— Это что за маскарад?
— Услыхал о вашем назначении и не могу лежать. Ну их к черту, докторов! — Но, увидев в углу рядом с Лукиным врача, зажал рот.
— А вот и мы, — сказал Иван Кузьмич, войдя в кабинет вместе со Степаном Яковлевичем, так же счастливо улыбаясь, как улыбается мать, ведя первый раз сына в школу.
Степан Яковлевич, поздоровавшись с Николаем Кораблевым, прокашлялся и положил на стол листочек бумаги. Николай Кораблев прочитал:
«Директору моторного завода Николаю Степановичу Кораблеву от начальника термического цеха Степана Яковлевича Петрова. Прошу во имя завода освободить меня от начальствования и вернуть инженера Лалыкина, а меня оставить заместителем, как я вполне справляюсь».
Прочитав, Николай Кораблев подумал:
«Какое благородство! И как они все понимают! И какие дела с ними можно делать!» — Подумав так, он повернулся к Альтману.
— Сбросьте халат. Пригласите к себе Ивана Кузьмича и Степана Яковлевича. Разберитесь во всех неполадках на заводе. Почему мы отстаем с программой? Знаю. Знаю, — быстро проговорил он, увидав, как Степан Яковлевич закачал головой. — Устранить неполадки вы не сможете, это наше дело, но указать на них вы сможете: вы их видите лучше нас.
Тут и поднялось что-то невообразимое.
Сосновский и Ершович еще не успели доложить директору, кого сократить из служащих ОРСа, как отовсюду послышались телефонные звонки. Первый Николаю Кораблеву позвонил председатель завкома и рекомендовал: «Не сокращать ОРСа». Потом по этому же вопросу кто-то позвонил из Чиркуля, затем из Угрюма — областного города Урала, потом звонили вообще какие-то люди, не называя своей фамилии, уже грозя Николаю Кораблеву.
— О-о-о! — воскликнул он. — Да тут целая корпорация. Дайте-ка список, — он еще раз посмотрел список служащих. — Сто восемьдесят два человека? Так. Оставьте восемьдесят. Хватит. И еще — всех мужчин, способных к физическому труду, перевести на производство и заменить их женщинами — теми, у кого кто-то есть на фронте. Эти будут знать, на кого работают, — и снова углубился в дела, вызывая людей, открыто советуясь по тому или иному мероприятию, составляя приказы о перемещениях. И кабинет заполнился людьми: одни уходили, другие приходили и «заседали» где-нибудь на диване, в уголке, на подоконнике.
Но вот вошла Надя и, расширенными, перепуганными глазами глядя на Николая Кораблева, сказала:
— Толпа. Работники ОРСа.
— Скажите им — принять не могу, пусть напишет каждый, что он хочет.
Надя вышла. Через какие-нибудь двадцать — тридцать минут она положила на стол перед Николаем Кораблевым кипу заявлений и улыбнулась.
— Как плохие ученики: все у одного содрали.
Николай Кораблев посмотрел несколько заявлений.
Работники ОРСа писали:
«Ввиду того что страна находится в войне против зверя-фашиста, исходя из патриотических идей, прошу меня оставить на работе в ОРСе бесплатно, то есть без жалованья».
— О-о-о! Жулики! — воскликнул Николай Кораблев. — Выгнать с завода.
— Совсем? — спросил Ершович, пуча, как рыба на берегу, глаза.
— Чтобы и духу не было… Да и не жалейте, а то самому придется плакать.
— Хорошо. Я подчиняюсь, — весь наливаясь кровью, заикаясь, проговорил Ершович. — Но… но это помимо моей воли.
— Я на то сюда и послан, чтобы диктовать вам волю. За откровенность спасибо… и всегда прошу быть таким: протестуйте, когда не согласны, но если уже мною принято решение, — выполняйте безоговорочно.
Глава десятая
1
Прошло несколько месяцев.
Завод стал неузнаваем: двор очищен от мусора (его в течение двух недель возили и сваливали в овраг), дороги, тротуары заново заасфальтированы, в цехах посветлело, в столовых устранили очереди, усилили питание, — тогда в глазах у рабочих появилась задорная искорка… и завод задышал по-другому. Он напоминал собою человека, который после продолжительной и нелепой болезни вдруг выздоровел и, всем радостно улыбаясь, говорит: «А я уже одной ногой был в могиле. А теперь, ох, и силища же во мне!»
