона золотых браслетов. Порой казалось, что от многоголосого гама колышется вода в бассейне. Пестрые одежды красавиц, расположившихся на беломраморных ступенях городского бассейна, напоминали радугу, отдыхающую на снежных вершинах. Юноши, раздевшись, бросались в воду. Стройные их тела мелькнув в воздухе, с плеском исчезали в глубине, оставляя на поверхности бесчисленные круги, которые медленно расходились, пересекаясь, и дробя друг друга. Маслянистая вода стала оранжевой от шафрана и сандаловой краски, покрывавшей тела девушек, и от нее исходил одуряющий аромат.

По краям бассейна располагались многочисленные комнатки для переодевания, в которых на столбиках-алтарях курились жертвенные огни. После купания тут можно было умастить тело благовониями и краской, надеть украшения.

Конечно, и в великом городе Ур, не говоря уже о столице Шумера славном Кише, можно было увидеть дворцы не хуже, чем в Мохенджо-Даро, но такой прекрасной купальни не существовало нигде. Вдоль края бассейна тянулись колонны со светильниками, и, когда ночью их яркий свет играл и переливался на поверхности воды, огни на улицах словно меркли. Странное, болезненно-пьянящее чувство рождала эта картина. Вечером, в золотистых лучах заката бассейн был похож на огромный цветок лотоса, усыпанный оранжевой пыльцой. Густые заросли вокруг купальни давали приют влюбленным, ищущим уединения.

Над бассейнам разносились веселые возгласы, смех, визг — красавицы чувствовали себя здесь непринужденно. Головки купальщиц, то появляющиеся над водой, то исчезавшие, напоминали пузырьки на реке во время дождя.

Одна за другой подкатывали колесницы и останавливались в тени деревьев. Сойдя на прохладные плиты бассейна, прибывшие располагались живописными группами. Казалось, для них вся жизнь — наслаждение. Никому не могло бы прийти в голову заговорить здесь о деле. Мужчины, завернувшись в накидки из белой легкой материи, степенно прохаживались среди купающихся. На них сверкали жемчужные ожерелья и браслеты, у некоторых на головах гордо красовались золотые диадемы. Странно было бы увидеть в руках у кого-нибудь, меч или государственную печать — тут думали и говорили только о женщинах. И вряд ли здесь можно было встретить хоть одного человека, знакомого с тяжелым трудом.

Тем удивительней было появление старика юродивого. Словно размышляя о чем-то, он притаился в уголке — отсюда можно было незаметно наблюдать за всеми. Безобразное тело старика прикрывали лохмотья. Проходившие мимо девушки, взглянув на его отросшие грязные ногти, с брезгливой гримасой отворачивались. Для жителей Мохенджо-Даро этот человек представлялся более загадочным, чем египетские кудесники и звездочеты. Даже самые мудрые, убеленные сединами горожане, заговорив с ним, не могли побороть в себе боязни и отвращения. Отойдя в сторону, они воздевали к небу руки и в ужасе молили богиню Махамаи:

— Да не будем мы такими, о великая богиня! Да не падут наши потомки столь же низко, как его дети!

— Поглядите-ка! — сказал один из проходивших мимо юношей. — Высокочтимому Вишваджиту мало покорить весь мир[7], он хочет завоевать сердце какой-нибудь красотки! Видите, спрятался? Огня-то уж у него в сердце нет, но пепел, наверно, еще не остыл!

— У него здесь свидание! — подхватил шутку другой. — Прибежит сейчас красавица, бросится ему на шею и утешит своего сердитого возлюбленного. Волосы у него как серебро, — а что еще нужно красоткам!

Вдруг юродивый вздрогнул и поднялся на ноги. У бассейна с резким скрипом остановилась золотая колесница Манибандха, усыпанная драгоценными камнями. Вслед за ней подкатили еще две. Черный раб помог Манибандху сойти. С двух других колесниц спустились египтяне. Среди них был Амен-Ра.

Эй, Апап! — окликнул купец. В глазах его вспыхнул надменный, властный огонь; так воспламеняется на костре промасленная ткань.

— Да, господин! — с поклоном отозвался негр.

— Вели возничим подождать нас!

По знаку Апапа колесницы отъехали в сторону.

— Эй, раб! — снова позвал Манибандх.

— Да, господин!

— Ты приготовил одежду? Или забыл о ней, как о своей смерти?

Негр ухмыльнулся, блеснув белыми зубами.

— Напрасно господин беспокоится. Все давно готово!

Амен-Ра пошел было к купальне, но остановился и пропустил впереди себя Манибандха. Видя, с каким достоинством выступает богатейший из горожан, старик юродивый взволновался — ведь и он когда-то был почитаем в городе!.. В то время, казалось, сама земля дрожала под его ногами. Сегодня же, когда он нищ и презираем, она готова брезгливо сбросить его с себя. Властный взгляд Манибандха поразил юродивого. Как прекрасны эти глаза! Колесница Манибандха переливается в лучах солнца. Беспечно позванивают колокольчики упряжи при быстрой езде, — так беспечен загулявший весельчак, готовый на радостях обнять весь мир…

Появление Манибандха было встречено бурным восторгом горожан. Приветственная песня, ликующие крики — редкий почет даже для богатого купца! Манибандх шутливо подтолкнул Амен-Ра к плескавшимся красавицам. Египтянин в нерешительности остановился перед бассейном, и это вызвало взрыв смеха.

Юродивый заметил, что к купальне направляются обнявшись, Вени и Виллибхиттур. Узкая и гибкая, как змея, рука танцовщицы лежала на поясе поэта. На его груди сверкало ожерелье. На Вени не было никаких украшений, кроме двух золотых браслетов на руках. Она была одета в короткое, едва доходившее до колен сари, верхний конец которого закрывал грудь. Легкой, как полет облака в небе, походкой шла она рядом со своим возлюбленным.

— Эй, змейка! — крикнул ей старик. — Иди-ка сюда!

— Что угодно высокочтимому? — весело откликнулась Вени.

Она обрадовалась встрече. Румянец смущения разлился по ее лицу, делая его еще более привлекательным. Большие глаза сверкали, как молнии в черной туче. Все жило и менялось в этой женщине, как бесконечно меняются в небе очертания облаков.

Виллибхиттур на вид казался слабым и хрупким, издали его можно было принять за подругу Вени. Зато в глазах его сияла могучая внутренняя сила, подобная силе волн великого Инда, дробящего скалы и уносящего их обломки. Это была сила творческого дара.

— Куда вы идете? — сурово спросил старик.

Вени посмотрела в сторону бассейна.

— Понимаю, великой богине танца захотелось побывать в знаменитой купальне! — сказал нищий и уставился на Виллибхиттура: — Ты ведь поэт?

— Он и поэт, и певец, — с улыбкой сказала Вени.

— Почтенный старец! — проговорил поэт. Выслушай меня и не смейся! Кто-то затронул струну страдания в моем сердце… Я не знаю, что со мной происходит…

— Узнаешь! — прохрипел юродивый. — Ты узнаешь это, когда не останется на земле ни одного человека, внимающего твоим песням, когда никто уже не отзовется на твой призыв. И струна твоей души порвется, как рушится и гибнет все в этом мире! Куда вы спешите? Туда, в эту ядовитую клоаку? Слышите? Это не голоса купающихся, это вопиют обнаженные наши грехи в человеческом образе! Эти горожане пылают в огне ложной славы и призрачного богатства! Разве вы не чувствуете запаха паленого мяса? Глупцы, вам хочется сделать из стоцветной радуги лук, чтобы вложить в него стрелу вашей ненасытной алчности и прицелиться в само небо?!