Растерявшийся Игорь заметался было по комнате, но Агафья спокойно взяла его за руку и спрятала за массивным дубовым столбом, поддерживающим потолочные балки. Свет от светильника, стоявшего на столе, достигал как раз до этого столба.

Игорь замер, прижавшись спиной к этой опоре, на самой границе света и тьмы.

Агафья, набросив на себя тонкую сорочицу и сунув одежду Игоря по скамью, пошла отворять дверь.

Оказалось, что Ефросинья пришла поделиться с подругой каким-то напугавшим ее наблюдением за поведением маленького Святослава.

— Не хворь ли это? — вопрошала она. — Не сглаз ли?

Агафья усадила Ефросинью к столу и попыталась успокоить, мол, и амулеты-обереги над колыбелью висят, и святой водицей маленького кропили, не должен он заболеть.

Игорь слушал их беседу затаив дыхание.

Вдруг он почувствовал, что Агафья поставила стул рядом с дубовой колонной, за которой он прятался. Не прерывая беседы с Ефросиньей, Агафья делала вид, что поглаживает резные узоры на дубовом столбе, а сама то и дело касалась пальцами то Игорева бедра, то низа его живота.

Ефросинья распространялась про детские хвори и бабок-знахарок, а внимающая ей Агафья тем временем стиснула в кулаке Игорев мужской орган, да так, что тот едва не вскрикнул.

Своими притворными зеваньями Агафье наконец удалось выдворить незваную гостью за дверь. Еще не стихли шаги Ефросиньи, а проказница уже тащила Игоря в постель, подшучивая при этом над его бледным лицом.

В другой раз Агафья пробралась в спальню к Игорю, зная, что он ночует последнее время отдельно от супруги. Любовники только-только испытали первую сладострастную волну и лежали в счастливом утомлении, прижавшись друг к другу, когда в дверь постучали. Так стучала лишь Ефросинья.

И опять Агафья первая сообразила, что надо делать. Собрав в охапку свою одежду, она юркнула под кровать, молчаливым жестом велев Игорю впустить жену.

Игорь, открывший дверь, был несказанно удивлен и раздосадован, когда та обняла его за шею и шепотом сообщила, чего хочет от него.

Уложив супругу на ложе, еще теплое от тела Агафьи, Игорь старательно делал вид, будто страстно вожделеет к ней. Ефросинья, истомившаяся по телесной усладе, не замечала ни торопливой суеты мужа, ни даже его неловкой грубости. В ней вдруг пробудились совершенно новые сладостные ощущения, и она, растворяясь в них, исходила охами и томными стонами, умоляя Игоря продолжать и продолжать.

Измученный Игорь внезапно заснул как убитый, едва его голова коснулась подушки.

Ефросинья какое-то время лежала с открытыми глазами, почти не чувствуя своего тела и заново переживая пролетевшие минуты блаженства. Потом задремала и она. В обволакивающие ее дремотные грезы неожиданно вклинился тонкий скрип открываемой двери. Ефросинья чуть приоткрыла глаза и в желтом свете одинокой свечи увидела обнаженный женский силуэт с распущенными по плечам светлыми волосами, исчезающий в темном проеме дверей. Ефросинья вновь закрыла глаза, погружаясь в сон, но в ее заторможенном сознании все же появился слабый сигнал удивления: что это было? Сон или явь?

Она встрепенулась и уже осмысленно огляделась вокруг.

Ложница была пуста и дверь плотно затворена. Не слышалось ни шагов, ни звуков.

Рядом похрапывал Игорь.

«Приснилось», — подумала Ефросинья, опять засыпая.

Утром за завтраком она с улыбкой поделилась с Игорем своим ночным впечатлением.

— Представляешь, мне приснилось вчера, будто из твоей ложницы выходила нагая женщина, похожая на русалку. Вот до чего ты укатал меня ночью, милый!

Игорь слегка поперхнулся медовой сытой и подозрительно посмотрел на жену. Уж не намек ли это на то, что ей известно, кто скрывался у них под ложем. Игорь сам не мог понять, как Агафье удалось выбраться незамеченной из его спальни. Стало быть, Ефросинья видела ее, но не узнала ее спросонья.

Между тем Ефросинья обратилась к служанке:

— А где Агафья? Почему ее нет за столом?

— Она еще не встала, — ответила служанка.

