— Сможете ли, тётушка Огулышяз? — блеснул зубами Сергей.

— Смогу, сынок, ещё как смогу! И глаза выцарапаю, не только бороду.

Сергей посерьёзнел, обвёл глазами собравшихся.

— Вот что, люди, — негромко, но твёрдо сказал он, — об одном я вас очень попрошу. Избави вас аллах оказать сопротивление властям. Ни в какую потасовку не ввязывайтесь. Ваше дело — только требовать. Требуйте, кричите, но руки держите за спиной в любом случае, что бы ни случилось, а случится ничего особенного не может, если вы не сглупите. Придёт время дёргать — повыдергаем кому положено и бороды, и руки и всё остальное. А пока наше право — требовать законности.

Посидев ещё некоторое время, Сергей почтительно, с поклоном, поблагодарил собравшихся за оказанную их вниманием честь, ещё раз попросил крепко помнить его слова насчёт драки и ушёл в сопровождении Клычли.

В тот же день к вечеру мальчишка, посланный арчином Мередом, принёс Оразсолтан-эдже повестку от пристава.

В город на судебное заседание собирались шумно. Всеми верховодила Огульнияз-эдже и люди как-то незаметно и легко подчинялись ей.

— Давайте, давайте! — торопила она. — В этом деле выяснится, кто — человек, а кто — ишак. Все идут добровольно, кто не хочет, пусть не идёт… Покажем сегодня старому козлу, где клевер растёт, а где — колючка.

— Козёл бы ничего — рога большие, — шутливо усомнится кто-то.

— Ничего, сынок, мы тоже не комолые, — отпарировала Огульнияз-эдже.

Арчин Меред видел, что около кибитки Огульнияз-эдже собираются люди. Зачем собираются, он не знал, но уже само то, что всегда покорные, мирные аульчане собрались сообща требовать чего-то, было необычно и внушало тревогу.

Арчин нервно шагал по двору, словно в голенища его сапог были насыпаны горящие угли. Сейчас он не походил ни на того степенного и грозного арчина, который ратовал за честь аула и требовал кровной мести за оскорбление, ни на того отчаянного джигита, который на суде дивалов, перед лицом самого пристава бросал вызов на поединок самому грозному Бекмурад-баю. Сейчас это был просто озлобленный, несколько испуганный старик, и даже широкие плечи его вяло согнулись. Он ходил и бормотал: «Большому верблюду всегда первая палка… Они что-то затевают, а мне перед властями отвечать придётся».

Попросив сына Моммука сбегать за муллой Сахы, арчин велел мулле сходить к кибитке Огульнияз-эдже, узнать, зачем собрались люди и, если они задумали плохое, усовестить их именем аллаха. Неповоротливый Сахы опоздал — люди уже тронулись по базарной дороге — и только принёс весть, что единомышленники этой проклятой смутьянки Огулышяз пошли требовать смещения дивалов и кази. И ещё, что они ругали нехорошими словами арчина и грозились. Кому грозились и за что, мулла не разобрал.

Встревоженный арчин быстро оседлал лучшего коня и махнул в город напрямик через поле. Молодые парни, ехавшие с Оразсолтан-эдже и Огульнияз-эдже, разгадали его замысел и, нахлёстывая коней, попытались перехватить старшину. Однако недаром скакуны арчина Мереда славились на весь Мургабский оазис: ахал-текинец чёрной птицей вылетел на пригорок — и только лёгкое облачко пыли растаяло на дороге.

Всю жизнь Оразсолтан-эдже трудилась, не чуралась никакой работы, но, оставшись без главы семьи, растерялась. Все её попытки добиться наказания убийцы Мурада-ага остались безрезультатны, ей не хотелось жить.

Будь она совсем одинока — она бы у остывшего оджака и сидела, не поднимая головы, до тех пор, пока ангел смерти не отсчитает её последнего вздоха. Но на её попечении оставался ещё Дурды, и Оразсолтан-эдже вынуждена была заботиться о куске хлеба. Она ходила людям за хворостом, для выпечки чурека, пряла пряжу, теребила шерсть. Иногда соседи пытались оказать ей помощь — она отказывалась из гордости. Единственным человеком, кого она не стыдилась, была Огульнияз-эдже, но та сама жила не ахти как богато. Правда, она время от времени подкармливала чем бог послал голодного, как волчонок, Дурды, изредка — из-за боязни обидеть — зазывала на чашку чая и саму Оразсолтан-эдже. Но всё это было каплей в море, и в конце концов Оразсолтан-эдже решилась определить сына кому-либо в работники, С этим она и пошла к арчину Мереду.

