Но разве могла она сказать об этом Варваре Петровне?

Варвара Петровна взяла ее за руку:

— Милочка, моему сыну нужна жена. Такая жена, как ты — умная и красивая. Чтобы он любил ее и носил на руках. Он не старик. Что там — сорок девять лет! Для мужика это не возраст…

— Варвара Петровна, я уж сказала вам. Ничего нельзя изменить.

— Тамара, Тамарочка, не говори такие слова, подумай! Я уверена, что тебе многое не понравилось в нем… Да? Правда? Но ведь правильно говорят в народе: стерпится — слюбится. Уважь старуху, милая. Погоди принимать главное решение. Все еще изменится.

Варвара Петровна мечтала видеть в своем доме нормальную человеческую семью, в которой жизнь внуков согрета присутствием пусть не родной матери, зато хорошей мачехи. Варвара Петровна знала о том, что Тамара Акимовна произвела на ребят хорошее впечатление. Старушка часто становилась невольной свидетельницей мальчишеских разговоров. Она обрадовалась, когда узнала, как они относятся к Тамаре Акимовне; бабушка Варвара перекрестилась: «Может, все теперь образуется».

И вдруг все сломалось в одночасье.

Варвара Петровна хотела уговорить Тамару Акимовну. Старушка была уверена, что сын ее женится; теперь же она поняла, не Клавдий раздумал жениться, но Клавдия выставили из дому. Воистину, решила Варвара Петровна, Клавдий должен был сделать большую пакость, чтобы эта женщина отвергла его.

Она встала со скамейки:

— Ну, что ж, милочка, Тамарочка, мне очень жалко, что у вас ничего не получилось. Пойду я. Желаю тебе быть счастливой.

— До свидания, Варвара Петровна.

Тамара Акимовна некоторое время смотрела вслед своей гостье и думала о том, что потеряла одновременно трех хороших людей — Юру, Станислава, Варвару Петровну.

Клавдий Сергеевич Вахтомин не подозревал о том, насколько серьезным было решение Тамары Акимовны. Вернувшись домой из Дементьева, обсудив со Станиславом вопрос о его работе на комбинате и почти совсем успокоившись, Клавдий Сергеевич решил выждать денек-другой, после чего снова заглянуть к Тамаре Акимовне на огонек.

В следующий понедельник Станислав должен был выйти на работу, и Вахтомин собрался поговорить с глазу на глаз с мастером Рожковым Вадимом Кирьяновичем, которому предстояло принять в свою смену Станислава в качестве ученика станочника.

Из всех инженерно-технических работников комбината Вадим Кирьянович Рожков был для Вахтомина наиболее «неудобным» коллегой. Они недолюбливали друг друга, но их объединяло общее дело. Они сдавали один другому смену и принимали ее. Поэтому мастер Рожков хорошо знал, какими грехами страдает этот «правдолюбец» Вахтомин. Иногда, когда Вахтомин начинал разглагольствовать с трибуны собрания «о дальнейших перспективах повышения производительности труда», «об улучшении качества изделий», о том, что «не все еще цехи и участки пришли к убеждению о необходимости вскрывать свои внутренние резервы», — в таких случаях Рожков бросал с места:

— Почему же в вашей смене сегодня весь день простоял токарный станок?

Рожкову всего двадцать пять лет; он рыжий, высокий и сутулый; на лице застыло насмешливое выражение (так кажется Вахтомину); глаза — не поймешь, какого цвета: серое с зеленым. Когда Вадим Кирьянович смотрит на Вахтомина, Клавдий Сергеевич испытывает чувство, будто сменщик пронизывает его взглядом насквозь и выворачивает ему душу. В отличие от практика Вахтомина, Рожков имеет средне-техническое специальное образование, и поэтому Клавдию Сергеевичу всегда становится не по себе, когда Рожков присутствует на собрании.

Если это случается, Вахтомин долго не выступает, чтобы не будить в своем сопернике чувство протеста; но выступать приходится, и тогда Рожков снова бросает с места: «Вы ратуете за качество, а почему же сами запороли вчера двести половых досок?»

Вадим Рожков, — такой же, как и Вахтомин, сменный мастер заготовительного цеха, был бельмом на глазу у Клавдия Сергеевича; дела в смене Рожкова шли, как правило, настолько успешно, что Вахтомин не мог по-настоящему придраться к сменщику. Когда Рожков сдавал смену, станки были отлично вычищены, детали, которые ждали обработки, аккуратно сложены на своих местах.

