Весна приносила с собой много радостей, а когда Станислав сдал за восьмой класс все экзамены, он был почти счастлив, потому что теперь у него появилось очень много времени для того, «чтобы оттачивать свое мастерство». Станислав любил футбол, хоть и не любил много бегать. Он считал (и всем доказывал это), что носиться по полю, как угорелый, совсем не обязательно. Своим сверстникам он втолковывал, что в футболе, конечно, тоже надо уметь бегать быстро, что особенно важна «взрывная» скорость, чтобы уметь убежать от противника, да еще убежать с мячом. Но, — добавлял он, — техника решает все. Финты — вот что главное! И умение бить по воротам.

Но вдруг отец призвал сыновей к себе, усадил их за стол и произнес такую речь:

— Значит, так, уважаемые спортсмены. В самое ближайшее время, но не позднее конца июля — начала августа мы перебираемся в село. Хватит вам ходить в школу к черту на кулички, вы будете жить рядом. Согласны?

— Согласны! — ответил Юрка.

— А ты, Станислав?

— Я как все.

Станислав не испытал большой радости, услышав сообщение отца. Почти сразу Станислав подумал о футбольной команде, которая останется без центрального нападающего. И наверняка начнет продувать матч за матчем.

— Ты чего физиономию скривил, будто кислых яблок нажрался? — повысил голос отец. — Ты что, думаешь, я не вижу, что у тебя на уме? Привык безответственно гоняться за футболом, вместо того, чтобы заняться общественно полезным трудом. Ты чего скривился?

— Я…

— Об них заботишься день и ночь, хочешь, как лучше, ночей не досыпаешь, куска не доедаешь, а они физиономии свои воротят, когда им дело предлагаешь.

— Папа, я не ворочу физиономию, — сказал Станислав. — А в футбол мы всегда играли. Каким же делом нам еще заниматься? Скажи — и мы займемся…

Отец продолжал буравить сына глазами-щелочками, ронял недовольные слова:

— Займетесь вы, как же. От вас дождешься. Воды — и той из колодца принести не можете, все матушке приходится одной делать.

Бабушка Варвара сидела здесь же, отмахнулась:

— Да чего ты, Клавдий, о чем ты говоришь? Что ж я, без рук совсем?

— Не в этом дело, матушка, а в том, что они ничего не хотят понимать. — Отец перегнулся через стол и тихо, но с большим значением, спросил у Станислава: — Сейчас какое время, ты знаешь? То-то и оно, что ты ничего не знаешь. Ты только и думаешь, что ногами работать. А надо иногда и головой думать. Сейчас такое время, когда происходит восстановление народного хозяйства. Соображаешь? И каждый, я в том числе и ты, должен быть к нему причастен. Слышал, Юрий? — Клавдий Вахтомин бросил взгляд на младшего сына.

— Слышал, — отозвался тот.

Станислав сказал:

— Я же с тобой не спорю, папа. Если ты надумал переезжать, тебя ничто не остановит.

Клавдий Сергеевич хмуро продолжал:

— Соображаешь. Именно так все и будет. У тебя хорошо подвешен язык, Станислав. Быть тебе агитатором, не меньше. Меня ничто не остановит, ты прав. — Он сцепил кисти рук и легонько ударил ими по столу. — Даже твоя насмешливая физиономия меня не остановит.

— Я не виноват, что у меня такое выражение лица.

— Вот-вот. Ты никогда ни в чем не виноват, а потом получается наоборот. Смотри мне в глаза, если не испытываешь вины! Вот так.

И только теперь Станислав услышал новость, которая многое объяснила ему в поведении отца.

— Я хочу, прежде всего, — сказал Клавдий Сергеевич, — чтобы в нашей семье, которую мы вместе начали строить, было все мирно и по-человечески. Я хочу, чтобы моя новая жена стала для вас хорошим другом, чтобы вы любили ее и уважали. Как родную мать.

— Какая жена? — спросил Юрка. Станислав смотрел на отца, но не видел его; мысли Станислава улетели далеко от этой комнаты, от теперешнего времени… Перед лицом возник вдруг образ буфетчицы с вокзала. Станислав много раз видел отца с ней, когда была еще жива мать. Правда, в те времена отец пил. Буфетчица Марина была высокая, худая женщина с накрашенными губами, черноволосая, ее волосы блестели, словно их намазали бриллиантином.

