— Здорово, Пятилетов! Что, не узнал? — соскакивая с лошади, здороваюсь я.

— Иннокентий Иванович! По голосу узнал!.. Цыц, окаянная! — прикрикивает он на маленькую лохматую собачонку, пронзительно лающую на нас. — Глаза стали плохие, из темноты на свет выскочу — совсем ничего не вижу.

Он суетливо привязывает лошадей.

— Ишь, уморились! Пусть немного постоят, обсохнут…

За чаем Пятилетов, соскучившийся в одиночестве, непрерывно говорит. Рассказывает о себе, о своих скитаниях по золотым приискам. Я с удовольствием слушаю наблюдательного, умного старика.

— Вот сторожу здесь грузы, автозимником по реке их забросили, а по разведочным участкам развезти не успели. Ишь какая весна нонешный год ранняя! Придется теперь летом грузы на лошадях по тайге, как в старое время, развозить.

— Еще бы! Помните, Иннокентий Иванович, как в тридцатом году мы с Нагиева на ключ Дорожников на лошадях да олешках по тайге ползли, смех сказать, почти целый месяц! А теперь — сел на автомашину и по трассе день-два и на тысячу километров с Магадана в тайгу подался! А самолетом несколько часов по воздуху — и ты в любой точке. Вот нашу экспедицию на Индигирку перекинули — момент! Два летных часа — и оказались за сотни километров в глухой тайге со всем бутором и продуктами, на месте работ. Даже клопов и тараканов с собой в тайгу привезли! — смеется старик. — Прямо на реку садились. Зато летний сезон не упустили, на целый год скорее богатства открыли… Ну а где дорог нет, а продуктов завозить много надо, трактор олешек заменил. Прет, сердешный, по тайге без пути и дороги, десять тонн тащит на санях. Это тебе не оленья нарта с десятью пудами груза!

— Да, — говорю я, — великая сила — машина.

— Теперь идешь по разрезу на прииске и людей совсем не видишь. Всё машины работают. Порода сама по ленточным транспортерам ползет на промывочные приборы. Сейчас смешно вспомнить, как механизацию на прииски вводили в восемнадцатом году. Помните, Иннокентий Иванович, как мы локомобиль всей артелью на своих горбах сорок километров вручную целый месяц волокли? А сейчас это плевое дело. Загрузил на тяжеловоз или трактор и вези его за сотни километров, куда хочешь. Да что там локомобиль, экскаваторы целиком на машинах везут. Этой весной на устье Неры два катера и баржи к ним, железные сварные, на машинах привезли. Почитай, за тысячу километров. Все арки на трассе посшибали сверхгабаритным грузом… До революции какая-нибудь золотопромышленная компания россыпь десятки лет отрабатывала. Вот, к примеру, прииск «Стрелочный» Верхне-Амурская компания тридцать лет отмывала. Хочется ей побольше дивидендов получить, скорее золото достать, а не тут-то было: далеко на кайле да лопате, тачке да таратайке не уедешь…

— Сильный и умный стал советский человек, — резюмирует Пятилетов, — научился он открывать все богатства в тайге и быстро их добывать машинами… Жаль, года мои ушли, семидесятый пошел. А то показал бы я молодежи, как не на хозяина, а на себя нужно работать. Прошел бы с разведкой всю тайгу и тундру до самого Ледовитого океана…

Старик выпивает последний глоток чаю и большой, с утолщенными суставами пальцев и вздутыми синими венами, рукой ставит пустую кружку на стол.

— Ну, я совсем заболтался! Наверно, наши зайчики давно уже готовы.

По зимовью распространяется вкусный запах тушеной зайчатины.

Побывав еще на нескольких разведочных участках Оймяконского района, мы наконец после болотистой, залитой весенней водой дороги, попадаем на сухую трассу. Лошади, почувствовав твердую почву, шагают быстро, иногда без понукания переходя на рысь. Под копытами коней вьются облачка пыли. Стоит солнечный жаркий день. Снега уже не видно. Пахнет дымом — где-то выжигают прошлогоднюю траву. На черных обгорелых кочках щеткой Пробивается яркая зелень. Комаров еще нет. Теплый воздух, дрожа и переливаясь, поднимается от нагретой земли. Далеко на горизонте, в мареве — белые цепи гор. Изредка, со свистом рассекая воздух, проносятся стайки чирков. Деревья стоят еще голые, буровато-зеленые. Но пройдет день-два, и они покроются ярким легким кружевом зелени.