Все же Вахтомин находил огрехи в работе смены, которой руководил Рожков, и говорил об этом там, где следует говорить о недостатках. Но рожковские огрехи были обычно настолько маловажны, что на информацию Вахтомина никто не обращал внимания.

Иногда, улучив минутку, Рожков подходил к Клавдию Сергеевичу, улыбался и говорил:

— Напрасно, Клавдий Сергеевич, пустяками занимаетесь…

— Для вас, может, это и пустяк, — отвечал Вахтомин сердито, — а для меня вопрос первостепенный. Из пустяков складывается вся наша жизнь.

— A-а, тогда другое дело, — прищуривался Рожков. — Тогда я молчу.

В повседневной своей работе Вахтомин и Рожков общались очень мало, по целым месяцам они не обменивались и десятком фраз. Порою Вахтомин как бы между прочим спрашивал у Рожкова:

— Что ж вы, Вадим Кирьянович, на собрание не явились?

— А какой стоял вопрос?

— Вопросов было много. Обсуждали пилорамщика Сорокина, который в нетрезвом виде на работу явился, приняли также решение организовать кружки художественной самодеятельности, потому что наша молодежь…

— Решение о борьбе с катаклизмами в природе не выносили?

— Что? Вы, Вадим Кирьянович, недооцениваете…

— Точно, — стараясь подделаться под официальный тон Вахтомина, отвечал Рожков. — Я недооцениваю. — И уходил восвояси.

Вахтомин и Рожков никогда не ссорились, но они недолюбливали друг друга — и соперничали. И если Клавдий Сергеевич очень серьезно относился к этому соревнованию и старался приложить все силы к тому, чтобы победить, то Рожков делал свое дело играючи, его голоса почти не было слышно в цехе, а смена работала безукоризненно. Вахтомин чувствовал себя не очень уютно, видя, как легко Рожков делает то, что самому Вахтомину дается с большим трудом.

Вот к этому человеку и направлялся Клавдий Сергеевич, чтобы поговорить с ним об устройстве сына. Рожков работал в первую смену, что облегчало Вахтомину задачу. Не составляло большого труда отыскать Вадима Кирьяновича — он находился у «болиндера» — так называли на комбинате четырехсторонний станок, на котором изготовлялись половые доски.

— Клавдий Сергеевич? — удивился Рожков. — Вы здесь что, сегодня снова собрание с утра?

— Почему собрание?

— Ну, как же… Раз вы явились, значит…

— Нет, по-моему, о собраниях никто ничего не говорил.

— Да? Какое счастье, — расплылся в улыбке Вадим Кирьянович. — Тогда что же вас привело сюда? — Он перевел взгляд на Станислава. — Привет, Станислав! По-моему, я тебя недавно здесь уже видел. — Он представился: — Рожков. Вадим Кирьянович. Прошу любить и жаловать.

— Вот-вот, вот-вот, — зачастил Вахтомин. — Вы очень проницательны, Вадим Кирьянович. Я как раз и надеюсь на то, что Станислав будет вас и любить, и уважать. Потому что я хочу, чтобы вы взяли его в свою смену.

— Ах, вот оно что, — Рожков посерьезнел и более внимательно посмотрел на Станислава. — Он может что-нибудь делать?

— Удивительно, — сказал Вахтомин, — что вы задаете такой вопрос. Что он может делать? Только и знает, что футбол гонять… Он учеником устраивается.

— Учеником можно.

— Ну и ладушки, — сказал Вахтомин.

— Подождите минуточку, Клавдий Сергеевич. Почему, если не секрет, вы хотите определить сына именно в мою смену?

Вахтомин надеялся, что такого вопроса не последует, и поэтому недовольно проворчал:

— Не хочу в своей смене разводить семейственность…

— Ага! — сказал Рожков радостно.

— Станислав будет чувствовать более высокую ответственность у вас, а не у меня.

— Ага! — повторил Рожков.

— Вот такие пироги… Значит, Вадим Кирьянович, вы не против?

— Не против, — ответил Рожков. — А ты сам не против, Стасик, что отец спроваживает тебя ко мне? Имей в виду, что…

— Не против, — сказал Станислав.