— Господи, ну и денёк! Ни минуты покоя! Государственным мужам, которые пользуются таким всеобщим уважением, как я, живётся труднее, чем обыкновенным людям: им не дают отдохнуть даже после еды.

— О, это не так плохо, сеньор, не так уж плохо! — утешающим тоном вставил привратник.

— Оставь! Мы — рабы общества: к нам обращаются в любое время суток. Ну, да что поделаешь! Скажи сеньорам, чтобы они подождали в гостиной, — я сейчас выйду.

Привратник со всем усердием поспешил выполнить приказ хозяина.

Посетители расселись в гостиной, куда, намеренно выждав несколько минут, направился и граф.

Когда он медленным, спокойным шагом величественно шествовал к середине нарядно убранного, но несколько мрачного помещения, посетители, словно подброшенные пружиной, дружно вскочили с мест и почтительно поздоровались. Один из них, отделившись от группы, принялся громко и напыщенно читать длинную оду в одиннадцати— сложных стихах, в которых воспевалась речь, произнесённую накануне вечером сеньором графом. Граф слушал нескончаемый поток стихов, опустив голову и разыгрывая скромность, хотя на самом деле лопался от тщеславия.

Наконец поэт завершил чтение, и вперёд выступили два господина с длинным футляром из ярко-красного бархата. Один из них, заикаясь от волнения, преподнёс графу футляр, где покоилась тросточка из слоновой кости с ручкой, усыпанной аметистами и рубинами. От имени бесчисленных почитателей графа он попросил его принять этот скромный дар в знак любви и уважения.

Трость была великолепная, очень дорогая, но церемония отнюдь не привела дона Ковео в особый восторг: он уже привык получать в подарок трости.

Граф с наивозможной учтивостью поблагодарил за подношение; изъявления признательности были встречены протестующими возгласами разодетых гостей, и торжественный акт вручения трости завершился. Затем дон Ковео предложил сеньорам выпить чашечку шоколада.

— Шоколад?… В такой час? — удивились гости.

— А почему бы и нет, сеньоры? Я готов пить его в любое время, — игриво возразил граф.

И гости, пачкая лицо и руки густым и вкусным напитком, сбросили с себя маску серьёзности и принялись наперебой выкладывать все остроты, какие знали или могли выдумать. Граф с довольным видом и благосклонной улыбкой выслушивал их, одобрительно покачивая головой.

Часа через два гости ушли. Граф проводил их до выхода и, возвратившись в прихожую, задержался перед подносом, снова заваленным визитными карточками; он запустил руку в груду сверкающих глянцем кусочков картона и, вороша их, предался размышлениям:

«Вот что значит хорошо говорить перед публикой! Вчерашняя речь помогла мне завоевать такой авторитет, какой мне и не снился! Только моя нерешительность и робость виноваты в том, что я до сих не произнёс целой дюжины подобных речей. А ведь я давно уже догадывался, что не лишён ораторских способностей».

— Эй, привратник! — громко позвал граф.

Бородач не замедлил явиться.

— Если меня станут спрашивать, отвечай всем, что меня нет дома, — пусть приходят завтра.

— Слушаюсь, слушаюсь, — отозвался страж,

— Виктор! — снова закричал граф.

Вошёл кучер.

— Воду в ванне охладил?

— Да, сеньор.

— Хорошо. Я больше никого не принимаю: посмотрим, дадут ли мне спокойно выкупаться.

Наступил вечер. Был час, когда солнце прячется за холмом, на котором высится замок Принсипе, и так ослепительно озаряет возвышенность, что кажется, будто из недр её стремительно вырываются огромные снопы света и медленно гаснут на самой середине небосвода, словно боясь затмить робкий блеск какой-нибудь звезды, незаметно вспыхнувшей на противоположной, уже потемневшей чёрно-синей стороне горизонта; час, когда птицы, укрывшиеся в густой листве тополей на бульваре Карла III, поднимают оглушительный гомон, защищая от соперников ветку, где они собрались провести ночь; когда гуляющие, устав разъезжать взад и вперёд по бульвару, уже рассеянно посматривают по сторонам утомлёнными сонными глазами и поудобнее разваливаются в экипажах.

