— Самолет! Самолет! — раздаются крики.

Люди, задрав головы, провожают взглядом исчезающую в морозном тумане серебристую точку.

— Через полчаса на устье Неры будет. А на олешках туда — пять суток!

Проходит не более десяти минут, и над нами проносится самолет. Чуть не задёвая вершины деревьев, он планирует и скрывается за лесом. Побросав работу, все устремляются вслед за ним.

Глубокий снег мешает быстро выбраться из леса. Вот и чистое место. Между деревьями видна серебристая машина. Она цела. Вздох облегчения.

У самолета копошатся два человека. Летчик в рыжей кухлянке и мохнатых унтах осыпает нас вопросами.

— Где я сел? Что вы за люди? Далеко ли тут аэродром? Где здесь живут якуты? Юрты я видел с воздуха.

— Скорее тащите ведра, а то на снег придется спустить масло! Без него мы надолго здесь припухнем! — Бортмеханик в изодранной шубе возится около мотора.

Черной тягучей струйкой бежит масло в принесенные ведра.

Мы помогаем поднять хвост машины. Хвостовая лыжа сломана. На Крыле ртутный термометр замерз. Вынесенный из кабины спиртовый показывает 55 градусов мороза.

Вечером яри луне мы по просьбе летчика Чернова утаптываем площадку для взлета самолета. По ней несколько раз олени протаскивают нарту с подбитой фанерой. Аэродром готов.

— Ну, кажется, все. За ночь затвердеет. Завтра утром надо нагреть воды. Запустим мотор и оторвемся. Ваш слесарь-плотник за ночь обещал починить лыжу, — говорит Чернов.

За ужином в нашей избушке он рассказывает:

— Послал меня новый директор треста на Неру за главным геологом Цареградским. Вылетели с Берелёха. Шли на высоте двух километров. Сделали уже полпути. Вдруг вижу — мотор перегревается. Что-то неладно с радиатором. Чтобы не сжечь мотор, выключаю. Делаю разворот и планирую на замеченную мною площадку около юрт. Сели благополучно. Только при посадке было впечатление, что едем на телеге по тряской дороге: самолет стал прыгать по кочкам… Но я доволен — мотор цел, ваша база оказалась рядом. А покуковали бы, если бы сели в безлюдной тайге!

Утром самолет, легко оторвавшись, улетает на Неру. А на следующий день высоко пролетает над нами — обратно в Магадан.

Получаем приказ: нам с Трушковым поручается вести разведки по всей территории вновь организованного Индигирского районного геологоразведочного управления.

Трушков с женой уезжают на Усть-Неру, в центр нового управления.

— Закончишь разведки, сплавляйся к нам, — говорит он, прощаясь. — Там будем камеральничать.

Вслед за ним уезжает на оленях большая партия шурфовщиков во главе с Василием Облянцевым, опытным разведчиком, бойким москвичом, работавшим коллектором и прорабом еще в Верхне-Колымской экспедиции. Они разведают в первую очередь ручей Пионер и соседние объекты. С ними отправляются неугомонный старик Пятилетов и Саша Нестеренко.

Вплотную сажусь за окончательный поисковый отчет.

Весна. Наша разведочная база живет полнокровной жизнью. Геологи собираются в поле, чтобы еще детальнее обследовать окрестную тайгу. Тяжело груженные оленьи транспорты один за другим подходят к нашему складу! Он забит доверху. Рядом, на стеллажах, растут горы продовольствия. Все это будет сплавлено на кунгасах по Нере дальше в тайгу.

Около двух десятков пятитонных кунгасов утюгами стоят на козлах. Их торопливо обшивают досками и смолят. Строительством кунгасов и подготовкой их к сплаву руководит наш испытанный разведчик и лоцман Степан Дураков.

— Ты мне туфту не заправляй! — часто слышу я его возмущенный голос. — Как кокорины крепишь? Какую доску ставишь? С водой шутки плохи. Сам же утонешь!

И вот мы поплыли.

Наш кунгас стремительно несется на гребне паводковых весенних вод, мутных и пенистых, по реке Нере вниз, к Индигирке. Вдруг крутой поворот. Река разбивается на две протоки. Мы обгоняем неподвижный кунгас Дуракова. Степан кричит и машет, показывая на левую протоку. Но, не подчиняясь кормовому веслу, наш кунгас мчится прямо в затопленный паводком густой лес, подминая под себя мелкие деревья.

С ужасом ожидаем неминуемый катастрофы.