— Я ее знаю, — сказал Станислав.

— Знаешь? — Отец уставился на сына. — Откуда ты ее можешь знать?

— Я вас часто видел около стадиона. Ее звать Марина, которая буфетчица с вокзала…

— Дурак! — резко оборвал сына отец. — Чего ты мелешь? Какая Марина? Тебе что, приснилось?

— Ничего не приснилось. Марина из буфета, такая худая и накрашенная…

— Дурак!! Замолчи! Еще два слова, и я тебя вышвырну вон!

Отец сердито сомкнул губы. Бабушка Варвара смотрела себе в чайную чашку, но Станиславу почудилось, что старуха загадочно улыбается. В комнате повисла тяжелая пауза, и Станислав снова не мог понять, почему. Что он такого сказал?

Отец продолжал более спокойным тоном:

— Хоть ты и перешел в восьмой класс, Стасик, у тебя еще молоко на губах не обсохло, понимаешь? Если хочешь знать, почему ты меня видел около Маринки этой, я отвечу. Она торговала водкой, ну и я… если ты помнишь… — Отец запнулся, достал из кармана платок, оглушительно высморкался, пододвинул бабушке Варваре свою чашку. — Плесни, матушка, чайку, что-то горло пересохло… В общем, — повернулся к сыну, — это не твоего ума дело!

— А кто будет наша мама? — спросил Юрка все тем же голосом — звонким и наивным.

Отец сделал неопределенное движение рукой, словно хотел остановить младшего сына от дальнейших расспросов.

— Придет время, все узнаете. Тетя образованная, книгами торгует в магазине. Добрая. Она живет в селе, поэтому мы туда скоро переберемся. Как только продадим этот дом. Ты все понял, Станислав?

— Все.

Но после такого важного и очень памятного разговора ничего не изменилось в доме Вахтоминых. Отец по-прежнему пропадал неизвестно где, ночевать часто не приходил, и бабушка Варвара чувствовала себя полноправной хозяйкой. Поскольку ей теперь не у кого было спрашивать, что приготовить на обед, она проявляла собственную инициативу, откармливала «маленьких мужичков», как она называла внуков, пельменями, пирогами с картошкой и свежей рыбой.

Впрочем, Станислав и Юрка тоже редко сидели дома: если на улице стояла ясная погода, братья по-прежнему гоняли мяч, или уходили на Цну купаться, захватив удочки и банку с червями.

Отец появлялся, как правило, по выходным дням. Однажды он пригнал подводу, погрузил на нее сервант и уехал, даже не присев к столу.

— Некогда, матушка, некогда! — пробормотал он, когда старушка хотела о чем-то попросить его. Но в самый последний момент отец сунул в руки бабушки Варвары пятьдесят рублей, прохрипел: — Возьми, купи мяса!

Появившись в другой раз, отец медленно снял сапоги — он и летом ходил в сапогах — прошелся по горнице, сел к столу и стал смотреть в окно, за которым молчал длинный июльский полдень. Старушка стояла здесь же, ждала, когда Клавдий Сергеевич заговорит. Она не любила первой лезть со своими замечаниями.

Отец начал свою речь с вопроса:

— Не приходили покупатели?

— Бог миловал, — ответила бабушка Варвара, не подумав о последствиях.

Но Клавдий Сергеевич пропустил ее слова мимо ушей. Он думал о своем. Он знал, конечно, что покупателя на дом не было, несмотря на то, что и в Вахтомино, и в соседних деревнях, и по всему селу развешены были объявления о продаже трехкомнатного, построенного по-городскому дома с садом и огородом (пятнадцать соток), с двумя сараями, с антресолями (это почти второй этаж!), с собственным колодцем во дворе.

— Значит, никто не интересовался, — сказал Клавдий Сергеевич, вслушиваясь в свои мысли.

— Может, не надо продавать-то? — спросила бабка как бы между прочим.

— Что? — Отец встрепенулся. — Это почему же?

— Ну… как, — старушка развела руками, словно очень удивилась тому обстоятельству, что ее сын Клавдий такой непонятливый человек. — Сам рассуди, сынок. Ну, продашь ты этот дом, ну, купите вы со своей Тамарой новый в селе, ну, станете вы жить. А парням-то куда деваться?