Лакей, которому повезло, действительно был уже в весьма почтенных летах и хорошо знал дело. Он не кинулся тотчас к своему новому клиенту, зная, что нельзя показаться назойливым, что надо человеку дать осмотреться, освоиться, изучить карту. Но и промедлить тоже опасно. Выбрав момент, какой ему подсказывали многолетний опыт и профессиональная интуиция, то есть именно тот, что и следовало, лакей подошел к столу.

— Добрый вечер, сэр. Вы весьма мудро поступили, решив провести остаток этого дня у нас.

Молодой господин кивнул в ответ головой и улыбнулся, сделав вид, будто не знает, чего на самом деле стоит эта заученная приветливость.

— У нас получена партия прекрасного портвейна, — с гордостью и в то же время с оттенком доверительности сообщил старик.

— Отлично. Принесите бутылку. А свежие ли у вас омары?

— Я очень сожалею, сэр, но, — лакей с выражением как бы скорбного достоинства чуть склонил голову, — омаров нет совсем: сегодня среда. Раньше они у нас были, разумеется, всю неделю, а теперь только по субботам и воскресеньям. Увы, кризис…

— Кризис добрался и до вас?

— И до нас и до омаров, сэр!

Это была, вероятно, уже незаученная шутка, и гость улыбнулся ей вполне искренне.

— Жаль, жаль, — сказал он и стал делать заказ с поправкой на печальное отсутствие, видимо, очень любимых омаров. Заказ был обстоятельный, тонкого вкуса и, что особенно вдохновляло лакея, на две персоны. «Любовное свидание, конечно», — решил он, направляясь на кухню.

Когда портвейн был принесен, молодой господин тотчас налил себе полрюмки, посмотрел вино на свет, сделал два-три мелких глотка, пошевелил губами и сказал:

— Это действительно неплохой портвейн, но ему надо еще недели две-три полежать.

«О, да вы, сударь, штучка непростая! — с восхищением подумал лакей. — Знать, не так молоды, как выглядите. И, видно, слишком уж хотите угодить своей крошке».

— Вместо этого портвейна принесите бордо компании «Детурнель».

— Шато д’арсен вас удовлетворит?

— Прекрасно, шато д’арсен!

— А как прикажете быть с этой бутылкой портвейна?

— Можете выпить ее за мое здоровье и за мой счет.

Предвкушая радость свидания, клиент был, судя по всему, в отличном расположении духа.

Когда лакей через несколько минут вернулся с бутылкой бордо, молодой господин сидел на другом стуле. «Понятно, — усмехнулся про себя старик, — он боится упустить тот высокоторжественный и радостный миг, когда в дверях покажется его красотка».

— Вот еще что, — медленно проговорил гость, пристально оглядывая стол, уже почти обретший завершенность прекрасной картины большого мастера. — Пожалуйста, уберите хризантемы, а вместо них поставьте несколько гвоздик.

Лакей чертыхнулся про себя и подумал: «Да стоит ли твоя милашка всех этих хлопот и возни? Такой предусмотрительности я, кажется, давненько уже не встречал. Ну, ну, поглядим…» Сменив цветы, он отошел на свое место и замер в безразличной позе.

Время шло, а молодой господин оставался в одиночестве. Он нетерпеливо поглаживал бороду, смотрел на часы, вставал, выходил в вестибюль, опять садился… Все это еще больше подогревало любопытство лакея, и он то и дело переводил взгляд от стола к двери и обратно…

Было уже близко к девяти, когда клиент вдруг вскочил и поспешно устремился ко входу. «Что это он?» — удивился лакей: никакой женщины у входа не было. Там стоял лишь плотный, среднего роста господин. «Должно быть, решил еще раз заглянуть в вестибюль». Но клиент подошел к плотному, тоже бородатому господину, крепко, двумя руками пожал ему руку и повел за свой стат. «Чудеса!» — у старика отвалилась челюсть. Картина, внезапно вставшая перед ним, наносила удар его многолетнему жизненному опыту…

— В чем дело, Мавр? Где ты запропастился? Тебе же отлично известно, что над такими вещами, — Энгельс простер обе руки к уставленному яствами столу, — я люблю потрудиться основательно, не торопясь. А наш пароход на Джерси отплывает в десять. Значит, у нас всего час с небольшим.

