Игорь криво усмехнулся:

— Хитришь, великий князь. За недоумка меня держишь!

— Не хочу я, брат, чтоб промеж нас собака пробежала, — сказал Святослав, — а потому прошу тебя, наберись терпения. Всему свое время.

— Хочешь сказать, обещанного три года ждут, так?

— Я тебе ничего не обещал, Игорь.

— Верно, не обещал. Однако ж обнадежил меня Черниговом, причем в присутствии Всеволода. Может, его позвать?

— Не стоит. — Святослав нахмурился. — Я тебе и Всеволоду вместо отца, а потому вам надлежит меня слушаться. Гордыней вы оба объяты, а о благости не помышляете. Не терпится вам выше головы прыгнуть!

— На словах-то ты, брат, как на гуслях, — съязвил Игорь.

— Любое дело толком красно, посему Ярослав останется покуда в Чернигове, — раздраженно сказал Святослав. — Не вижу я толку в том, чтобы родовую лестницу ломать в нашем-то шатком положении. Ну, сцепитесь вы с Ярославом из-за Чернигова, так это на радость тем же Ростиславичам будет.

— Стало быть, таково твое слово, великий князь? — с вызовом просил Игорь.

— Не слово, а решение, — поправил Святослав.

— В таком случае — прощай, — бросил Игорь и вышел, хлопнув дверью.

Не оставшись даже на ночь, он собрался в путь и покинул Чернигов.

Всеволод, узнав от Игоря о решении Святослава, не раздумывая, велел седлать коней и тоже ускакал в свой Трубчевск.

Свадьба сына Святослава и свояченицы Всеволода Юрьевича состоялась в Чернигове в середине октября. Но ни Игорь, ни Всеволод на нее не приехали.

В конце осени Игорь написал матери письмо, в котором укорял ее тем, что она живет под крышей его недруга.

«Ярослав, как и старший брат его, двуличен и спесив, — писал Игорь. — Оба Всеволодовича не по достоинству чести высокой добились, но волею удачливой судьбы, которая слепа на оба глаза. Всеволод Ольгович, отец Святослава и Ярослава, обманом жил и коварством пробавлялся, сие всем ведомо. А мой отец Святослав Ольгович отважен был в любую пору своей жизни и столом черниговским владел по чести. Почему же вдова его презрела сынов его, не пожелав жить ни у Всеволода в Трубчевске, ни у меня в Новгороде-Северском? Неужто меды у Ярослава слаще наших? Иль постель во дворце его мягче кажется?..»

Подобных намеков было несколько в послании Игоря.

Он явно хотел дать понять матери, что ему кое-что известно об ее греховной связи с Ярославом.

Манефа, не долго думая, собрала свои пожитки, взяла двух преданных служанок и заявила Ярославу, что перебирается жить в Новгород-Северский. Тот попытался было отговорить ее, но безуспешно. Пришлось Ярославу дать Манефе двадцать конных дружинников, чтобы они сопровождали княгиню до Игорева града.

Декабрь уже наступил.

Всюду лежал снег, холода установились сразу после Введения. Однако последние несколько дней стояла ростепель. Потемнели и осели ноздреватые сугробы, местами обнажив кочки с пожелтевшей травой. Припекало полуденное солнце…

Проезжая по льду Десны, возок Манефы внезапно провалился под лед и мигом исчез под водой вместе с лошадьми и всеми сидевшими в нем. Возница успел спрыгнуть с облучка. Дружинники вытащили его насмерть перепуганного из огромной черной полыньи.

Манефа и обе ее служанки утонули.

Под вечер дружинники вернулись обратно в Чернигов с печальной вестью.

Узнав о случившемся, потрясенный Игорь сначала не мог вымолвить ни слова. Получалось, что это он погубил свою мать. Если бы не гневное послание, она не поехала бы к нему столь поспешно.

На отпевании «потонувшей в водах княгини» Игорь еле сдерживал слезы. В приделе каменной Михайловской церкви рядом с могилой Олега была установлена плита из белого камня с православным крестом в навершии. На плите сделали надпись: «В год 6689-й покинула безвременно сей грешный мир княгиня Манефа Изяславна. Упокой, Господи, душу рабы Твоей».

Навалилась на Игоря тоска-кручина. Ночами глаз не мог сомкнуть, при свете дня никого не хотел видеть. Приходил ли Вышеслав со словами утешения иль заглядывала Ефросинья, зовя обедать, или Агафья пыталась занять его беседой, Игорь всех гнал прочь.