— Неправда, — промолвила возникшая на пороге трапезной Агафья. — Я давно на ногах. Просто нынче утром я молилась дольше обычного.

Агафья приблизилась к Ефросинье и поцеловала ее в щеку.

— Хорошо выглядишь, — с улыбкой заметила она. — С чего бы это?

— От мужниных ласк, вот с чего, — зарделась Ефросинья.

Протянув руку над столом, она взъерошила Игорю волосы.

— А мне долго не спалось, — грустно вздохнула Агафья, — затем снилась какая-то чушь…

— Знаешь ли, что мне нынче приснилось?! — с жаром воскликнула Ефросинья, усадив подругу рядом с собой.

Покуда Ефросинья рассказывала свой «сон», Агафья делала удивленные глаза и задавала вопросы: «Какого роста была та незнакомка? Какое у нее было лицо? Какие волосы?»

— Лицо я не разглядела, поскольку она спиной ко мне была. Ростом же была с тебя. И волосы были цветом как твои.

— Это ж надо! — усмехнулась Агафья. — Может, это и была я?

Игорь чуть не подавился.

Ефросинья засмеялась:

— Женская нагота к прибыли снится, а ты это была иль не ты — сие не важно.

Конные и пешие рати выступили из Чернигова, Трубчевска, Путивля и Новгорода-Северского, едва дороги подсушило после апрельской ростепели.

Ярослав, не охочий до трудов воинских, укорял Олега, затеявшего поход:

— Не будил бы ты лихо, брат. Поганые покуда земли черниговские не трогают, так ты их раздразнить хочешь! Ладно бы, причина стоящая была, а то из-за какой-то рабыни такую распрю с ханами затевать!

— В стародавние времена греки десять лет воевали под Троей из-за одной похищенной женщины, — ответил на это Олег. — Пращур наш Владимир Святой не погнушался на Полоцк войной пойти, дабы заполучить себе в жены гордую дочь полоцкого князя.

— Дурость это — воевать из-за женщины, — поморщился Ярослав. — Сражаться следует токмо за земли и богатства.

— Разве в кочевьях половецких взять нечего? Я тебя за богатством в степи веду, брат, а ты брови хмуришь. Взгляни на Игоря со Всеволодом, они будто на праздник собрались, так и светятся от радости!

— В их-то годы любая война праздником кажется, — проворчал Ярослав. — Не думают о том, что где-то сейчас степняки по их душу сабли точат и стрелы вострят.

Полки двигались скорыми переходами.

За рекой Ворсклой конные сторожи русичей заметили ползущие по степи кибитки. Какой-то половецкий курень перекочевывал с зимних пастбищ на летние, что находились южнее.

Русские дружины обрушились на половцев как лавина.

Степняки даже не стали сражаться. Стреляя на всем скаку из луков, воины галопом уносились в сиреневую даль, бросая семьи, скарб и скот. Было пленено несколько знатных вельмож, которые испуганно твердили, что приходятся родней хану Осолуку.

— Из приднепровских половцев хан Осолук самый богатый, — ухмыляясь, промолвил Олег. — Стрясем мы с него серебра и коней за плененных родичей.

— Надеюсь, теперь твоя душа довольна, брат? — спросил Ярослав. — Можно домой поворачивать?

— Еще чего?! — воспротивился Олег. — До самого Лукоморья пойдем, туда, где кочует главный злодей — хан Кобяк.

— Может, лучше к Дону пойдем, — предложил Ярослав, — на хана Кончака?

— И до Кончака доберемся!

Слышавшие это Игорь и Всеволод были в восторге. Взятая с налету богатая добыча в самом начале похода вскружила им голову.

И только Ярослав не скрывал своих опасений.

— Владимир Мономах с гораздо большей силой ходил на лукоморских половцев и то еле одолел их в битве, — говорил он. — А у нас войско куда меньше Мономахова, где нам с Кобяком тягаться. Верное слово говорю, лучше назад воротиться.

Не убедил Ярослав ни Олега, ни Игоря со Всеволодом: решили продолжать поход. Пленных половцев и захваченный скот отправили к Сейму под надежной охраной.

Чем ближе к Дону, тем больше на пути русичей попадалось разлившихся в весеннем половодье речушек и ручьев. Низины, залитые талой водой, представляли собой мелководные озера. Дружины продвигались на юг, преодолевая вброд водные преграды, обходя топи и крутые берега рек.