С того часа Клавдий Сергеевич начал искать другое время для посещения магазина. Впрочем, скоро надобность в этом отпала — Клавдий Сергеевич впервые напросился в гости к Тамаре Акимовне, и она, краснея и внимательно изучая переплет какой-то книги, согласилась.

— Только, Тамара Акимовна, вы не подумайте бог знает чего. Я ведь совсем по-товарищески забегу к вам, посмотрю: может, еще вам горбыльчика понадобится, так я подмогну… Чего вам самой-то мучиться? Как-никак, вы женщина, да еще такая красавица… — Он кашлянул и пригладил ладонью волосы.

Вахтомин сам поверил в искренность своих слов. Ему действительно интересно было посмотреть, как живет такая замечательная женщина, выведать, что находится у нее за душой. Он считал, что уже довольно хорошо знает Тамару Акимовну, чтобы вести себя с ней «по-простому, без всяких лишних смущений». Конечно, то обстоятельство, что Вахтомин и сам ходил в бобылях, сыграло определенную роль в его решении, но все же Клавдий Сергеевич не хотел думать о том, что Тамара Акимовна — мысленно он все время называл ее «замечательной» женщиной, потому что не мог отыскать эпитета, сильнее этого — что Тамара Акимовна, такая красивая и образованная женщина, может обратить на него внимание.

Но все-таки произошло именно, то, о чем он не смел даже мечтать, и вот теперь наступило время, когда он должен брать инициативу в свои руки. Он уже привез кое-что из дома: сервант, два стула (хоть Тамара Акимовна и сопротивлялась этому). Дошла очередь и до шифоньера, который так и не пролез в дверь. А тут еще этот сопляк, этот головастик Станислав вздумал характер свой показывать. Дурак…

— Ну, чего стоите? — прикрикнул Вахтомин на рабочих, которые молча смотрели на него, когда он снова появился в сенях. — Чего ждете-то? Разбирать надо, если не лезет…

Рабочие (молодые подсобники из его смены) повиновались. Тихими голосами обмениваясь между собой замечаниями, они разобрали шифоньер, погрузили его в кузов. Вахтомин, не заглянув больше в дом и не попрощавшись даже с матерью, полез в кабину. Станислав видел в окно: грузовик быстро промчался ко дороге, снова взметнув клубы пыли, которые теперь долго будут висеть в вечернем воздухе, пронизанные прощальными лучами солнца.

Клавдий Сергеевич трясся в кабине и мрачно смотрел на стремительную дорогу. Конфликт с сыном вывел его из равновесия. Наверно, не надо было драться. Все-таки пацан, ответить не может. Но, вспомнив, какое насмешливое лицо было в тот момент у Станислава, Вахтомин снова сжал кулаки. Сопляк! Где он только нахватался такой наглости? «Не хочу с тобой говорить…», «Негодяй…» Ах, сволочь! Юрка — тот попроще. Но и опять: кто даст гарантию, что он не станет таким же, когда вырастет? Сейчас он тише воды, ниже травы, отца слушается, верит каждому его слову, но что будет лет через пять? В последнее время младший брат не отстает от старшего ни на шаг, и Станислав, наверное, оказывает на Юрку большое влияние. Хорошо было бы их разъединить, но как?

Вахтомин смотрел на колхозное поле, мимо которого проезжала машина. В этом году пшеница хороша — тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Вон какая стоит — стеной, как поется в песне. Снова, небось, колхозники затребуют помощи от горожан во время уборки, теперь они почти каждый год просят об этом, своими силами не могут управиться.

Пришла новая мысль: может, Станиславу хватит учиться? Семь классов! У него, у Клавдия Вахтомина, всего три, и то он не жалуется и не бедствует. Если голова есть на плечах, человек нигде не пропадет, сколько бы классов он ни окончил. «Не всем быть инженерами да профессорами». Пусть Станислав идет работать — хотя бы в тот же колхоз. А что? Рук всюду не хватает, а в колхозе — тем паче. Чем футбол гонять целыми днями, лучше полезным делом заняться. Больно много говорить стал. На отца кричит…

Клавдий Сергеевич сжал кулаки, не замечая этого. Вернулась злость, и с ней — плохое настроение. Но тут машина остановилась около Тамариной избы…

Рабочие внесли в дом и собрали вновь шифоньер. Старый выставили в сарай.