Графу Ковео, который тоже совершал прогулку в своей новенькой, сверкающей лаком коляске, уже порядком надоело вертеть головой из стороны в сторону и снимать шляпу, отвечая на бесконечные поклоны. Ему было не по себе, хотя он и не понимал, чем это вызвано; случайно взглянув на пустовавшее слева от него место на сиденье, он уныло пробормотал:

— Мне чего-то не хватает!

Затем он поднял глаза. Вдалеке, на фоне облаков, окрашенных последними лучами заходящего солнца, темнели очертания королевских и кокосовых пальм и других деревьев.

«Такого же цветения, как у этих деревьев, — вот, пожалуй, чего мне не хватает», — подумал граф.

Коляска повернулась, и пейзаж изменился. Мрак, словно тяжёлый чёрный туман, заволакивал дальний конец бульвара, и взгляд уже с трудом различал Марсово поле. Во тьме один за другим вспыхивали огни, придававшие сказочно огромные размеры стволам и кронам деревьев: это зажигались уличные фонари, которые постепенно образовали бесконечное двойное кольцо переливающегося огненного ожерелья.

«Настоящего естественного света — вот чего мне, может быть, не хватает?» — вновь спросил себя задумчивый и грустный ездок. Но его настойчивые вопросы остались без ответа. Он вернулся домой в глубокой тоске.

Когда цокот копыт и глухой стук колее по наклонной деревянной эстакаде, пристроенной к тротуару, чтобы облегчить въезд экипажам, прогремел в прихожей и затих в глубине дома, отдавшись эхом чуть ли не в каждой комнате, графу почудилось, что он очутился в мрачном склепе — таким пустынным, холодным и тёмным показался дону Ковео его прекрасный дом! Он ходил по комнатам и осматривал их, бормоча сквозь зубы:

— Да, определённо чего-то не хватает!

Граф приказал привратнику зажечь все огни. Дом озарился ярким светом: богатая мебель, занавеси и ковры предстали во всём великолепии, но даже это не избавило графа от назойливой мысли:

«О да, чего-то не хватает!» В гостиной он присел и попробовал развлечься, просматривая визитные карточки, переполнявшие поднос, по и это не помогло: непонятная тоска по-прежнему мучила графа. Внезапно он встал, словно приняв окончательное решение, и крикнул:

— Виктор, заложи фаэтон, а я пока оденусь. Хочу на воздух — тут слишком душно.

Через несколько минут граф влез в лёгкую элегантную коляску. Он был одет в чёрный костюм, на жилете красовалась большая цепочка от часов, которую он купил вчера вечером, на манишке белой, тщательно отглаженной сорочки поблёскивали крупные бриллианты.

— Сделаем круг по Прадо, а потом поезжай по улице Обиспо, — усаживаясь, приказал кучеру граф.

Лошади размеренно зацокали подковами по камням мостовой, и лёгкий экипаж быстро отъехал от дома. Граф с наслаждением вдыхал свежий вечерний воздух. Он был, видимо, очень озабочен, так как не замечал поклонов, которыми его приветствовали седоки других экипажей при встрече с фаэтоном.

Как и велел граф, коляска ехала вниз по улице Обиспо. У парфюмерного магазина она остановилась.

Дон Ковео встал с удобного сиденья, неторопливо и спокойно вылез из коляски, вошёл в лавку и прошествовал вдоль прилавков, задерживаясь у некоторых из них. И всё это он проделал такими заученными движениями, словно хотел сказать: «Эй, сеньоры, посмотрите-ка, кто приехал в фаэтоне. Это сам граф Ковео. Поглядите, как он поднимается с сиденья, как спускается на землю, и знайте, что он намерен выбрать и купить здесь различные духи и помады. Теперь вам понятно, не так ли? Ну, вот и отлично».

Однако минут через пять сеньор граф пришёл в полное замешательство: он не знал, какую пудру, духи и помаду ему следовало выбрать среди бесчисленного множества изделий, лежавших перед ним в стеклянных флакончиках, разноцветных коробках из картона, дерева и в фаянсовых баночках. Не менее достоин внимания был вид хозяина и продавцов, которые с необычайным старанием сообщали графу, какие из ароматных товаров будут для него наиболее приятными и подходящими.