Как называется городок? — спросил Николай Кораблев.

Новосиль, — ответил Сиволобов. — Городок был как игрушка, скажу тебе… А теперь пепел.

Новосиль, — шепчет Николай Кораблев. — Новосиль, — и неотрывно смотрит на развалины городка.

Заслонку, говорю, на душу поставь, — уже грубо произносит Сиволобов. — Не то тут смотрины эти тебя с ума сведут. Потопали! Ты пункт свой знаешь?

Да какой пункт? Мне в штаб армии надо.

При упоминании штаба армии Сиволобов присмирел, затем тряхнул головой.

В верховье, значит? Не бывали мы там. Где не бывали — там не бывали. Однако командующего знаем: Анатолий Васильевич Горбунов. Генерал-лейтенант. Человек крепкой силы и в годах. Душой боевой. Встречались. Однажды! — и почему-то почесал затылок, смахивая пилотку на нос.

К станции подкатила маленькая, юркая сизая машина «виллис». Подпрыгивая, будто сбрасывая с себя пыль, она со всего разбегу остановилась. Дверка открылась, и из машины вышел крепко сколоченный, быстрый на ногу старший лейтенант. Осмотрев бойцов, он направился к Николаю Кораблеву и, поглядывая на его шляпу, скрыто улыбаясь, с украинским акцентом произнес:

Я за вами. Вы ведь Николай Степанович Кораблев? — и, не дожидаясь ответа, добавил: — Товарищ генерал-лейтенант, командующий армией требует вас к себе. Прошу.

Николай Кораблев поправил шляпу, потрогал рюкзак и, жалея, что сейчас придется расстаться с Сиволобовым, проговорил, обращаясь к лейтенанту:

Это мой… друг. Можно его подвезти?

Седайте, товарищ боец, — сказал лейтенант.

Сиволобов укоризненно посмотрел на Николая Кораблева, как бы говоря: «Эх ты, гражданский! Разве нам можно к командующему?» — и, отдавая честь, ответил:

Нет, уж спасибо, товарищ старший лейтенант. Мы от своих отставать не намерены, — и, улыбнувшись Николаю Кораблеву, добавил, переходя на «вы»: — Душевный вы есть человек… Ну, заглядывайте к нам в гости… в пятерочку, — с этими словами он и скрылся в толпе бойцов.

Машина тронулась.

Они долго ехали молча, обгоняя обозы, бойцов. Поля всюду были порезаны окопами — зигзагообразными, а местами, особенно в овражках, виднелись какие-то норки, похожие на кувшинчики; это были индивидуальные окопчики. Но вот это что-то непонятно: лес повален и выжжен, будто на него обрушилась огненная лава.

Старший лейтенант повернулся, показывая на это место:

«Катюша» поработала, — затем снова смолк, и только когда они выехали на шоссе, местами развороченное воронками, он заговорил: — Генерал у нас хороший!

А вы кто?

Адъютант.

Николай Кораблев намеренно задрал:

Ну, где это слыхано, чтобы адъютант ругал своего генерала?

Не-ет. Он у нас особенный, — все так же с украинским акцентом произнес адъютант. — А мою фамилию знаете? Я Галушко. Так и зовите — Галушко, — подчеркнул он, как будто лучше его фамилии на свете и нет.

Гул от разрыва снарядов все приолижался и приближался. Вот он стал уже совсем густым.

— Где это стреляют? — спросил Николай Кораблев.

— Конюшню бьют.

— Что за конюшня?

— Тут река есть такая, Зуша. По ту сторону реки на бугорке колхозная конюшня. Засели в нее немцы, укрепились, и мы с год их оттуда выкуриваем и никак, хоть лопни. Эта конюшня у нас вот тут, — и Галушко ладонью крепко хлопнул себе по шее.

— Значит, важное дело?

— А то!

Шофер у развилки дорог придержал машину, спросил:

— Товарищ адъютант! Куда? Направо, налево?

Галушко глянул, помедлил, сказал:

— А направо проскочим?

— Первый раз, что ль?

Тогда Галушко повернулся к Николаю Кораблеву, поясняя:

— Налево — это к штабу, но через болота. Буксовать, пожалуй, будем: вчера дождь прошел. Направо — в обход, — он протянул правую руку, затем согнул ее крючком. — Зато дорога ровная, но от немцев близко: пять-шесть километров. Речку переедем — и влево — километров тридцать от штаба. Хотя и дальше, но выйдет ближе. Как вы на это смотрите?