Вахтомин сказал не очень твердым голосом:

— Что, ребята, как насчет ста граммчиков пропустить? В наличии нет, но сбегать недолго…

Рабочие переглянулись и отказались. После их ухода Вахтомин расслабленно сел в кресло; у Тамары Акимовны их было два — больших, с высокой спинкой, на которой так хорошо отдыхала голова. Вахтомин сел и начал осматривать комнату, в которой теперь стоял шифоньер. Тамара очень удивится сейчас. От такой мысли Вахтомин испытал удовлетворение.

Хлопнула дверь:

— Вот и я, Клавдий Сергеевич!

Словно бы светлее стало в комнате. Пришла Тамара — веселая женщина, молодая и красивая, и Клавдий Сергеевич в первый раз ощутил тяжесть своих сорока девяти лет. Не такие уж большие его года, но по сравнению с Тамарой он выглядит, наверное, стариком.

— Ты привез шифоньер? Этот и есть? А мой где?

— В сарае.

Он смотрел на нее и не мог насмотреться. И по-прежнему не мог поверить Вахтомин, что сидит в горнице у Тамары Акимовны — у этой замечательной женщины; не гостем сидит — хозяином, который у себя в доме может делать все, что хочет…

— Все-таки маловат твой домик, Тамара Акимовна. Вон, поставили шифоньер — и места нет больше.

— А нам больше и не надо, может?

— Как же не надо… Ты мой пятистенок не видела, потому и говоришь так. Я привык к широте. Чтобы можно было размахнуться. Сейчас знаешь какая мысль пришла ко мне? И я считаю: очень верная она. Я, Тамара Акимовна, всю жизнь на работу в село хожу пешкодралом. Что для нас пять километров? Раз плюнуть! Метель, скажешь, снег февральский? Ну так что? Пять километров… И мысль у меня такая, что…

— Можешь дальше не говорить. Как мы с тобой раньше решили, Клавдий, так пусть все и остается.

— Но, Тамара Акимовна, где же я возьму покупателя? Объявление висит и висит, а толку никакого.

— В деревню я не поеду. А в твой пятистенок — тем более. Словно ты не понимаешь, а ведь не глухой.

Клавдий Сергеевич наморщил лоб:

— Что понимать-то?

— Ах, ладно, не будем об этом.

Вахтомин развел руками:

— Но ведь покупателя нет!

— Пусть. Куда спешить? Рано или поздно все уладится. А пока здесь жить будем…

— Тесно у тебя.

— Зато уютно.

— Так-то оно так…

Они пили чай с малиновым вареньем — маленький невзрачный Клавдий Сергеевич Вахтомин и Тамара Акимовна, у которой из глаз, казалось Вахтомину, исходит свет.

И вдруг он все ясно вспомнил. Все, что произошло часа два тому назад. Вспомнил — и что-то тяжелое навалилось на его душу, затруднило дыхание; наверное, это снова была злоба — неуправляемая и когтистая; она холодной лапой сжала сердце — и отпустила. И ушла, в который раз испортив настроение Вахтомину. Клавдий Сергеевич криво улыбнулся:

— А ведь они тебя знают, кажется, Тамара Акимовна.

— Кто — они?

— Мои бандиты — Станислав да Юрка.

— Они у тебя не бандиты. Они хорошие ребята. — Тамара Акимовна улыбнулась своим мыслям. — Я с ними познакомилась сегодня. Хорошие мальчики. Непосредственные.

— И что же, — Клавдий Сергеевич испытал нечто вроде ревности, когда услышал удивительную новость, — и что: ты с ними разговаривала?

— Конечно.

— Где вы познакомились?

— Они в магазин приходили. Ты, смотри, не ругай их, я тебя прошу. Я не знаю ваших отношений, но будь с ними поласковее. Хорошо? И знаешь, Клавдий, — в лице Тамары Акимовны появилось что-то новое — нежное, грустное и доброе, — знаешь, по-моему, мы с ними замечательно уживемся.

— Дай бог, — коротко буркнул Вахтомин, опуская глаза. Разговор о детях был ему не по нутру. — Но ты опять кое о чем забываешь, Тамара Акимовна. — Он сделал паузу, в течение которой женщина выжидательно смотрела на него. — Ты опять забыла, что, пока дом в Вахтомине не продан, пацаны будут жить там, а не здесь.

— Ах, вот ты о чем! Ну, это не большая беда. Они могут жить и там и здесь… Сам же говоришь: пять километров — ерунда! Тем более что ребята учатся в селе…