Он стонал от отчаяния, проклинал себя, ни в чем не находя ни утешения, ни оправдания.

Прошло больше месяца.

Как-то, после Рождества в гости к Игорю приехал Всеволод вместе с супругой.

На траурном застолье по случаю сорока дней Всеволод повел с Игорем такую речь:

— Матушку нашу не воскресить, а жить дальше надо, Игорь. Святослав и Рюрик собираются по весне затевать войну с Ярославом Осмомыслом, тестем твоим. С той поры, когда бояре галицкие сожгли на костре любовницу Ярослава Осмомысла и восстановили в правах его законную супругу, в Галиче было спокойно. Но недавно умерла жена Ярослава, и поговаривают, будто тесть твой извел ее ядом, мстя за любимую наложницу.

Законного сына своего Ярослав изгнал, а приблизил к себе сына от наложницы, погибшей на костре. По слухам, хочет галицкий князь наследником его своим сделать. Бояре галицкие возмутились было, но Ярослав живо их утихомирил, укоротив на голову самых дерзких. Вот Святослав и вознамерился заступиться за Владимира Ярославича, ведь он женат на дочери Святославовой. Что-то будет, Игорь? Владимир Ярославич зять Святославу Всеволодовичу, а ты зять Ярославу Осмомыслу. Смекаешь?

Игорь угрюмо взглянул на Всеволода:

— Не пойму, к чему клонишь.

— С таким союзником, как Ярослав Осмомысл, ты живо Черниговом завладеешь, брат, — уже определеннее намекнул Всеволод.

— Думаю, Ярослав Осмомысл в подмоге моей не нуждается, — отмахнулся Игорь, — у него войска не перечесть.

— Тебе важно показать Ярославу, на чьей ты стороне, — с убеждением заговорил Всеволод. — Пущай он поймет, что ты от Киева независим. Вот увидишь, твой тесть обрадуется этому!

Бренк не согласился со Всеволодом.

— Игорю, наоборот, Святослава держаться надо, — сказал воевода, — ибо Святослав Всеволодович в роду Ольговичей старший князь. Ежели галицкому князю Игорь зять, то Святославу — брат двоюродный. Зятьям дочерей отдают, а двоюродным братьям — уделы княжеские. Есть разница? — Бренк сделал многозначительную паузу. — Вот ради этой разницы не стоит менять хлеб на квас.

— У Святослава сыновья подрастают. Чаю, он о них больше печется, нежели о братьях двоюродных, — возразил Всеволод. — От него милостей не дождешься!

— И от Бога милости не дождем сыплются, — заметил Бренк. — Зато Святослав оком видит далеко, а умом еще дальше.

— Много видит, да мало смыслит, — проворчал Всеволод. Игорь слушал эти препирательства и удивлялся своему безразличию: не было в нем прежнего желания сесть князем в Чернигове. Не хотелось ему встревать и в распри княжеские.

Заметив, что Вышеслав тоже внимает разговору за столом, Игорь обратился к нему:

— А ты что присоветуешь мне?

— Боюсь, совет мой после всего сказанного будет как пресный хлеб после солонины, — промолвил Вышеслав, бросив на Игоря пристальный взгляд. — Творить добро другим во благо; быть милосердным не корысти ради, но по примеру Сына Божия. Вот о чем надлежит думать всякому правителю, ибо сказано: кому много дадено, с того много спросится. — Вышеслав указал пальцем на небо. — Там спросится.

— От моего сына что-либо иное услышать мудрено, — усмехнулся Бренк. — Так монастырем и повеяло.

— Вышеслав, у монахов своя правда, у князей — своя, — сказал Всеволод. — Все птицы в небесах живут, только жаворонок ловит мух, а коршун — жаворонка. Кто до конца в этом мире знает, что есть зло и что есть добро?

— Всевышний сказал так…

Но Игорь прервал Вышеслава:

— Стало быть, ты не хочешь видеть меня князем черниговским. Так, получается?

— Мне важнее, Игорь, видеть тебя князем справедливым, а на каком столе ты будешь сидеть, для меня не важно, — ответил Вышеслав. — Скажу еще, что обнажать меч на брата есть худшее из зол. Коль написано тебе на роду стать черниговским князем, то заберись хоть в Тмутаракань, а не избежишь предначертанного свыше.