— «Катенька» отработала, — шепотом передал Сиволобов и, увидев, как из лесу двинулась пехота, кинулся за ней, вскрикивая: — Айда-пошел! Айда-пошел! — но, наколов ногу, недоуменно произнес: — Без сапог-то? Куда же мне?
Егор Иванович сбегал в блиндаж, принес сапоги и, подавая их Сиволобову, проговорил:
— Возьми. Генералу было приготовил, да найдем.
— Благодарим, Егор Иванович! — И Сиволобов в новых сапогах ринулся за пехотой, а за ним и Николай Кораблев.
Глава десятая
1
На рассвете второго августа тысяча девятьсот сорок третьего года с высотой «сто восемьдесят два» все было покончено: поврежденные пушки, танки, пулеметы, минометы, склады с боеприпасами и продовольствием — все досталось пятой дивизии.
В это утро, на рассвете, вместе с Сиволобовым на высоту попал и Николай Кораблев. Он и особенно Сиволобов ожидали, что им придется вступить в жестокую рукопашную схватку. Но на возвышенность они поднялись последними, потому что оба были измучены и тянулись в хвосте. Здесь они увидели, что вся площадка, занимаемая врагом, завалена трупами. Трупы лежали всюду: около блиндажей, окопчиков, «крабов». Было странно то, что почти ни один фашист не был убит пулей: каждый из них лежал или с распоротым животом, или с перерезанным горлом.
Не ухватили мы, не ухватили! — горестно жаловался Сиволобов. — Ай-ай! — тоненько вскрикнул он. — Иных ножичками почиркали, а этих вот «катюша» погладила. Вишь, этому черепушку снесло. Остальных — ножичками… Ай да пластуны!..
Николай Кораблев вспомнил, что пластунов он видел в батальоне Коновалова. Гибкие и стройные, вооруженные маленькими, присланными в подарок от Златоуста ножами, пластуны ползали, как ужи, перебегали поляны, как серны, взбирались на горы легко и просто, а ходили бесшумно, как тени.
Так это наработали пластуны? — спросил Николай Кораблев, глядя на трупы.
И все сметено: деревья, до этого зеленые, красивые, теперь торчали обугленными стволами; земля выжжена, будто на нее пала огненная лава… И всюду трупы, трупы, трупы, подбитые, изуродованные танки, пушки, пулеметы. А надо всем этим — убитым, исковерканным, сожженным — солнце.
2
В Орел! Давай в Орел: туда рукой подать, — бормотал Сиволобов, шагая через трупы, как через разбросанные бревна. — Жили-то как!.. Жили!.. И перины тебе, и зеркала тебе. Ух, ты! А у этого и ванночка была.
Ближе к центру, там, где, очевидно, находился штаб, валялись распоротые перины, битые зеркала, столы и стулья всех видов и опрокинутая ванна.
Айда-пошел! Айда-пошел! — заторопил Сиволобов Николая Кораблева и, взобравшись на горку, добавил: — Наперекосок давай! А то наши-то во-он где: вышли на дорогу. Давай наперекосок — и догоним!
Где-то что-то методически стукало, как будто кто-то заколачивал огромным молотком сваи. Стуки эти неслись из отдаленности. Николай Кораблев прислушался и определил, что советские части уже бьют врага за Орлом.
«Если верить Анатолию Васильевичу, то здесь свершилось величие! — радостно подумал он. — Значит, мы победили и нам не будет стыдно перед человечеством. Да и перед самими собой, черт возьми!»
Вскоре они, идя «наперекосок», переправились через запасные немецкие окопы с обвалившимися стенками, обошли перепутанную колючую проволоку, вышли на шоссе Орел — Мценск и… тут неожиданно опередили свою дивизию.
По шоссе шли танки с вмятинами и царапинами; на иных не совсем ловко работали гусеницы. Эти напоминали человека, натершего ноги: идет — и остановится.
За танками двигались пластуны. Они, присвистывая, пели песни, плясали, откалывая такие коленца, что Сиволобов воскликнул:
Вот это да-а! Мы, пехотинцы, так не умеем. Наши-то вон бредут…
За пластунами шли пехотинцы. Их было не так-то много: может, три-четыре тысячи и те почти наполовину с перевязанными лбами, прихрамывающие. Казалось, всем им хочется одного — лечь и заснуть прямо вот тут, на шоссе. Но спать было не время, и вот кто-то в голове дивизии затянул песню.
Не надо! Отставить! — крикнувший вышел из рядов.
