Вот чем становимся мы на склоне лет. Природа, наделив человека сознанием, не дала ему богатырского здоровья. Как хорошо жить крепким и духовно и физически от начала и до конца! И никогда не болеть.
Младший брат, узнав о походе Станислава к Елизавете Ивановне, сказал:
— Что же ты меня не предупредил? Пошли бы вместе… Она ведь… потеряла реальность…
И это было больно слышать.
Все эти дни Вениамин не давал другу покоя:
— Что ты, Стас, в самом деле! Все тебя ждут, а ты не заходишь.
И он направился в гости. Ольги дома не оказалось, и этот факт несколько успокоил Станислава.
— Здравствуй, Станислав, — сказала Софья Николаевна. — Я рада, что ты пришел… Странно, как время меняет нас. Я помню, ты был очень симпатичным мальчишкой, а стал настоящим мужем.
— Да-да, Стасик… Молодец… — поддержал жену Геннадий Егорович. — Очень ты стал мужественным…
— У тебя, небось, интересы теперь другие, — продолжала Софья Николаевна, улыбаясь одними губами. — В Ташкент сильно тянет? — Женщина поздоровалась с ним за руку, снова опустилась в кресло, причем сделала это с трудом. Легкое чувство жалости к Софье Николаевне шевельнулось в душе Станислава и исчезло. — А мы вот теперь, — продолжала говорить хозяйка дома, — совсем старые стали. И ноги не держат, и одышка… Что делать, наш век кончается.
— Ну, вы еще… — хотел было возразить Станислав и замолчал, потому что Софья Николаевна сделала протестующий жест рукой, как бы желая сказать: «Не надо об этом!»
Она сказала:
— Ничего мы уже не еще, Стасенька. От нас осталась одна видимость. Веню не встретил? Он отправился за хлебом… Ты бы лучше рассказал о том, как живешь в этом своем Ташкенте. Не очень мучаешься от жары? Веня вон, так тот все время хвастает, что ему не жарко. Потому что у него, мол, смуглая кожа. А как ты? Не очень мучаешься?
— Не очень.
— Веня говорит, что это вы его затащили в Среднюю Азию, — сказала Шурочка. — Правда?
— Он сам приехал.
— Что у вас там за Азия такая, — несколько ревнивым тоном произнесла Софья Николаевна.
— Такая вот, — весело откликнулась Шурочка.
Станислав с удовольствием взглянул на нее. Несмотря на то, что Шура родила двух девочек, она оставалась такой же стройной, какой он увидел ее однажды, такой же румянощекой и не менее веселой и жизнерадостной. Она относилась к тому типу людей, — давно уже решил Станислав, — к тому типу женщин, которые живут интересами своих мужей и считают, что важнее того дела, которое они делают, на свете не сыскать. Вениамин в письмах другу, как правило, упоминал имя своей жены. Было ясно, что Шурочка не только умеет привязываться, но и привязывать. Вениамин нашел то, что ему было нужно. С такой женой он не пропадет. Он может смело отдаваться партийной работе, зная, что у него надежные «тылы». Станислав немного завидовал другу — чуть-чуть! Но эта маленькая зависть причиняла большую боль: маленькая зависть лишний раз напоминала Станиславу о том, что сам он по-прежнему на распутье.
Софья Николаевна переменила тему разговора:
— А ты, Стасенька, так и ходишь теперь в холостяках?
— Так и хожу.
— Что ж так?
— Он теперь боится прикасаться к вашему брату, — засмеялся Геннадий Егорович.
Софья Николаевна стрельнула в мужа недовольным взглядом. Обидеться на слова Геннадия Егоровича мог бы и Станислав, но обижаться на старика было нельзя — он эту свою фразу произнес без всякой задней мысли.
Софья Николаевна теребила бусы на шее:
— Ты на меня не обижайся, Стасик, что я тебе сейчас скажу, — начала она более тихим голосом, чем минуту тому назад. — С тех пор прошло очень много времени, я много передумала и много поняла… Шурочка, может, ты самоварчик поставишь? — обратилась она к снохе.
— Конечно, мама!
— Так вот, — продолжала Софья Николаевна, когда Шурочка вышла из комнаты. — Я очень много думала…
— Не надо об этом, Софья Николаевна, — попросил Станислав.
Она нахмурилась:
— Разве ты знаешь, о чем я хочу тебе сказать?
— Знаю.
Софья Николаевна растерянно посмотрела в окно, перевела взгляд на Станислава, дернула бусы на шее и, помолчав значительно больше, чем следовало бы, сказала:
— Извини…
— Стас, привет! — с этими словами в комнату вошел Вениамин. — Сегодня мы должны выпить.
— С какой стати? Да еще днем…
— Ты ничего не знаешь, потому так и говоришь, — Вениамин полез в задний карман брюк, — извлек согнутый пополам конверт.
— Веня, — сказал Станислав, — я помню, в детстве ты был более скупой…
— Я?!
— Ты был скуп на слова. Ты говорил: «Так положено» — и дело с концом.
— Ладно-ладно. В этом письме, Стас, мне пишут, что я должен вернуться в Учкент к 25 июля…
— Зачем?
— Затем, чтобы вступить в новую должность. Теперь я буду заведующим отделом.
— С этого и надо было начинать. Шура не знает о письме?
— В том-то и дело.
— Она будет рада.
— Это так, но… Шура первый раз в России, ей здесь все нравится…
— Ну и слава богу. Ведь это тебе надо ехать, а не ей.
— Куда иголка, туда и…
— Чепуха! Езжай один.
— А Шурочка, а девочки?
— А Шуру с детьми я тебе привезу.
— Ты привезешь? Как ты хочешь привезти, если ты… — Затем он с облегчением выдохнул: — Идея вообще-то. Конечно, как я сразу не сообразил… Но куда ты мне их привезешь? В Учкент?
— Могу и в Учкент, если ты не сможешь встретить нас в Ташкенте.
— Только езжай поездом до Ташкента.
— Могу и поездом.
— Девочкам очень нравится поездом. И Шурочке… — Вениамин улыбнулся, и это означало, что он принял решение.
— Ты все крепче пускаешь корни в Учкенте.
— Да. И жалею, что тебя нет рядом. А впрочем… Пожалуй, теперь тебе в Учкенте делать нечего. Если бы с самого начала… А теперь — нет. Да и в Ташкенте тебе… — Вениамин сухо закончил: — Оставался бы ты, Стас, здесь…
— Тебя не поймешь, — ответил Станислав. — Сначала ты жалеешь о том, что меня нет в Учкенте, теперь хочешь, чтобы я остался здесь… — Станислав произносил эти слова, не успев, конечно же, выработать своего отношения к предложению друга — так неожиданно прозвучало оно. Но самое первое чувство, которое Станислав испытал, нельзя было назвать приятным, хотя, с одной стороны, забота Вениамина и не могла не вызвать доброго отклика в Вахтоминском сердце. Но Станислав удивился тому, как поворачивается у друга язык говорить подобные вещи. Почему, собственно, Вениамин взял нечто вроде шефства над Станиславом? Когда это случилось в первый раз? И почему он, Станислав Вахтомин, безмолвно это шефство признает? — Нет, Веня. Я сам знаю, что мне делать. Странно, что ты все время пытаешься навязать мне свое мнение.
— Стас, да ты что?!
— Разреши мне самому устраивать свою жизнь. — С каждым новым словом в душе поднималось раздражение — откуда оно взялось? Станислава разозлил менторский тон друга, разозлили мысли о своей никчемности (хоть они и не были в диковинку) и… раздражало вмешательство Вениамина в его личные дела.
— Да ты что, Стас? — повторил Вениамин свой вопрос. — Неужели ты серьезно считаешь, что я хочу повлиять на тебя? Тогда забудь то, что я тебе сказал! Только помни, что именно сейчас ты глубоко ошибся. На этот раз моими словами двигало другое… не забота о тебе, понимаешь? — Не дождавшись ответа, он продолжал: — Но я думал также, что тебе могу сказать все, что хочу сказать.
— Спасибо.
— Ладно, пошли в сад.
Но если Станислав думал, что на этом кончится его сегодняшнее испытание, то он ошибся… Испытания только начинались.
В саду у Барабановых стоял большой круглый стол; Софья Николаевна, тяжело ступая, вышла в сад, расстелила на столе скатерть…
Меньше всего хотелось сейчас Станиславу сидеть рядом с Софьей Николаевной. Настроение испортилось окончательно.
Почему иногда так невыносим оптимизм других? Наверно, потому, что сам ты не имеешь к нему никакого отношения. Чужое веселье всегда раздражает, когда самому тебе не до веселий. Было мгновение, когда Станислав испытал примерно такое же чувство, какое испытывает приговоренный к смерти человек, когда его ведут на казнь сквозь веселящуюся толпу. Как никогда раньше, Станислав испытал свою ненужность. В эти минуты у него было только одно желание — убежать, куда глаза глядят. Никого не видеть и не слышать. Никого и ничего! Но он не мог этого сделать, потому что жизнь человека подчиняется определенным законам — писаным и неписаным; нельзя не соблюдать законы, потому что в противном случае общество отторгнет тебя, как живой организм отторгает чужеродное тело. Станислав не мог сейчас уйти из этого дома — по крайней мере до тех пор, пока не закончится пиршество, которое еще и не начиналось.