Арчин со старшей женой сидели на веранде и пили чай. У арчина во дворе стоял ряд кибиток, и небольшой европейского типа дом с верандой. Арчин построил его давно, руководствуясь какими-то одному ему ведомыми соображениями, и долгое время дом стоял, как нелепая, забытая из предыдущего акта декорация на сцене театра. Постепенно жёны, а за ними и сам хозяин признали многие преимущества дома и научились пользоваться ими. У Мереда была здесь даже специальная спальня с кроватью на пружинах, на которой он, как мы помним, проворочался бессонную ночь после тайного разговора с матерью похищенной Узук.

Выслушав Оразсолтан-эдже, Меред долго и звучно отхлёбывал чай. Истомившись ожиданием, жена его не выдержала.

— Надо взять мальчика… Ребята в его возрасте и на подъём легки и сообразительны — любую работу, поручить можно, всё мигом сделают.

Арчин пошевелил бровями, покосился на жену.

— Его одеть-обуть надо… Сейчас лето — чепеки[102] дай. Зима придёт — чокай, халат, папаха потребуются.

— У него есть старенькая папаха, — поспешила пояснить Оразсолтан-эдже, испугавшись, что арчин откажет. — И чекмень есть… от отца остался…

— Ему много не нужно, — снова сказала жена Мереда. — Вон у нас чокай старые валяются, ребятишки их уже не носят, а ему пригодятся. И халатов ещё совсем целеньких один Моммук сколько выбросил. А сироте — всё достаток.

Арчин скова посмотрел на жену, подумал.

— Мал он… Если ему поручить пасти двух верблюдиц с верблюжатами, так он и не справится.

Жена хотела возразить, что у них в хозяйстве нет этих верблюдиц, но вовремя спохватилась и сказала другое:

— Он очень крупный и сильный мальчик, не какой-нибудь слюнтяй, вроде сына Марры. Чтоб не сглазить, бойкий мальчик. Я видела, как он с ребятами играет — заметно среди всех выделяется. Такому мальчику не только двух верблюдиц, целое стадо доверить можно.

Честно говоря, Оразсолтан-эдже совершенно не понимала, почему злая и своенравная Аинатувак расхваливает её сына, но всё равно похвала согревала гордостью сердце матери. Вот какой заметный Дурды, даже чужие люди хвалят!

— Ладно, приводи сына, — сдался арчин Меред, — только платы никакой не жди!

— Зачем мне плата… — сказала Оразсолтан-эдже. — Был бы сам в тепле да спать голодным не ложился…

Вечером Оразсолтан-эдже привела сына.

Аннатувак и Моммук на той же веранде пили чай. Дурды робко примостился на краю веранды. Он хорошо знал Аннатувак, знал и Моммука, но сегодняшнее необычное положение невольно располагало к робости.

Выпив предложенную хозяйкой пиалу чая, Оразсолтан-эдже поблагодарила и встала.

— Ты оставайся здесь, Дурды-джаи. Вот сидит твоя тётушка. Слушайся её, сынок, не заставляй сказанное повторять дважды. Играми не увлекайся. Если будешь много бегать, тётушка рассердится, а ты должен оберегать её покой, она тебе добра желает… Пусть счастье не оставит тебя, дитя моё…

Когда Оразсолтан-эдже ушла, Аннатувак отломила кусок чурека.

— Возьми, душа моя, поешь.

Моммук фыркнул. Дурды отрицательно мотнул головой, хотя голод мучительно остро сосал под ложечкой. Аннатувак протянула хлеб сыну.

— Возьми, передай ему.

Моммук снисходительно взял, поднёс чурек к самому носу Дурды.

— На, ешь!

Дурды, стесняясь, взял чурек, нерешительно отщипнул крохотный кусочек, бросил его в рот. Чурек был восхитительно вкусен.

Весь следующий день и ещё два дня Дурды выполнял до смешного лёгкие поручения. Потихоньку он начал привыкать к чужому дому. Этому немала способствовало ровное, ласковое отношение к мальчику старшей хозяйки. Собственно, и поручения давала только она. Младшей жены арчина Дурды не видел, сноха по какой-то причине тоже сидела безвылазно в своей кибитке, хозяин посматривал на нового работника издали, не выражая ему ни своего одобрения, ни порицания.