— А мне-то что! Вы хозяева, — ответил Николай Кораблев.

— Тогда давай направо, — скомандовал Галушко.

Машин грузовых и легковых по дороге стало попадаться все больше и больше. «Виллис» затерялся среди грузовиков, как заяц в стаде коров. Изворачиваясь, виляя, он обгонял пятитонки и вскоре выскочил к повороту, где стоял столбик со стрелой и надписью: «На переправу». Из будки вышел часовой. Он сначала хмуро посмотрел на «виллис», который нахально лез вперед, но, узнав Галушко, заулыбался, сказал:

Опоздали, товарищ старший лейтенант: встречный поток пошел.

А может, проскочим? Пусти. Срочное дело.

Ехайте. Только уж если встречный пошел через мост, подождите на обочине.

Есть «подождите», товарищ начальник, — полушутя кинул Галушко.

И «виллис» ринулся на переправу. Он несся по длинной дамбе, подпрыгивая и даже повизгивая, как кутенок. Но, подскочив к мостику через реку, остановился: навстречу двинулся поток машин.

Эх, опоздали на какую-то минуту! — горестно произнес Галушко. — Генерал ждет обедать, а мы вот тут топтаться будем, — и, глянув на часы, сказал: — Без пятнадцати пять. Да. Запоздаем к обеду. А генерал у меня такой: ровно в шесть — обед, ровно в десять — ужин, ровно в двенадцать — спать, ровно в восемь — подъем, хоть небо провались. Мы так с ним живем, это, конечно, не в боевое время. А когда бой, — все насмарку.

Шофер перевел «виллис» на обочину дамбы, чтобы не мешать встречным, и задремал, опустив уставшие руки. Николай Кораблев и Галушко выбрались из машины. Галушко еще раз погоревал, что опаздывает к обеду, а Николай Кораблев прошелся, разминая ноги, и посмотрел на ту сторону реки. Там, на возвышенном берегу, хатками разбросалось село. Слева виднеется вся исковыренная пулями и осколками, будто в рябинках, церковь. Ниже, у подножия церкви, сидят два паренька и удят рыбу. Неподалеку от них саперы наводят мост второй линии.

Николай Кораблев смотрит на все это… и ничего не видит.

Он медленно, как бы отсчитывая шаги, ходит по обочине дамбы и шепчет:

Я все ближе и ближе к тебе, Танюша, — и чувствует, что на душе у него такая радость, словно он и в самом деле как только переправится на ту сторону, так и увидит ее, Татьяну. — Но ведь это опять все тот же обман! — старается он разуверить себя, вполне понимая, что им овладевает навязчивая мысль. — Ведь это бред, — шепчет он и, однако, слышит свое сердце: оно бьется энергичными, жизнерадостными толчками, а все тело наливается силой, ожидающей и тоскующей…

И вот он уже рядом с Татьяной. Нет, не Николай Кораблев, а мужчина… даже мужик, несущий в себе всю мощь своих предков. Он подхватывает Татьяну на руки и уносит. Куда? Да прочь от этих хаток, этих улиц, этих садов и огородов. Он уносит ее в лес и кладет на сочную траву. Затем опускается перед ней на колени. Золотистые волосы падают ей на лицо, а из- од них на него смотрят ее глаза — зовущие, тоскующие.

Ах-ры-ы-ры-ы! — скрипуче, с ревом разорвалось что-то.

Николай Кораблев дрогнул и не сразу очнулся. Сначала он посмотрел на Галушко, потом — вправо, на луговинную долину, откуда донесся взрыв. Там, среди зелени трав, что-то дымилось, будто далекий, потухающий костер. Галушко тоже посмотрел туда, затем недоуменно пожал плечами и неуверенно произнес:

Видимо, старые мины рвутся.

Но вот что-то взорвалось в другом месте. Потом еще и еще, все приближаясь к дамбе. Затем взорвалось в реке, выбрасывая огромный столб брызг. Саперы кинулись врассыпную, прячась в канавках, блиндажах.

Бьют из миномета по переправе, — наконец, определил Галушко и пояснил, показывая на темнеющий лес за луговинной долиной: — Тама-тки засели немцы. Тут ведь рядом, километров пять, и передовая. Эх! — вскрикнул он, увидав, как мина разорвалась совсем недалеко от дамбы.

Николай Кораблев, бледнея, проговорил, показывая на канаву:

Нам туда надо. Зачем зря умирать? — и, вспомнив бойца Петю, добавил: — Я видел, как один вот так зазря попал под удар.