— Извини, Фридрих, — Маркс, переводя дыхание, уселся в кресло, — я не мог выехать из Лондона полуденным поездом, как рассчитывал. Видишь ли…

Но Энгельса уже не слишком-то занимало, почему его друг так запоздал, он все-таки приехал, он здесь — и это главное, и радость, встречи затмевала все остальное.

Они не виделись месяца три с половиной, с троицы, когда Энгельс, уже больной, приезжал недели на две в столицу по делам фирмы. А потом, по возвращении в Манчестер, проклятая золотуха так разыгралась, что пришлось бросить все дела и поехать, лечиться.

Он решился на это не сразу: с каждым днем все более отчетливо и грозно давал о себе знать приближающийся экономический кризис, и дел в конторе фирмы было невпроворот, да все, разумеется, самые неотложные и насущные. Может быть, он и вовсе не поехал бы или поехал позже, если бы не ото дня ко дню возраставшая настойчивость Мавра, если бы не его бесконечные укоры и запугивания возможными последствиями болезни.

— Как ты себя чувствуешь? — перебил Энгельс. — Дома все здоровы?.. Позволь, — в его голосе сразу прорвалась тревога, — а что это у тебя со лбом?

В правой верхней части лба Маркса было довольно большое синевато-красноватое, по краям уже с желтизной пятно. Оно смягчалось смуглостью кожи, и в первые торопливорадостные мгновения встречи Энгельс не заметил его.

— А это я несколько дней тому назад, по дороге в музей, упал и ударился головой о тумбу, — Маркс потрогал рукой пятно, показывая, что теперь уже все в порядке и волноваться нечего.

— Да как же ты мог! — страх, досада и даже возмущение слышались в голосе Энгельса. — Наверное, торопился сверх меры?

— Ах, оставим это, — замахал руками Маркс. — Мои домашние все здоровы, а ты лучше расскажи о себе. Ведь сегодня ты у нас болящий. В последнем письме ты писал… Да! Чуть не забыл — тебе письмо от моей жены.

Он достал из внутреннего кармана сюртука аккуратно сложенный плотный листок бумаги и протянул его через стат.

— Надеюсь, можно прочитать потом?

— Нет, читай сейчас.

— Да потом, на пароходе, не спеша…

— Нет, сейчас.

Фридрих развернул листок. «Дорогой г-н Энгельс! — быстро побежал он глазами по отчетливым, ясным строчкам. — Мы все так рады, что Вам снова стало лучше и что Вы чувствуете себя окрепшим. Но Мавр стоит все же на своем, что истинное средство от Вашей болезни — более продолжительное употребление железа… Все современные врачи применяют железо и ставят его выше рыбьего жира…»

«О господи! — мысленно взмолился Энгельс. — Он и жену вовлек в эту дискуссию о железе и рыбьем жире…»

Дискуссия велась давно, с первых дней болезни. Сам больной считал, что медицина, как и всё на свете, подвержена моде, что с некоторых пор возникла, в частности, мода сводить все недуги к недостатку в крови железа и что ему гораздо больше помогает отличный норвежский рыбий жир, а главное — морские купания. Маркс находил такой взгляд легкомысленным.

«Гулять, развлекаться и ничего не делать, — дочитывал Энгельс, — это так же необходимо, как употребление железа».

— Очень милое письмо, — сказал он сквозь зубы. — Завтра же, как только приедем на Джерси, напишу ответ… Ну а сейчас давай, наконец, выпьем за встречу.

— А тебе не кажется, — многозначительно проговорил Маркс, — что прежде следует еще кое-что заказать?

— Как? — изумился Энгельс. — Ты находишь, что тут чего-то не хватает? Вероятно, омаров? Я знаю, ты их любишь, но сегодня омаров нет — кризис добрался и до них, как объяснил мне лакей.

— Нет, я печалюсь не об омарах, — покачал головой Маркс и решительно, как приговор, изрек: — Тебе нужно съесть ростбиф!

Энгельс понял истинные побуждения друга и рассмеялся:

— А вместо вина я должен пить рыбий жир!

— Ты напрасно так беззаботно смеешься, — поднял палец Маркс. — Опираясь на всю новейшую французскую, английскую и немецкую литературу, которую я теперь прочитал в связи с твоей болезнью, я утверждаю, что там, где рыбий жир оказывает действие через три месяца, железо действует через три недели.