— Не дотрагивайтесь до меня… Я сейчас — как чёрный котёл. Если притронешься — в саже измажешься!.. Говорите, куда идти — я сама пойду.

— Одеяло возьми… — сказала молодуха, удивлённо прикусила язык, узнав одеяло старшей невестки…

Узук болела долго, но живучая натура степнячки переборола недуг. Начав свободно ходить, молодая женщина рисковала появляться во дворе только с наступлением ночи. С ней никто не заговаривал, а если и вспоминали её, то с лёгкой руки Кыныш-бай величали не иначе, как босячкой. Вся дальнейшая судьба Узук всецело зависела от Бекмурад-бая. Он мог её убить, бросить в темницу или придумать что-либо похуже. Жаловаться было некому, да она и не собиралась жаловаться. Последние события окончательно сломили её волю. Она ходила, как живая тень, и только непрерывные слёзы говорили о том, что у этой исхудавшей до ужаса женщины есть ещё сердце и это сердце страдает.

А Бекмурад-бай всё не возвращался.

Три жестоких шутки приготовила судьба для Мурада-ага.

После того, как Берды, придя в село за продуктами, бесследно исчез, сын Сухана Скупого нанял на ближайшем базаре нового подпаска по имени Байрам. Несмотря на своё «праздничное» имя, парень был оборван, остроглаз и дерзок. Если бы кто другой изъявил согласие, не быть Байраму подпаском, но другого не нашлось, и хозяйский сын с видимой неохотой нанял этого проворного на язык парня. Заодно он прихватил два мешка муки, навьючил их на байрамовского верблюда и прямо с базара они направились к дальнему колодцу в песках, где располагались осенние пастбища Сухана Скупого.

Мурад-ага и остальные два подпаска встретили их с попятным ожиданием. Но хозяйский сыпок буркнул только несколько слов: «Будет пока подпаском на время, вместо Берды». Больше он ничего не сказал и, сбросив муку, уехал, уводя с собой верблюда. Расспрашивать его Мурад-ага не решился, а новый парень был чужак и не знал аульных новостей. Единственное, что он мог сообщить из базарных новостей, что у ишана Сеидахмеда украли двух коней. Однако Мурада-ага не интересовали ни ишан, ни его кони. Кроме того, Байрам вспомнил, что на базаре толковали о каком-то похищении, будто кто-то из баев украл в селе девушку.

Но и это не встревожило Мурада-ага. Они с женой договорились, что при благоприятном решении вопроса о замужестве Узук Берды некоторое время поживёт в селе. Теперь хозяйский сын привёз па время нового подпаска, значит, всё в порядке, Берды остался и, вероятно, уже справили свадьбу. А что хозяин ни словом не обмолвился об этом, тоже понятно: сердится на Мурада-ага за его непокорность. «Пусть его… — думал старик удовлетворённо. — Слава богу, всевышний услыхал наши молитвы, теперь одной заботой на душе меньше». Ни сном, ни духом Мурад-ага не чуял над собой грозы и не знал, что Оразсолтан-эдже с ног сбилась, чтобы установить место стойбища мужа.

Сознание, что муж не знает о постигшем их горе, усугубляло страдания Оразсолтан-эдже. Будь он на весеннем пастбище, она, на худой конец, сама бы добралась до него. Но Мурад-ага откочевал с отарой на дальний колодец. Оразсолтан-эдже ходила, умоляла Сухана Скупого, но тот сказал: «Скоро сам в пески поеду, скажу ему», а местонахождение колодца назвать отказался. Тогда Оразсолтан-эдже пошла по людям. Не было, пожалуй, в ауле человека, к которому бы она не обратилась с вопросом, где колодец Сухана Скупого. Люди сочувствовали ей, но помочь не могли — о колодце знали только сам Скупой да его сыновья.

Измученная женщина однажды её выдержала и сгоряча припугнула бая: «Ты скрываешь от людей свой колодец? Боишься, что кто-либо, увидев, сглазит его и твои овцы передохнут? Так знай, что нашёлся человек, который знает дорогу к колодцу. Я уже послала весть мужу и наказала ему, чтобы он за год покончил со всеми овцами, которых он тебе нажил за двадцать лет! Бог даст, останешься без единой овцы, узнаешь на собственной шкуре, что значит бедность».

Недаром говорит пословица, что с коротким языком жизнь длиннее. Оразсолтан уже пожалела, что наговорила баю лишнего, по сказанное слово не проглотишь, а Сухан Скупой был суеверен. Слова старухи лишили его покоя. Помучавшись дурными снами три ночи, он наконец не выдержал, поехал на базар, словно действуя по наитию свыше, нанял нового пастуха и подпаска и отправился в пески.

