— Но Аврора тоже не хочет идти за меня… Я это знаю…

Дон Хенаро вскочил, впился глазами в дядю и, ударив кулаком по подлокотнику кресла, вскричал:

— Вот как! Значит, ты отмочил очередную глупость, Висенте?

— Глупость? Скажи лучше «идиотство», — поправил мой дядя и деланно засмеялся, чтобы рассеять неблагоприятное впечатление, которое слова его могли произвести на дона Хенаро.

— Поговорим серьёзно, Висенте. Дело это очень деликатное, и нам следует вести себя с большой осторожностью. Оставь свои вокруг да около и говори напрямик: ты же знаешь — я человек откровенный и ни от кого ничего не таю. Понятно?

Ободрённый подобными речами своего великодушного покровителя, дядя без утайки рассказал ему всё, что произошло в доме дона Фульхенсио.

Дон Хенаро слушал с большим вниманием и кажущимся спокойствием, но в тот вечер он пребывал в скверном настроении по причине полученных им дурных вестей, и ему необходимо было сорвать на ком-нибудь свою злость. Поэтому, сделав нетерпеливый жест, он в конце концов напустился на дядю с бессвязными обвинениями:

— Ты погубил себя, погубил меня… Нет, только себя… Какое мне дело, женишься ты или нет? Ты оказался растяпой, не послушался моих советов… Где ты найдёшь теперь другую такую Аврору? Есть ли девушка богаче её? А что скажет дон Фульхенсио? Ты говорил с ним обо мне? Ну, разумеется! Ты тут каждому орёшь во всю глотку, что я, твой двоюродный брат. Говори же… Отвечай…

— Да, — согласился дядя. — Он потребовал, чтобы я сказал, к какому семейству принадлежу, ну я и назвал тебя, братец; конечно, я не знаю, что за счёты у вас с доном Фульхенсио; но я увидел, как был он недоволен, когда услышал твоё имя.

— Ей-богу. Висенте, ты — форменный болван. Если дон Фульхенсио проявил недовольство, так не из-за меня, а из-за тебя: он сразу раскусил, что ты круглый идиот. И наверняка был поражён терпением, с каким я до сих пор держу подле себя такого олуха. Мы с доном Фульхенсио старые добрые друзья. Он мне многим обязан: я всегда бескорыстно старался угодить и оказать ему услугу. Понятно? Я сам пойду к нему, поговорю и всё выясню. Я не допущу, чтобы твои глупости вредили мне.

Дядя был ошеломлён обрушившимся на него потоком бессвязных фраз.

Между тем утомлённый дон Хенаро — со время разговора он сделал слишком много неистовых жестов — молча ходил по комнате, изредка покачивая головой. Вскоре он совершенно забыл о присутствии дяди; его гораздо больше занимало дело совсем иного свойства, о чём и свидетельствовала выразительная мимика, сопровождавшая его безмолвный диалог с самим собой.

Когда мой дядя прощался с ним, надеясь, что буря вскоре утихнет и на следующий день, в канцелярии, ему удастся умилостивить своего благодетеля, дон Хенаро даже не расслышал его слов и не заметил его ухода. Он был всецело поглощён своими мыслями.

Когда наутро дядя входил в канцелярию, у него уже был в подробностях разработан и подготовлен план, как задобрить своего обожаемого покровителя. Однако по пути к своему кабинету дядя в изумлении остановился: он подумал, что ошибся дорогой. Все вокруг неузнаваемо изменилось: всё было, казалось, переставлено, перевёрнуто, перепутано. Ни один предмет не находился на своём привычном месте. Столы, стулья, люди — всё являло собой полный хаос и походило па огромный разворошённый муравейник. В одном отделе чиновники перебирали старый хлам и составляли описи, в другом — пребывали в безделье, так как не находили ключей от дверей и шкафов.

Потолочные балки, пол, окна, мебель, казалось бы, убеждали моего дядю, что он находится в той же самой канцелярии, но он не понимал, что творится в ней и что так изменило её обычный вид. Можно было подумать, что в канцелярии чихнул мощным чихом какой-то великан и воздух, вырвавшийся из его ноздрей, сдвинул с места всё, что в ней находилось.

Я пришёл вместе с дядей и тоже был совершенно сбит с толку. Мы направились к нашему отделу и растерялись ещё больше. На наших обычных местах, насмешливо поглядывая на нас, расселись незнакомые люди. Они шарили в наших ящиках, обыскивая даже самые дальние их уголки.

Пришельцы словно желали убедить нас, что хозяева здесь теперь они и нам тут нечего больше делать.

Но особенно нас поразило разрушение винтовой лестницы, стоившей дону Хенаро стольких размышлений, а дяде стольких реляций. Человек шесть рабочих заканчивали расправу с ней: один рубил топором вертикальную опору; другой складывал ступеньки стопкой, а потом взваливал их себе на голову; третий собирал в охапку балясины от перил, и все вместе самым кощунственным образом сокрушали великое творение, предмет гордости дона Хенаро и моего дяди. Затем свирепые разрушители, унося останки лестницы, вышли из комнаты, словно цепочка огромных муравьёв, занятых заготовкой съестных припасов.

На глаза дяди навернулись слёзы. Я же недоумевал, что явилось причиной столь беспощадной экзекуции.

Мы поднялись к дону Хенаро, потам нас ожидал новый и тоже неприятный сюрприз. На месте дона Хенаро восседал какой-то сеньор, более суровый, более важный и более высокомерный, чем наш именитый покровитель. Мы не знали, что делать. Вокруг не было пи одного знакомого лица — все чужие. И тут дяде пришла в голову блестящая мысль.

— Давай спустимся и расспросим Хуана, — предложил он.

Так мы и сделали. Спустились вниз, вошли в комнату бывшего привратника и увидели, что лицо у него точь-в-точь как у генерала, потерпевшего накануне постыдное поражение.

Бедняга Хуан увязывал какие-то баулы и узлы с одеждой и относил их в извозчичью повозку, нанятую им. Первым делом он уложил поперёк этой колымаги складную кровать, на ней разместил баулы и узлы с таким расчётом, чтобы усесться прямо на вещи.

Когда Хуан увидел пас, глаза его наполнились слезами, он повис на шее у моего дяди, с трудом подавил рыдания и лишь после этого произнёс следующие слова:

— Нас выгоняют, сеньор Висенте, нас выгоняют!

— Да что же такое здесь происходит, Хуан? — с треногой воскликнул дядя.

— Ничего особенного, сеньор. Просто надо министерство.

В одном из углов привратницкой сидело несколько кошек. Они не спускали с Хуана своих прозрачно зелёных глаз, похожих на куски толстого, освещённого изнутри стекла.

— Какое ужасное потрясение! — сокрушённо продолжал Хуан. — Клянусь своей матерью, за пятьдесят с лишним лет, проведённых здесь, я не помню ни одного государственного переворота, который повлёк бы за собой столь значительные последствия. Уж меня-то и дона Бенигно никогда не трогали. О нас, казалось, все позабыли: не было случая, чтобы наши имена упоминались в «Вестнике». Вот поглядим, станет ли новый начальник привратницкой надрываться так, как надрывался я, будет ли он заботиться о бумагах и котках столько же, сколько я, и соблаговолит ли следить, чтобы канцелярию каждую субботу мыли по вечерам, как это делал я, не пропустив ни единой субботы за всё время службы здесь.

Так, всхлипывая, сетовал старый Хуан. Вдруг он, заметив, что кошки спокойно взирают на его страдания и не выказывают ни малейшего сочувствия, схватил большой порожний ящик, с яростью запустил им в животных и закричал:

— Здесь только эта поганая тварь и остаётся! Чего вы на меня уставились? У меня мыши бегают по лицу, что ли? Брысь отсюда! Теперь-то вы узнаете, что значит подыхать с голоду!

Бедные зверьки испуганно бросились наутёк, и Хуану оставалось лишь пожалеть, что он не успел перебить им хребты.

Когда он немного поутих, дядя спросил его:

— Скажите, Хуан, почему ломают нашу винтовую лестницу?

— Потому что, говорят, хоть я не особенно-то верю слухам, повое министерство отвергает и переделывает всё, что сделано при старом.

В это мгновение в канцелярию вошёл дон Хенаро, о чём то тихо поговорил с отставным начальником привратницкой Хуаном и пошёл дальше. Проходя мимо нас с дядей, он сделал вид, что не заметил нас и вообще не знаком с нами.