— Слушайте! Жаворонки поют! Ну, совсем как где-нибудь под Москвой. Ишь, как заливаются! А простор-то какой! — восхищается мой случайный попутчик москвич Поляков, следя глазами за мелькающими в голубом, прозрачном небе точкам. И это на Оймяконском плоскогорье, которое на всех географических картах обозначено, как полюс холода!

Впереди виднеется ряд длинных построек. Возле них пасется скот. Это молочная ферма лучшего Оймяконского колхоза «Большевик».

Пока Поляков привязывает лошадей, я вхожу в помещение. Меня встречает заведующая фермой. Она в белоснежном халате. В большой чистой комнате на столах поблескивают сепараторы, стоят бидоны с парным молоком и сливками. Образцовый порядок и чистота радуют глаз.

— Мария Николаевна Березкина, — заведующая пожимает мне руку и пристально всматривается в мое лицо. — Да это вы, Иннокентий Иванович! Не забыли еще?

— Ну, как забыть?

Однако между девушкой, угощавшей меня когда-то молоком на берегу Неры, и сегодняшней Марией Николаевной такое отдаленное сходство, что я с удивлением спрашиваю себя: да неужели это та самая Маша?

А она с гордостью показывает мне молочную ферму и приглашает нас с Поляковым в гости. Входим в опрятный домик. За чаем муж Веры Николаевны якут Дмитрий Березкин, со значком охотника-отличника на груди, рассказывает, как он недавно ездил на курорт в Ялту.

— В Москве ой как много людей! Все равно, как у нас в тайге комаров. По-якутски никто слова не скажет. Спасибо, человек со мной был — по-якутски и по-русски говорил. За руку меня по улицам водил. Боялся я заблудиться. Это ведь не тайга. В тайге всегда дорогу найдешь.

— Ну, а как на курорте?

— Продуктов много, работы нет. Жирный стал. Тепло-тепло! Воды в море много, а пить нельзя. Я тоже в море лазил. Но все равно по тайге, беда, соскучился. В тайге хорошо…

К вечеру подъезжаем к переправе через реку Индигирку. Она уже очистилась от льда, затопила прибрежные тальники и стремительно несет свои мутные весенние воды. Мурашки пробегают по спине, когда я представляю себя на лошади среди этого мощного потока.

— Пожалуй, вброд на другой берег не переедешь, — вслух рассуждаю я. — Придется До утра подождать. За ночь вода спадет. А пока переночуем у дорожников.

Рано утром мы опять у переправы. Под ногами лошадей похрустывает тонкий ледок, затянувший за ночь лужи на дороге. Утренний воздух свеж и прохладен. Вода действительно спала. Хорошо виден широкий перекат, по которому нам предстоит переправиться на противоположный берег.

Лошади, пофыркивая, неохотно идут в воду. Предусмотрительно вынимаю ноги из стремян.

Наши лошадки-якутки осторожно выбирают брод. Я еду первым, стараясь держать голову лошади повыше и направлять ее наискось против течения, чтобы меньше сносило. Вода сначала по брюхо лошади, потом выше. Я поднимаю ноги, но все же начинаю черпать голенищами воду. Мы пересекаем основную струю реки. Лошадь судорожно цепляется ногами за галечное дно, борется с напором воды. Какую-то долю минуты чувствую, что ее сейчас собьет. Напряженно слежу, чтобы не упустить этот момент и вовремя спрыгнуть с седла. Лошадь торопливо перебирает ногами, крепче ступает на дно. Напор воды слабеет, мы пересекли основное течение. На душе легче. Наконец, мокрые, мы выбираемся на берег.

Соскакиваем, снимаем сапоги, выливаем воду, переобуваемся и, сев в седла, гоним лошадей рысью, чтобы согреть их.

Подъезжаем к поселку Оймякон — административному центру огромного таежного района. На высоком сухом месте вдоль реки стоят ряды новых добротных домов. Прямые улицы, электрические фонари. Проезжаем мимо большого здания школы, нового клуба, столовой, больницы, магазина, фактории. Видим много строящихся зданий: растет районный центр.

— Где райисполком? Где Неустроева найти? — спрашиваю я старика якута.