Жизнь устраивает иногда самые неожиданные совпадения. Бай был ещё в пути, как повалил снег, поднялся буран. На стойбище ночью ветром разворотило крышу кошары, где ночевали шестеро опоздавших родиться ягнят. В землянку намело снегу, ягнята околели от холода. Это явилось первой шуткой судьбы.

Когда Сухан Скупой увидел, окоченевшие трупики, он весь похолодел: напророчила проклятая колдунья! Но сразу же пришёл в ярость и накинулся на чабана.

— Ты уже начал выполнять советы жены? Нищим меня хочешь оставить? Не выйдет! Не удастся тебе нанести вред моему добру! Я сам раньше уничтожу тебя! Вон с моих глаз! Забирай своё барахло и проваливай отсюда на все четыре стороны!

— Бог с вами! — изумлённый Мурад-ага даже попятился. — Какие советы? Какая жена? Да я её уже два месяца не вижу!.. — Иди проведай, если не видел!.. Ах, горе какое… — Сухан Скупой присел, дрожащими руками гладил заиндевевшие завитки мёртвой ягнячьей шёрстки. — Ах, горе какое… Что наделал, негодяй, что наделал, а?.. А вы чего стоите, глаза вылупивши? — накинулся бай на подпасков. — Все вы, мерзавцы, одинаковы! Забирайте свои шмотки и уходите отсюда! Я вам покажу, как ягнят морозить! Ни копейки не получите у меня! Я ещё вас заплатить заставлю!.. Ах, ягнятки мои бедные… погубили вас злодеи.

— Ладно, хозяин, мы уйдём, — сказал подпасок Байрам. — Наше дело — что у соседа на чужой лошади: где велят, там и слезешь. А вот за что ты уважаемого Мурада-ага гонишь? Всю жизнь он на тебя горб гнул, раньше времени состарился, богатства твои умножая. Вон сколько у тебя добрых арабских овец! Твои они? Нет, не твои! Это овцы Мурад-ага, и Берды, и Эсена — всех, кто их вырастил и выходил. Красивое спасибо сказал ты, хозяин, своему чабану!

— Поговори мне, проклятый бездельник! — завопил бай. — Я тебе дам «твоих» овец! Нашёлся ловкач на чужое добро! Много вас таких по базару шныряет!.. Прошлый раз люди пристава разыскивали какого-то болтуна… Уж не тебя ли, случаем, искали? Может, тебя к приставу проводить надо, а не отпускать? Чего зубы-то скалишь! Гляди, как бы не растерял их по дороге… Проваливайте отсюда, пока целые!..

— Ладно, хозяин, — миролюбиво согласился Байрам. — Мы уйдём. Только ты через день опомнишься, пожалеешь, да поздно будет… Мурад-ага, Эсеп-джан, идёмте, больше нам тут ничего не дадут, за работу с нами уже расплатились…

— Идёмте, сынки мои, — покорно сказал Мурад-ага.

Нелегко было уходить старому чабану. Байрам сказал правду — всю жизнь он провёл с отарой, родным домом стали для него Каракумы. Почти всех овец старый чабан знал «в лицо», знал характер каждой, привычки, особенности. И вот теперь приходилось неожиданно покидать их. Почему? Какая блажь стукнула в голову Сухан-бая? Поди, спроси у него!

— Эх, сынки, ладно уж… — бормотал Мурад-ага, доставая из отрепанной папахи грязный платок и вытирая вспотевшее, несмотря на холод, лицо. — Если считать и этот год, то уже ровно тридцать лет хожу я по Каракумам, и из них больше двадцати — за овцами Сухана Скупого. Недоедал, недосыпал, холодал — и вот благодарность за все старания… Запомните это, сыпки, крепко запомните. Вы ещё молоды, у вас вся жизнь впереди. Запоминайте, как баи с бедным людом обращаются, авось вам на пользу пойдёт наука…

Белый с рыжими подпалинами карнаухий Елбарс вскочил и пошёл вслед за чабанами.

— Собаку оставьте, оборванцы! — крикнул Сухан Скупой.

— Собака не овца, она умная — знает, кто её настоящий хозяин, — насмешливо отозвался Эсен.

Не слушая проклятий бая, который долго ещё потрясал им вслед кулаками, они двинулись дальше.

Судьба не успокоилась и выкинула новую шутку. Всю жизнь ходил Мурад-ага по здешним местам, знал чуть ли не каждый бугорок, а на этот раз заблудился.