— Ну и хватка у вас львиная, — сказал Иван Иванович, восхищаясь работой Николая Кораблева.
Николай Кораблев не сразу ответил. Похвала, исходящая от Ивана Ивановича, была ему приятна, и, однако, он задумался:
— Львиная хватка, Иван Иванович, может быть у борца. Тому что? Схватил за шиворот — и через плечо… или у торгаша, капиталиста: цоп — и в карман. А у нас система-то другая.
— Очень тонкая и очень сложная.
— И новая, не имеющая столетнего опыта. Мне передавали, как однажды в Кремле на совещании Иван Кузьмич сказал: «Ежели рабочий только боится начальника, то он сделает, что полагается, но ежели любит, скажи ему: сверни гору — две свернет». Понимаете? Ведь там, по ту сторону нашей системы, о любви рабочих к своему начальнику — хозяину — и речи не может быть. А у нас, в системе нашего производства, оказывается заложено и это — любовь. Николай Кораблев рассмеялся. — Любовь и производство. Странное сочетание, не правда ли?
— Раздай им все — они и полюбят, — намеренно задирая, проговорил Иван Иванович, пряча глаза.
— Э-э-э, нет. В том и сила нашей системы, что не дадут растаскивать: вместо одного хозяина на заводе у нас их сотни, а то и тысячи.
Дверь приотворилась, вошла Надя. Она была в голубом платье, приобретенном год тому назад. Но тогда оно висело на ее еще полудетских плечах, теперь оно ее обтянуло, вырисовывая уже развитые бедра, грудь, плечи. По-домашнему тепло улыбаясь, она кивнула на дверь:
— Иван Кузьмич. Конечно, можно? — и скрылась.
— Вот один из больших хозяев завода, — сказал Николай Кораблев, вставая из-за стола, идя навстречу Ивану Кузьмичу.
На этот раз Иван Кузьмич был необычайно приодет. В сером отутюженном костюме, на голове бархатная кепка старинного покроя, называемая «семь листов и одна заклепка», на ногах широконосые с резинками на боках ботинки, а из-под полы пиджака виднелись кисточки пояска. Поздоровавшись с Николаем Кораблевым и Иваном Ивановичем, он, видя, как недоуменно смотрит на его костюм директор, садясь на стул, сказал:
— Елена Ильинишна переслала с одним добрым человеком. И сама собирается сюда — всей бригадой. Да-а. Вот так-то. Слетаться начинаем. Первой, конечно, скачет жена Степана Яковлевича. Ну, этой легче, одна сорока. — Как всегда, он и теперь чувствовал себя в кабинете директора стесненным, зная, что у того каждая минута на счету, и поэтому заторопился. — По такому делу к вам, Николай Степанович: во-первых, квартиру надо.
— Иван Иванович отстраивает вам и Степану Яковлевичу отдельный домик — коттедж.
— Благодарю за заботу, — Иван Кузьмич, повернувшись к Ивану Ивановичу, легонько кивнул. — А во-вторых, как только устроимся, прошу на новоселье. И, в-третьих, зачем и пришел по существу, — тут Иван Кузьмич посмотрел в ладонь, растирая ее большим пальцем, и, приподняв голову, сказал: — Шел сюда, думал, начну так и этак… а вот сейчас сердце требует — скажи прямо. Обида у меня — очень большая.
— Что такое? — встревоженно спросил Николай Кораблев и положил руку на плечо Ивана Кузьмича, который хотел было приподняться со стула.
— Слыхал, работу по закалке металла током высокой частоты посылаете на соискание государственной премии?
— Посылаем, — Николай Кораблев шагнул к несгораемому шкафу и достал папку в черном кожаном переплете.
— Это очень хорошо, — согласился Иван Кузьмич, но в его голосе послышалась жестокая обида. — Очень хорошо… надо послать… и правительство, конечно, одобрит… и премию первейшую выдаст.
— А в чем дело, Иван Кузьмич?
— Не существенна обида — растолкуйте, существенна — поправьте, — еще злее проговорил Иван Кузьмич. — Василия, слыхал я, нет?
— Как нет? Что вы! — Николай Кораблев развернул папку, открыл первую страницу и пододвинул к Ивану Кузьмичу.
Тот дрожащими руками вынул очки и прочитал в уголке на первой странице:
