Непринуждённая беседа затянулась далеко заполпочь. Наконец, местные гости стали расходиться по домам. Остались только ишан Мамедораз, доволь но известный в округе человек, и ярый законник ахун Сапаркули. Хозяин дома предупредил их, что приезжие нуждаются в умном совете.

— Разрешите сказать? — спросил Бекмурад и, получив согласие Овезмамеда, обратился к ишану и ахуну. — Затруднение у меня, уважаемые, хочу ваши слова выслушать… Моего младшего брата зовут Аманмурад. Он не так уж молод, по и не стар, кровь ещё не остыла… Не посоветовавшись со мной, он увёз из одного аула девушку. Если бы я знал, конечно, не допустил бы такого беззакония. Из-за девушки возник большой спор, её односельчане подали в суд. Дело сложное, сразу не разрешилось и до окончательного решения мы согласились отдать девушку на временное жительство в незаинтересованную и уважаемую семью. Отдали её ишану Сеидахмеду, знаете такого?

— Знаем!

— Слышали о святости этого человека…

— Так вот, оказалось, что девушка раньше встречалась с одним подпаском из своего аула. Подпасок пробрался к ишану и ночью увёз нашу невестку. Да-да, она по закону обвенчана с Аманмурадом, является его законной женой… Мы узнали, что мать подпаска родом из соседнего с вами села, с той стороны железной дороги. Думаем, что беглецы должны приехать в это село, больше им деваться некуда, разве что на небо влезть пли под землю провалиться…

— Кто же мать подпаска? — стал вспоминать Овезмамед. — Какая девушка могла попасть в Мары?

— Многие могли, — сказал ишан. — Например, дочка Менгли. Сестра этого… как его, дай бог памяти… сестра Нурмамеда!

— Очень верно вы угадали, ишан-ага, — польстил Бекмурад-бай. — Подпасок является племянником Нурмамеда, это мы разузнали… Вот теперь скажите нам, ишан-ага, и вы, ахун-ага, скажите, падёт ли на нас по закону вина, если мы убьём негодяя, укравшего чужую жену?

— Прелюбодея — убей! — изрёк ишан. — Этот подпасок преступил священный закон и вы вправе лишить его жизни посредством тех способов, что ука заны нашим пророком, да будет над нами молитва его.

— И невестку мы имеем право забрать?

— Конечно, — подтвердил ахун, но так как он считал себя гуманистом, то добавил:

— Убить можно, но зачем вам девушка? Это всё равно, что искать дохлого ишака, чтобы снять с него подковы[79]. Не лучше ли просто дать этой опозорившей себя женщине развод — и пусть живёт, как знает?.

Ишан возразил:

— Что твоё, то принадлежит тебе. Она обвенчана — и должна быть возвращена мужу, независима от того, что какой-то проходимец задрал ей подол.

— Подол опустится, ишан-ага, да позор останется.

— Это дело её мужа и повелителя. А кроме того, как вы предлагаете оставить безнаказанным явное попрание закона! Опозоренную жену можно развести, но и поганых проходимцев необходимо сурово наказывать в назидание поучающимся.

Ахун опустил голову, подумал, пожевал губами и согласился:

— Ваша правда, ишан-ага… Мы ошиблись и берём своё предложение обратно.

— Хорошо, уважаемые, я доволен вашими советами, — сказал Бекмурад-бай. — Но помогите мне ещё в одном деле. Как мы сумеем узнать, приехали беглецы в дом Нурмамеда или нет? Нам это очень важно, потому что у Нурмамеда большая родня…

— Так-так, — подтвердил ахун, — большая…

— Вот об этом я и говорю. Если они не успели добраться, мы схватим их по дороге. Но в противном случае они получат много защитников, не так-то просто их заберёшь. Я слыхал, что Нурмамед, хотя и очень беден, но и очень упрям, не признаёт никаких законов.

— Законы-то он признаёт, — пробормотал ахун, — что упрям, так это верно, три ишака не переупрямят Нурмамеда.

— Я хочу просить вас, ахун-ага, и вас, ишан-ага, чтобы вы помогли нам своим авторитетом. Вы люди уважаемые, вас народ послушает. Может быть, вы лично вмешаетесь в это дело и скажете своё слово Нурмамеду, если он станет противиться?

— Конечно, поможем? — ахун вопросительно посмотрел на ишана.

— Нарушителям и осквернителям нет пощады! — сказал ишан громко и, понизив голос, добавил: — Но даром и в Бухаре ничего не дают…

— Да-да — торопливо подхватил Бекмурад-бай, — сухая ложка в рот не лезет… Мы отблагодарим, в долгу не останемся…

— Не нам благодарность, — поморщился ишан, крикунам рты замазать надо… А помочь поможем обязательно. Это наш святой долг.

— Можно узнать, приехали они или нет, — вмешался в разговор хозяин дома. — Наша Нурбиби выдана замуж в то село. Сегодня она гостит у пас, а завтра мы направим её домой и поручим разузнать все новости. Она женщина расторопная, быстро сообщит нам, если приехали.

— А вдруг они ещё в пути и приедут только сегодня ночью — сообразил ахун. Надо бы кому-то: покараулить на дороге.

— Не беспокойтесь, уважаемый ахун-ага, мы позаботились об этом, — усмехнулся Бекмурад-бай. — Если они ещё не слезли с сёдел, у дома Нурмамеда ие слезут.

Под общий разговор Сарбаз-бай уснул и заливисто выводил носом немыслимые рулады.

У холма на краю села, греясь под последними лучами невысокого солнца, сидели пятеро мужчин и играли в дуззим[80]. Осенняя страда закончилась, овощи и фрукты были собраны, и теперь люди могли побаловать себя коротким отдыхом.

Когда кон закончился, один из наблюдавших за игрой сказал:

— Хватит с тебя, Нурмамед! Дай-ка и я попробую сразиться…

Названный встал, отряхнул полы халата и, улыбаясь ясными чистыми глазами, полез на вершину холма. Его приветливое лицо не портила даже реденькая, неудавшаяся бородёнка, торчавшая чёрной дикобразовой щетиной откуда-то прямо из шеи. Если бы незнакомый человек предположил, что Нурмамед с открытым сердцем идёт ко всем людям и что люди его очень уважают, он не ошибся бы, этот незнакомец.

Взобравшись на вершину холма, Нурмамед окинул взглядом окрестность. Прохладный ветер, уже наполненный острыми иглами зимы, приятно обдувал лицо, покалывал раскрытую грудь, северный ветер, родившийся где-то на далёком Арале. А на юге, у подножья Копет-Дага вытянулось большое село, неторопливо шевелящееся праздными мужчинами и хлопочущими по хозяйству женщинами. Мир и покой, и неясная радость овладели душой Нурмамеда.

Но — что это за всадники скачут к селу со стороны Душака? Почему они так безжалостно погоняют коней? В село едут? Да, вот развилка дороги, и они, не замешкавшись, повернули к селу. Дальше дороги нет, значит, гости к кому-то из аульчан.

Всматриваясь в приближающихся всадников, Нурмамед удивился: «Ба, да один из них, кажется, наш племянник Берды! Почему же он не поездом приехал? И где он такого доброго коня добыл? И одежда на нём прямо-таки байская!»

Не переставая удивляться, Нурмамед сбежал с холма и вышел на дорогу. Всадники остановились. Берды спрыгнул на землю, уважительно протянул дяде обе руки, Узук продолжала сидеть в седле, от смущения забыв даже поздороваться.

— «Бывают же такие красивые парни!» — взглянув на неё, подумал Нурмамед и повёл гостей к своей кибитке. Подбежавшие мальчишки приняли поводья.

У порога Узук задержалась. Ей было стыдно войти в мужскую компанию, но и к женщинам в такой одежде пойти — за сумасшедшую примут. Она вопросительно посмотрела на Берды. Тот улыбнулся ей одними глазами, тихо шепнул на ухо:

— Не показывай вида… Идём! Помни, что Чопан-ага тебе сказал.

Запыхавшись, торопливо подошёл дедушка Берды, обнял внука за плечи, поцеловал его в лоб.

— Жив-здоров, сынок? А вот Гозель… мать твоя, не полюбуется… на тебя.

Старик с трудом сдерживал слёзы. Дочь его умерла в очень тяжёлых условиях, и каждый раз, встречаясь с внуком, дед вспоминал её и расстраивался.

— Не надо, дедушка, — попросил Берды.

Старик шмыгнул носом и повернулся к Узук.

— Здравствуй, сынок! Как твоё здоровье?..

Через минуту в кибитку набилось столько народу, что негде было виноградине упасть. Все родственники, близкие и знакомые, прослышав о приезде Берды, спешили поздороваться с ним.