«Пробы! Не утопить бы пробы — труды всей зимы!»— мелькает мысль. На полном ходу тяжелый кунгас ударяется о толстое дерево и под бешеным напором воды кренится на борт. Носовое весло с треском ломается, сбивает с ног Наташу, успевшую ухватиться за борт кунгаса, и больно ударяет меня. Невероятными усилиями мы стараемся выровнять судно. Еще секунда, и вода хлынет за борт. Но подмятые кунгасом деревья не дают ему перевернуться. Мы спасены. Как завороженные, смотрим на мчащиеся мимо кунгасы и молим Судьбу, чтобы ни один из них не налетел на нас и не утопил.

Наконец, подобно героям Жюля Верна, мы оказывается одни среди бушующей воды, прижатые к толстому дереву. Приспособившись, варим, суп и кипятим чайник над костром, разведенным на железной лопате. На корме устраиваем палатку.

— Русский человек на всяком месте приспособится и обживется, — смеется неунывающий Лошкин.

— А я зарок дал больше не плавать, по тайге не таскаться. Учиться на шофера буду. За баранку сяду, по ровной дорожке грузы буду возить, — делится своими планами Степан.

Проходит тревожная ночь в дрожащем под напором волн кунгасе.

Утром с удвоенной энергией мы начинаем рубить дерево, которое держит нас. Только к вечеру удается его свалить. Но высокий пень не дает кунгасу плыть дальше. Два дня упорно по очереди вбиваем клинья в крепкий лиственничный ствол, и лишь на третий день вечером кунгас, проскользнув с нашей помощью через размочаленный пень, вырывается из плена.

Вода в реке быстро убывает. Еще несколько раз сев на мель и чуть не утопив кунгас на перекате, мы вечером 15 июня благополучно причаливаем близ устья Неры к уже разгруженным кунгасам.

— Завтра хотели посылать людей вас разыскивать, — встречает нас Трушков. — Думали, уж не утонули ли?

Возле устья Неры устраиваемся временно в палатке. И сразу же начинаем рубить себе домик. На базе малолюдно, все геологи в поле. Мы с Трушковым впервые в нашей колымской жизни летом сидим И обрабатываем разведочные материалы. Наташа помогает нам.

Тревожные вести шли из тайги в то лето. В одной из геологических партий неожиданно, в один день, пали все шесть лошадей и при каких-то таинственных обстоятельствах исчез якут каюр. Затем, также в один день, погибли все лошади в соседней партии. Начался падеж скота в колхозах. Исследование крови погибших животных не оставляло никаких сомнений: началась эпидемия сибирской язвы. Полетели телеграммы в Дальстрой, в бухту Нагаева, в Москву. А комары и оводы, кусая животных, разносили сибирскую язву по тайге.

Так все партии оказались без лошадей, но геологи, топографы, геодезисты продолжали работу, перенося грузы на себе.

— План съемок будет выполнен, несмотря ни на что, — рапортовали они.

Не успевали сжигать и закапывать трупы погибших животных.

Каждые два часа запрашивал о возможности посадки самолет с противоэпидемической экспедицией. Но шли дожди, река разлилась, по ней плыли сучья, бревна — «плавник», и о посадке на воду самолета нечего было и думать.

Во многих колхозах не осталось ни одной лошади, в один день пало триста колхозных оленей, пасшихся далеко в горах.

Из одной партии приплыл в лодке рабочий. У него на лбу была круглая, зловещего вида, с черными краями язва.

— Овод укусил, и вот что получилось!

— Типичная язва-сибирка. Срочно нужна прививка, а то погибнет человек, — сказал мне наш врач Сергеев. — У меня это второй случай: вчера привезли якутку девушку, у нее на руке такая же язва. Вакцина, как воздух, нужна. Скорей бы прилетел самолет!

Но вот плавник на реке исчез. Летчику сообщили о возможности посадки. Все жители поселка собрались на берегу реки, стремительно мчащей свои желтые воды вровень с берегами. С замиранием сердца следим мы за серебристым гидросамолетом, который идет на посадку. Вот поплавки коснулись воды. Люди на берегу облегченно вздохнули. Но вдруг самолет, как будто споткнувшись обо что-то, круто зарывается носом в воду и, развалившись пополам, начинает тонуть. Крики ужаса раздаются в толпе. Несколько мужчин уже плывут в лодках спасать людей. Через двадцать минут, мокрые, в разодранной одежде, с синяками и ссадинами на лицах, спасенные, стоя на берегу, смотрят с беспокойством на тонущий самолет. Там спасают начальника экспедиции.