Это был Коновалов. Увидав Николая Кораблева, он вяло козырнул, но в глазах блеснули искорки. Николай Кораблев не встречался с ним с того самого часа, когда они разговаривали в блиндаже у Михеева. И тут, припомнив, как Коновалов во время наступления вырвался вперед своего батальона и ринулся на врага, Николай Кораблев произнес:
А я вас тогда видел…
Коновалов не сдержал радости и, невольно расплываясь в улыбке, проговорил:
Я так и думал: видите вы меня. Ну, а вы как: вкусили?
Да, я потом пошел… с последними. И попал, знаете, в такое. Перепугался — ужас! Подумал: «И чего меня потащило? Бежать надо обратно». И тут же мне стало стыдно: убегу, а ваши ребята про меня скажут: «Потрепался, что пойдет в атаку, и удрал».
Ну, и как же, вперед-то?
Сказал себе: «Нет, меня не убьют» — и пошел. А потом вот друга встретил, Петра Макаровича.
Коновалов чуть подумал.
Такое и с нами бывает. Дрянное это чувство — страх. Заберется мыслишка: «Убьют!» — и падаешь на землю, дрожишь весь, как сукин кот.
А как же вы там вперед: зигзагами?
«Нет, меня не убьют!» — такие мысли, что и у вас.
Ну вот!.. Вишь, ты!.. И со мной подобное же… — как-то растерянно произнес Николай Кораблев.
Пока они, стоя на шоссе, разговаривали, мимо них прошла пехота, а за пехотой тянулась коляска, запряженная парой лошадей. В коляске сидел Михеев, привалясь в уголок, задрав кверху обнаженную голову. На козлах — кучер, а рядом с Михеевым — его молодой адъютант. Он заботливо придерживал комдива.
«Не убит ли?» — тревожно подумал Николай Кораблев и крикнул:
Что с генералом?
Спит, — тихо ответил адъютант. — Не шумите…
Но Михеев уже проснулся. Увидев себя в коляске и то, что коляска плетется в хвосте дивизии, он проворчал:
На кой черт затащили меня в эту кошелку? Где машина?
Адъютант моментально очутился на дороге и, виновато моргая, пролепетал:
Вы же уснули, товарищ генерал… Ну и жалко… Ведь уж сколько ночей без сна!..
Михеев недовольно крякнул, слез с коляски, размялся, проговорил:
Ванюха такое не состряпал бы! Раз сказано: «Вперед» — значит, вперед, хотя бы и мертвого!
Он теперь всегда упрекал своего нового, еще неопытного адъютанта тем, что «Ванюха бы так не состряпал!» И адъютант, обижаясь на упреки, выработал ответ:
Неизвестно, как бы поступил: мертвый ведь!
Ты опять за свою песенку? Сказано: машину мне! — вскрикнул Михеев и неожиданно ласково потрепал за плечо адъютанта. — Не сердись. Это я так. А ты молодец! Люблю тебя. В Орле получишь орден. Обязательно! У Анатолия Васильевича буду просить, — и, увидав Кораблева, стесняясь, проговорил: — Ну вот, Николай Степанович, за семейным раздором вы нас застали.
В эту минуту подошла машина, в которой! сидел Егор Иванович со своими кастрюлями, самоваром. Михеев, как бы оправдывая свое раздражение, проворчал:
Ну вот, видите, Николай Степанович, какой номерок откололи? Меня в коляску, а самовар и хурды-бурды в машину. А ну, вылетай оттуда!
Слушаюсь, слушаюсь! — И, намеренно по-стариковски покряхтывая, боясь, что генерал выбросит все кухонное хозяйство в канаву, Егор Иванович быстро выбрался из машины.
Садитесь со мной, Николай Степанович, — предложил Михеев. — Скоро в Орле будем.
Николай Кораблев с сожалением посмотрел на Сиволобова, расставаться с которым ему не хотелось, особенно теперь, когда близок Орел, а там, за Орлом, и село Ливни. Заметив такое, Михеев сказал:
Садись и ты, эй, вояка!
Машина, свернув с дороги, помчалась полем, обгоняя пехоту. Михеев, внимательно посмотрев на пехотинцев и видя, как они поредели, ни к кому не обращаясь, тихо проговорил:
Вот к чему ведет непродуманность командира. Проклятая высота, — и, подождав, добавил: — Гусев убит.
Николай Кораблев хотел было спросить: «Как же это?», но Михеев продолжал:
